— Огоньку… прикурить сигарету?..

Он и теперь не реагировал. Отвернулся от меня и тупо уставился в пол. Я пожал плечами, не выпуская изо рта незажженную сигарету, которую принялся пожевывать.

Милиционер, поглядев на большие стенные часы, прервал разговор с дежурным. Затем, поправив ремень и кожаную сумку, висевшую через плечо, сказал:

— Пора…

Дежурный не спеша свернул газету, отложил ее и вынул из шкафа мои вещи, заранее туда помещенные: бумажник, зажигалку, перочинный нож, карандаш… У молчуна вещей не было: когда его задержали, при нем оказался лишь носовой платок.

— Держи! Деньги пересчитай!

Подхватив протянутые вещи, я первым делом закурил сигарету. Потом раскрыл бумажник, делая вид, что проверяю, все ли там на месте, после чего нацарапал свою подпись на бумаге, которую мне подал дежурный, подтверждая получение означенных в ней вещей. При этом я заметил, что молчун украдкой скосил на меня глаза, не поворачивая головы. Возвращение вещей могло означать одно из двух: или меня отпускают на волю, или переводят в другую тюрьму… Итак, человек этот наконец–то выказал хоть что–то похожее на интерес!

Милиционер, изображающий конвоира, стал перед нами и оценивающе осмотрел.

— Кабы знать, что вы не ударитесь в бега, — неуверенно произнес он, — можно бы и без наручников обойтись. Но вас двое, а я один… Давайте руки!

Это тоже было частью плана. Я послушно протянул правую руку, милиционер, охватив мое запястье наручниками, сцепил ее с левой рукой моего «сотоварища». При этом мне пришлось поддержать руку молчуна, который и на сей раз не выказал никакого понимания ситуации. Защелкнув наручники, милиционер опустил ключик в карман и сказал:

— Пошли!

Я встал и потянул за собой молчуна, который не противился. То, что я с готовностью протянул именно правую руку, имело определенный смысл: я левша, и на всякий случай лучше, чтоб левая рука оставалась у меня свободной…

Проходя коридором, ведущим в тюремный двор, я поинтересовался у конвоира:

— Куда это мы поволоклись?

Он ответил согласно полученным ранее инструкциям:

— В Белград! А ты что, на курорт наладился?

Я не мог в этот момент видеть лица своего молчаливого спутника: он понуро тащился чуть сзади, оттягивая мою прикованную к нему руку. Однако по тому, как чуть дрогнула его рука, я понял, что он не оставил без внимания слова милиционера. Или он испугался перевода в Белград, или это его удивило, поскольку с Белградом его ничего не связывало?..

Во дворе ожидала закрытая милицейская машина, на которой нас отвезли на станцию. В здание вокзала мы вошли через служебный вход. На перроне задерживаться не стали, а сразу же направились к белградскому поезду, который еще стоял на запасных путях. Таков порядок конвоирования заключенных из города в город, установленный во избежание нежелательных встреч с находящимися на перроне пассажирами. Конвоир садится с заключенными в поезд еще до того, как его подадут к перрону, и устраивает их в специально отведенном помещении.

Мы пересекли несколько путей, миновали пустой состав и оказались почти в темноте. Лишь редкие лампочки слабо освещали небольшое пространство вокруг. Милиционер с беспечным видом вышагивал впереди нас. Перейдя еще один путь и увернувшись от сновавшего по нему маневрового паровоза, мы очутились между двух неподвижных товарных составов. Поблизости ни души. Это был тот миг, которого я ждал: темнота и безлюдье.

Я остановился, сунув в рот сигарету и нашаривая зажигалку в кармане. Остановился и мой спутник. Милиционеру пришлось обернуться.

— Что там еще? — спросил он.

— Обожди минутку, начальник… Прикурю сигарету…

Милиционер приблизился ко мне, якобы с намерением схватить за руку.

— После накуришься, как в поезд сядем! А сейчас — шагай!

Я размахнулся и ударил его кулаком в подбородок. Со стороны это походило на отлично проведенный левый боковой, вполне достойный боксера–профессионала, ибо милиционер растянулся на земле, замахав руками в пустоте и издав короткий приглушенный вскрик, слышный не далее нескольких шагов. На самом же деле я едва прикоснулся к его лицу, падение конвоира было хорошо отрепетировано!..

