– Что дальше? – поинтересовался я.

– Дальше? Подождем, пока заживут мои раны.

– Это будет не так скоро.

– Это ты так думаешь. И ошибаешься. Если заражения не будет, мне понадобится дней десять, не больше. Я выкарабкаюсь! А потом уеду.

– Куда?

– Это мое дело. Я знаю, куда мне нужно и как туда добраться. После того что произошло с Кармелой, мне уже не придется никуда заезжать по пути.

– Хочешь сказать – то, чего я не знаю, тебе не повредит?

– Вот именно.

– А эти десять дней?

– Самым надежным и удобным местом из всех я считаю твои дом, Джерри. У него есть свои недостатки, но подумай сам и поймешь, что достоинства перевешивают.

Я задумался. Он был прав, но для меня тут возникали проблемы.

– Слушай, а ты легально въехал в страну?

– На сей раз – да.

– Но если ты остановишься у нас, риск возрастает. Чем больше риска, тем это дороже стоит, Винс.

Он бросил на меня долгий взгляд. Потом зевнул и спросил:

– Сколько?

– Еще одну пачку тех, что помельче.

– Чертовски дорогая цена. Ни один квартиросъемщик не платил таких денег ни одному хозяину.

Вот уж не думал, что мы будем этак торговаться. Но ведь, кажется, не я начал?

– Есть еще вариант. Найти уединенное место, где ты спокойно залечишь свои раны. Раз в день я доставлял бы тебе провизию. Между прочим, одно такое место я, кажется, знаю. Можешь поверить, там тебе было бы неплохо.

– А сколько это стоит?

– Это было бы бесплатно.

Он прикрыл глаза. Я решил было, что он уснул, когда раздался его голос:

– О'кей. Ваш дом. Теперь у тебя будет двадцать семь кубиков, поиграться, – ведь ты строитель. Может быть, ты и еще пару вытащишь из меня.

– А, иди ты к дьяволу, Бискай. С голоду не помрешь. Пять пачек сотенных ты бы отдал Кармеле, так ведь? У тебя и теперь остается четыре пачки сверх твоей доли. А потом, дорогой друг мой, я ведь и вообще мог исчезнуть со всей добычей, пока ты играл в волейбол сеньором Сарагосой.

Он опять прикрыл глаза и сказал, помолчав:

– Спокойной ночи, приятель. Я потому и разыскивал тебя. Потому что знал, что ты не исчезнешь.

На следующий день каждое движение доставляло ему страшную боль. Только после десяти мы отправились в путь. Он почти всю дорогу спал и громко стонал во сне. В обед он не мог проглотить ни куска.

Часам к пяти вечера его глаза приобрели странный, не-, натуральный блеск. Я положил ему на лоб ладонь.

– У меня жар? – спросил он.

– Парень, ты весь горишь.

– Это нога.

– Надо искать врача.

– А, ладно. Потерплю. Поехали дальше, лейтенант.

Но еще через час, недалеко от Бирмингема, он начал бредить по-испански и пытался на полном ходу открыть дверцу. Кажется, он уже не осознавал, что с ним, но продолжал что-то бормотать про себя.

В первом же мотеле за Бирмингемом я оплатил комнату и с превеликим трудом затащил туда моего товарища. Домик оказался с краю, на отшибе, и я вдруг подумал – как легко было бы сейчас взять да испариться. Со всеми деньгами. Дурацкая, ненужная, ни куда не годная мысль.

Я захватил некоторое количество денег и поехал в Бирмингем, где отыскал на одной скромной улочке врача – не из самых дорогих. Мне и нужен был такой, чтобы пять тысяч долларов сотенными купюрами казались ему целым состоянием. Ну, не состоянием, так достаточно крупной суммой для того, чтоб ему не захотелось сообщать куда-то о человеке, схлопотавшем огнестрельные раны в ногу и плечо. Я привез его с собой, он обработал раны, сделал уколы, оставил необходимые лекарства, после чего я отвез его обратно. Он предупредил, что в ближайшие два дня Винс не сможет ехать дальше. На рассвете я проснулся. Винс был слаб, но в сознании.

Глаза его глубоко запали. Я рассказал ему, как было с врачом. Винс считал, что если мне удастся перетащить его в машину, то дорогу он выдержит. Я вынес четыре шерстяных одеяла и устроил для него более или менее сносное ложе в задней части машины. Хозяину мотеля я оставил пятьдесят долларов в конверте.

