— Беги к машине, рыжая.

Я едва миновал первый светофор, а она уже заснула, проспала весь обратный путь, с ворчанием пробудилась от моего толчка, чтобы дойти от машины до яхты.

Я оставил ее на причале, сам поднялся на борт и, прежде чем открыть дверь, взглянул на маленькие лампочки за отодвигающейся панелью во внешней переборке каюты. Убедившись, что лампочки не горят, нажал на выключатель под лампочкой, отключив маленький радар, который в мое отсутствие следил за корпусом «Флеша» ниже палубы. Любой посягнувший на «Флеш» человек своим весом и движениями замкнул бы цепь, отчего загорелись бы две потайные лампочки — или одна, если другая перегорела. При желании прибор можно было переоборудовать так, что зажглись бы прожекторы, взвыла сирена или даже получила по телефону вызов полиция. Но мне не требовалось, чтобы сигнализация отпугнула незваных гостей. Просто хотелось знать, не появлялись ли визитеры, а потом принять необходимые для приветствия меры, если они еще не ушли.

Я поманил Пусс на борт, она поднялась, зевая и спотыкаясь. Мы вместе приняли душ, потом нежно, легко и лениво в течение четверти часа занимались любовью, хоть она и мурлыкала, что, наверно, не сможет, не стоит особо трудиться, милый, это не так уж и важно, а потом мурлыкнула, что, если леди еще не поздно передумать, сэр, причем было уже почти слишком поздно, я не в силах был дольше ждать, но вот она приподнялась, догнала меня, испустила длинный вздох и упала, все так же мурлыча. Поймав меня на самом краю сна, осторожно открыла пальцами мой левый глаз и сказала:

— Ты еще тут? Слушай, леди благодарит тебя за насыщенность всех этих дней и ночей. Спасибо, что взял меня не просто в поездку с собой, Макги. Спасибо, что помог затолкать в небольшую корзинку три бушеля жизни. Слышишь?

— Не стоит благодарности, леди.

Рождественским утром явился Мейер с громоздким чаном гоголь-моголя и с тремя помятыми оловянными кружками. С северо-запада на нас накатил хороший дождь с ветром, от которого «Флеш» раскачивался, стонал и вздрагивал. Я поставил рождественские песнопения, ибо доверять радиопрограммам в такой день нельзя. Мы с Мейером уселись за шахматы, Пусс Киллиан в желтом махровом комбинезоне уселась писать письма. Кому — она никогда не рассказывала, а я никогда не спрашивал.

Мейер выиграл партию пешечной атакой, тяжеловесным массированным наступлением, которое всегда до того меня раздражало, что я начинал совершать глупости, например, жертвовал в его пользу, просто чтобы освободилось местечко, на которое можно было бы опереться локтем.

Когда мы доиграли, подошла Пусс, сунула свое письмо в карман и спросила:

— Не следует ли позвонить Джан, пожелать счастливого Рождества? Я все гадаю, что хуже — звонить или не звонить?

— На этот счет есть один закон Мейера. Процитируй, Мейер. Он одарил ее сияющей улыбкой.

— Охотно. При всех эмоциональных конфликтах, милая девушка, следует делать то, что кажется труднее всего сделать. Так что, по-моему, надо звонить.

— Большое спасибо. Тревис, ты позвонишь? Будь добр. А потом передашь трубку мне, ладно?

И я позвонил. Тон у Конни был чересчур сердечным. Я догадывался, что в «Гроувс» этот день не особенно удачный. Джанин старалась соответствовать всем дружеским и праздничным требованиям, но ее голос был мертвым. Я знал, она не сломается под тяжестью навалившегося на нее ужаса. Высказав все, что мог придумать, большей частью тупые, постыдные банальности, я передал трубку Пусс. Она, сев на стол, долго тихо беседовала с Джанин. Потом сообщила о желании Конни поговорить со мной еще раз. По словам Конни, Джанин ушла к себе в комнату, так что она имеет возможность говорить свободно. Спросила, когда заберут тело. Я ответил, что отдал распоряжения, за ним придут и заберут завтра. Отсрочка связана с праздниками. И спросил в свою очередь:

— Были какие-нибудь контакты с солнечным Саннидейлом, Конни?

— Никаких. Пока никаких.