Не обращая на него внимания, я пустился наутек между вагонами, уволакивая за собой молчуна. Он был настолько поражен, что следовал за мной, не упираясь. Хотя вряд ли испытывал особую охоту бежать: он, по моему твердому убеждению, и витрину–то разбил, чтобы укрыться от чего–то за надежными тюремными стенами!..

«Избитый» милиционер начал подавать признаки жизни, однако, как было условлено, искал нас совсем в другой стороне. Я затащил напарника за ближайший состав и заставил прилечь рядом с собой, якобы опасаясь, что милиционер нас заметит.

— Тихо лежи! — прошептал я, задыхаясь, когда мы упали на землю. Он подчинился, даже не пытаясь сопротивляться. Да и что толку: физически я был гораздо сильнее его, а наши руки скованы наручниками!.. Убежать он не мог, зато криками мог привлечь чье–нибудь внимание и тем самым расстроить мой план. Но он был слишком ошарашен, чтобы хоть что–то предпринять, милиционер же все больше удалялся в противоположную сторону, давая нам возможность продолжить побег.

Там, где я вознамерился выбраться со станции, никого не было. Полежав какое–то время, я встал, поднимая за собой молчуна, и, хотя он по–прежнему не выказывал никаких позывов к бунту, шепотом пригрозил:

— Смотри у меня, без фокусов! Я знаю, куда бежать. Потом чего–нибудь сыщем руки освободить. Сейчас некогда. Двинули!

Он потащился за мной безропотно, хотя в полутьме я разглядел, что на лицо его наползала гримаса страха. Не иначе, боялся, что я примусь его бить смертным боем, если ослушается.

Мы пересекли еще несколько путей, нырнули под стоящий товарняк, чтобы избежать встречи с железнодорожниками, соскользнули с крутой насыпи и выбрались наконец на тускло освещенную улочку окраины. Остановились в тени какого–то дерева передохнуть и покурить.

На улице никого не было. Но я–то знал, что где–то поблизости притаился Бора Янкович, наш молодой сотрудник. В его задачу входило незаметно наблюдать за нашим побегом и поспешить на помощь, если случится что–нибудь непредвиденное. Зажженная сигарета была сигналом — я сообщал Боре, что у меня пока все в порядке.

Затянувшись несколько раз и сделав вид, что это меня успокоило, я обернулся к молчуну:

— Ну вот, теперь можно и потолковать, куда дальше…

Он молчал, будто даже не слышал моих слов. Я притворился удивленным и тряхнул прикованной к нему рукой, так что молчун испуганно дернулся.

— Что с тобой? Молчанка напала? — спросил я погромче и погрубее. — Оглох? Или не понимаешь?

Он упорно молчал. Я сделал еще затяжку и, бросив сигарету, злобно ее растоптал.

— А может, немой? — продолжал допрашивать я. — Мне бы только избавиться от тебя!.. Скинуть бы эти железки — и чтоб духу твоего рядом не было!.. А покуда мы неврасцеп, — я грозно поднес к его носу левый кулак, — будешь делать, как я велю! Усек?.. Тогда потопали! Нам тут ночевать не с руки!

Он тронулся тотчас же, из чего я заключил, что мой язык он понимает совсем неплохо, только говорить не желает.

Я провел его под путепроводом по направлению к центру города: испытывал, хотел проверить его реакцию на этот маршрут.

— Лапу, за какую тебя ко мне прицепили, опусти и не дрыгайся, — поучал я тихонько. — Смени шаг, чтоб скованные руки у нас в одну сторону болтались. Если кто и вывернется навстречу, нипочем не заметит, что мы в браслетах…

Он снова меня послушался, не издав ни звука. Мы вышагивали так, что соединенные руки шли у нас в унисон — взад–вперед, взад–вперед. Рукава доходили до самых кистей, и случайному прохожему пришлось бы пристально вглядываться, чтобы заметить наши вериги.

Так мы добрались до Бранимировой улицы. Молчун внезапно остановился, словно бы испугавшись упавшего на нас яркого света. Вдалеке я заприметил постового милиционера, он удалялся. Двое граждан тоже исчезли, свернув за угол.