– И что же?

– Винс, хоть малейшая вероятность есть, что они знают, где ты сейчас находишься? Он почесал нос.

– Ни малейшей. Утешился?

– Пожалуй. Теперь следующий пункт. Мы поделим деньги и разойдемся только тогда, когда тебе станет лучше. Но трудности наши на этом не кончатся.

– О чем это ты?

– Ты, Винс, похитрей меня. Предположим, я погорел, и меня спрашивают, где это я раздобыл миллион долларов наличными. Как думаешь, мне поверят, если я скажу, что откопал их в саду? Или скопил? Или выиграл на скачках? Они захотят знать, где я находился в те дни, когда уезжал из дома. И зачем я привез тебя сюда. И куда ты отправился отсюда. Они не отстанут, пока я не отвечу. Значит, и ты заинтересован, чтобы я ни на чем не споткнулся. И наоборот, я должен знать, что с тобой все в порядке.

Он взглянул на меня с некоторой иронией.

– Джерри, я знаю точно, каким путем выбраться из Штатов. И куда потом направить стопы. Я сделаюсь другим человеком, я в него нырну с головой, понял? Все, чего я хочу, – это чтобы ровно восемь дней после моего отъезда здесь было все тихо. После чего ты можешь, мой мальчик, объявлять о наших приключениях хоть через громкоговоритель, трубить налево и направо – никаких проблем.

– А как ты думаешь провезти деньги через границу? Что скажет таможня?

– У меня для этого есть пути и средства. Об этом не беспокойся.

– А если мне тоже понадобится уехать? Ты мог бы дать боевому соратнику пару советов. Он наморщил лоб.

– Погоди-ка. Лететь тебе нельзя, придется искать что-то другое. Можно поехать в места вроде Сан-Диего или Браунсвилла, где у нас водная граница с Мексикой. Возьми напрокат лодку, плыви себе на рыбалку. Двигайся вдоль мексиканского берега, найди там укромный уголок, спрячь деньги, потом возвращайся. Верни лодку. А там по суше легально перейдешь границу, заберешь свои деньги и – давай Бог ноги.

Или вот, еще лучше: езжай в Нью-Йорк, купи акцептные права, а там заходи в любой банк, какой встретишь по пути. Отправляйся в Бостон, сделай то же самое, в Филадельфию – и так далее. Обойди минимум шестьдесят – семьдесят банков, в каждом оставь толику денег и возьми от них бумагу. Получишь в итоге шестьдесят – семьдесят листков бумаги отличного качества. Затем вылетай спокойно в Швейцарию, таможню твои бумаги не интересуют. Скажи, что ты закупщик, что ли. Открой в швейцарском банке секретный счет. Заключи с ними инвестиционный договор. Когда пристроишься где-то, напиши им, сколько они должны тебе высылать ежемесячно. И тогда, скажем во Франции, ты можешь жить как у Христа за пазухой. Или вот еще, погоди-ка: если ты игрок, то рискни. Купи американскую машину пороскошней, в таких можно спрятать что угодно. Спрячь деньги в ней и отправь машину морем в Европу. А если ты действительно хочешь навара, то купи камушки. Бриллианты. Дай подумать, у меня еще многое вертится на языке. Ты мог бы…

– Ладно, Винс. Хватит и этого.

– Вчера, когда мне было неважно, твоя жена пыталась меня расколоть насчет твоих дальнейших планов. Она думала, что ты со мной обсуждал эти вопросы. Доложу тебе, она разозлена не на шутку.

– Нет у меня никаких планов.

– Но что-то ты собираешься делать?

– Когда ты уедешь, я подам на развод. Пока что придется с ней ладить. Когда о разводе будет объявлено официально, я уберусь из Штатов.

– Мне все равно, что ты сделаешь, когда я уеду, но я смогу отправиться не раньше, чем через неделю. И мне не хотелось бы, чтобы она ломала себе голову – почему это ты, будучи без копейки в кармане, не ищешь работу. Отчего бы тебе, кстати, не вернуться к ее старику? Потом уволишься в любой момент. А пока что ты бы ее успокоил. От ее спокойствия кое-что зависит, сам понимаешь.

Все во мне протестовало против этой мысли, но я не мог не согласиться, что он прав. Влезть в старый хомут – это бы ни в ком не вызвало подозрений. Чего я боюсь? В конце концов, я-то знаю, что это ненадолго!

– Хорошо. В понедельник пойду, – сказал я вслух. – Теперь ты доволен?

– Умница. Паинька.