Я положил трубку, повернулся, увидел, как Пусс почти" бегом выскочила из каюты, услышал громкое хриплое рыдание, взглянул на Мейера, который пожал плечами и объяснил:

— Потекли слезы, потом она зашмыгала, а потом убежала. Я наполнил кружки и познакомил его с современным состоянием моих финансовых дел в округе Шавана. Он, взвесив все, заключил:

— Весьма неопределенно. Дело может обернуться как угодно.

— Это общая идея. Чтобы остаться в белых одеждах, я должен законно продать свою законную собственность, представляющую собой пристань и мотель. По-моему, тут я вчистую обыграю Ла Франса. Если он предлагает тридцать две пятьсот, соглашаюсь на сорок и передаю ему закладную. Ему придется на это пойти, потому что единственный способ завладеть участком, который можно предложить Санто, это объединить его собственные пятьдесят акров, десять моих, плюс премиальный опцион со стариком Карби на двести. Этот Ла Франс просто жадный и вороватый подонок. Он пытался как можно ловчее самостоятельно обстряпать сделку, прищучив Таша и задешево получив десять акров. Полагаю, он так и остался жадным и вороватым подонком, и, по-моему, предложив ему маленький лишний куш, всучив под столом наличные, я и сам получу наличные, предположительно от его шурина из окружного управления… — я пошел посмотреть в записной книжке имя, — П.К. Хаззарда. По прозвищу Монах. Он — я имею в виду Престона Ла Франса — будет сильно шустрить, поэтому мы с тобой разработаем маленькую вариацию с ляпнувшей на голову голубиной какашкой.

Большие кустистые брови полезли на неандертальский лоб Мейера.

— Мы?

— Мейер, по-моему, из тебя выйдет весьма симпатичный эксперт по размещению промышленных предприятий, некто, уполномоченный давать твердые рекомендации милой, крупной и жирной богатой компании.

— Это точная наука, мой дорогой друг, — объявил он. — Мы учитываем все факторы — обеспеченность рабочей силой, местные школы, места отдыха и развлечений, расходы на транспортировку, затраты на строительство, расстояние от основных рынков — и, записав все это в виде формулы перед программированием компьютера, можем прийти к ценному заключению, каким образом… Тревис, что там насчет голубиной какашки?

— В отличие от того, что первым приходит на ум, Мейер, в данном случае она ляпнется прямо на голову голубку.

— Яснее не скажешь. И еще одна вещь. Не ступаешь ли ты на скользкую почву с похищением тела?

— С похищением тела? Я? Мейер! Абсолютно законное похоронное бюро в Майами собирается забрать тело в лицензированном гробу, привезти его назад в Майами и отправить оттуда по воздуху в Милуоки.

— А руководит этим бюро человек, очень сильно тебе обязанный, гроб совершит остановку в отлично оборудованной и оснащенной патологической лаборатории по окончании рабочего дня, где еще одна парочка твоих странных друзей намеревается установить, нет ли какой-то другой причины смерти, кроме падения на Таша дизельного мотора.

— Мейер, я тебя умоляю! Просто нормальное любопытство. Джан дала разрешение. Против этого есть какой-нибудь закон?

— Как насчет сокрытия улик?

— Если ты беспокоишься об уликах, которых у нас пока нет, то не обязан мне помогать в играх с Ла Франсом.

— Кто из нас беспокоится?

— Я. Немножко.

Мы сидели молча. Музыка доиграла и выключилась. Я раздумывал, не пойти ли слегка приласкать Пусс, излечив ее рождественскую хандру. Под веткой омелы прошлое слишком сильно наваливается на тебя. Печалишься из-за всякой ерунды.

— Мейер!

— К твоим услугам.

— После продажи пристани Ла Франсу Джан получит чистыми тридцать тысяч. Если выгорит дело с голубиной какашкой, может получить сверх того пятьдесят, а то и все сто. Ее потерю не окупишь деньгами, но будет очень приятно отхватить для нее настоящий, хороший, большой кусок. Если мне удастся выяснить, что Гэри Санто было известно о случившемся с Бэнноном, что он знал и плевал на это, заставляя Ла Франса скупать прилегающие участки, чтобы приобрести их для перепродажи, будет радостно и у него отхватить горбушку.