Для Винсента этот день был мучительным. Боль, которую он испытывал при движении машины, сделала его лицо желто-серым. Когда стемнело, я свернул с трассы, остановился в затишке и проспал два часа. А потом ехал снова, через Спрингфилд, Престон и Канзас-Сити; ехал с максимальной скоростью, какую способна была выдержать резина. В пять часов пополудни в субботу мы были на месте, измученные и грязные. Я надеялся, что Лоррейн не будет дома. Так оно и вышло. Не было ни ее, ни Ирены. Я помог Винсу войти в дом и подняться в гостевую комнату. Он был почти не в состоянии передвигаться самостоятельно: кое-как переползал со ступеньки на ступеньку, вернее, это я перетаскивал его, а он старался мне в этом хоть как-то помочь. Он немало потерял в весе и все же оставался слишком тяжелым для того, чтобы я мог просто втащить его наверх на руках.

Я переодел его в пижаму и уложил в ту самую постель, на которой он еще недавно ночевал здоровый и невредимый. Вся эта процедура заняла сорок минут. Теперь я стоял перед новой проблемой: где спрятать деньги. Лоррейн чересчур любопытна, да и нюх у нее тончайший. И она непременно станет допытываться, где я был и что делал. Я перетащил черный кейс волоком в подвал. В котельной были заготовлены дрова для камина: береза, дуб, клен, – чистые ровные поленья, сложенные в штабель. Черный кейс весил, по моему ощущению, не меньше центнера. Его узкая ручка глубоко врезалась мне в ладонь. Я положил кейс плашмя, а поверх него сложил новый штабель. При этом я так спешил, что занозил обе руки. В последнюю зиму мы пользовались камином нечасто. Огонь в очаге принадлежит к признакам мирной, уютной жизни. У нас дело зашло так далеко, что мы разжигали камин только в те дни, когда ждали гостей.

Закончив, я поднялся наверх, вымыл руки и пинцетом вытащил занозы из ладоней. Хотелось встать, наконец, под душ, но оставались еще двадцать пять тысяч в моем дорожном чемодане. Пять сотен я взял на расходы; остальные вложил в большой конверт, который Приклеил к задней стенке письменного стола, за выдвижным ящиком. Ящик теперь закрывался не до конца, выступая наружу, и все же этот тайник казался мне достаточно надежным.

Было уже больше шести. Я посмотрел на Винса. Он спал. Я опустился на стул возле него, и он тут же проснулся.

– Как дела?

– Господи, я рад, что мы добрались наконец-то, я бы не выдержал больше трястись по шоссе – это был сущий ад! Ладно, что это я разнюнился.

– Мы не успели договориться с тобой – что я скажу Лоррейн? Что-то ведь придется сказать.

– Чем меньше, тем лучше.

– Если она решит, что мы что-то скрываем от нее, будет как раз хуже.

– Я понимаю, Джерри.

– Насчет твоих ран хорошо бы вообще промолчать. Если она узнает про эти две пули, то не успокоится, покуда не выпытает все. А потом две-три лишние рюмки, и она раструбит это повсюду. Нет, надо придумать что-нибудь попроще, поскучней.

– Нет ничего скучнее, чем чужая хирургическая операция. Ты не находишь?

– Неплохая идея. А что за операция?

– Да не все ли равно. Шишка, циста или как это называется. Вырезали эту штуку в двух местах, плечо и бедро, и еще кость поскоблили, я слышал нечто подобное от болящих.

– О'кей. Значит, еще будучи здесь, ты мне сказал, что собираешься лечь на операцию. И можешь спокойно утверждать, что то же самое ты рассказал и ей. Лоррейн так много пропускает мимо ушей, когда нагрузится как следует, что не решится возражать. А потом я тебя навестил в больнице. Но где?

– Скажем, в Филадельфии.

Это звучало действительно неплохо. Я навестил его там и решил забрать домой. Лоррейн не станет возражать против этого, во всяком случае – не при госте.

– А деньги? – спросил он.

– Деньги в надежном месте.

Он уставился на меня.

– Очень хорошо. Превосходно. Но где?

– Говорю же – в абсолютно надежном месте. Тебе что, этого мало?

Он мучительно повернулся на левый бок и приподнялся, опираясь на локоть. Луч заходящего солнца через окно высветил на его щеках щетину – жесткую, темную, с видимым медным отливом.