Послышался шум душа: Лоррейн поднялась. Я поговорил еще немного с Винсом и вернулся в спальню. Лоррейн сидела в оранжевой блузке и в черных брючках перед зеркалом и накрашивала губы.

– Доброе утро, – сказал я.

– Хелло. Как дела у болящего?

– Я сварил кофе, но нужно бы дать ему и поесть что-нибудь.

– Сейчас приготовлю. Глазунья сгодится?

– Сойдет. Мне тоже, если яиц там хватит. Как погуляли вчера? Она дернула плечами.

– Как всегда. Все то же самое.

– Лоррейн, дружок, я тут подумал и решил – завтра запрягаюсь опять. Вернусь к твоему папе.

– К папе? – переспросила она обрадованно. Я кивнул. – Должна сказать, что я нахожу это в высшей степени разумным, Джерри. Я так переживала из-за тебя. Мне, видишь ли, нужно знать, каково мое положение. Ненавижу неопределенность! Нет, право, умней ты не мог ничего придумать.

Она встала, и я подумал было, что Лорри хочет поцеловать меня, но нет, ускользнув, она только приложилась щекой к моему лицу и приказала:

– Не размажь мне помаду.

Я сдался – теперь и она может сменить гаев на милость. Мирная передышка, весьма сомнительная, но большего при наших отношениях требовать трудно. Все, что нельзя было ни в коем случае говорить друг другу у все, что могло смертельно ранить гордость другого, было уже сказано. Наши удары, кажется, уже и не попадали в цель, не задевали по-настоящему. Ссоры обратились в скучную рутину, и даже обоюдное возбуждение в момент спора казалось наигранным. Мы сделались совершенно равнодушны друг к другу, но по старой привычке изображали какие-то чувства. Со мною в браке состоял давно уже не молодой, дурно воспитанный и себялюбивый ребенок. Мама и папа были слишком близко. Ирена исполняла за нее домашнюю работу, клуб заменил песочницу, а «порше» – любимую игрушку. С этим набором и с неизменным бокалом спиртного в руке она могла бы тянуть и дальше.

– Джерри, почему бы тебе прямо сейчас не пойти к папе и не сказать ему? Он ужасно, просто чудовищно расстроен. И ты с ним поступил более чем некрасиво.

– Ага, после всего, что он для меня сделал, – так? Она исподлобья взглянула на меня.

– Да, конечно.

– Я сидел на углу и выпрашивал милостыню, и вот семейство Мэлтонов, проходя мимо, снизошло… Пригрело, накормило, одело, обуло…

– О, пожалуйста, не начинай все сначала. Ничего с тобой не случится, если ты пойдешь туда и скажешь: так, мол, и так. Они как раз должны уже прийти из церкви. Когда ты вернешься, завтрак будет на столе.

И я проследовал послушно из дома номер 118 по Тайлер-драйв в дом номер 112 по той же улице, нажал на звонок, вызвав тем самым за дверьми целый благовест. И прежде чем замер последний звук, на пороге появилась Эдит Мэлтон, благоухающая лавандой. После несколько принужденного обмена приветствиями она сообщила, что «сам» на кухне пьет кофе.

Э.Д, сидел в одной рубашке, маленький и опрятный, белый и розовый, точно заботливая мать только что выкупала его, причесала и повязала ему с двенадцатой попытки галстук так, чтобы тот висел совершенно ровно и безукоризненно.

– Кого я вижу! Доброе утро, доброе утро, доброе утро, – сказал он. – Садись. Хочешь кофе? Чашечку ты все-таки выпьешь. Эдит, дай Джерри кофе. Слушаю тебя, мой мальчик. Чем, порадуешь?

Я был краток – в надежде, что и все неприятное сократится.

– Э.Д., если ты берешь меня обратно, я выйду на работу завтра утром.

Оба они просияли, словно я без ошибки прочел наизусть рождественский стишок. Э.Д, сказал, что не держит на меня зла, что он был прав и я должен был понять это рано или поздно. Они рады за Лоррейн. Бедняжка в известном смысле разрывалась между родителями и мужем. Разумеется, жена за мужем, как нитка за иголкой, но ведь это ужасно, когда семья разрушается таким образом. Мы хотели бы забыть все, что случилось, а эти несколько дней будут просто зачтены в отпуск. Ха-ха-ха. А теперь мы все вместе сделаем из Парк Террас лучшее, что когда-либо строили в этой части страны. Может быть, подумаем даже о том, не продать ли наши дома здесь, на Тайлер-драйв, чтобы переселиться на Парк Террас.