Дверь закрылась, а я стал размышлять, почему следователь начал с него. По–моему, куда логичнее было бы допросить вначале Розмари Штраус, ведь это она обнаружила задушенного шелковым шарфом Ромео.

Мои размышления прервал Нино:

— Простите, который час?

— Восемнадцать часов двадцать восемь минут.

— Юлиане пора принять лекарство.

— Какое лекарство? — поинтересовался я.

— Она больна. — Нино смутился. — Вы, наверное, заметили… Она потеряла много крови.

— Лекарство у вас?

— Нет, у нее. Боюсь, придется ее разбудить…

— Да ведь она уже не маленькая, — попытался я успокоить юношу, — может и сама о себе позаботиться.

— У нее очень крепкий сон, ее надо разбудить, — упрямо твердил свое Нино, затем он встал и вышел из комнаты.

Я снова взялся за блокнот. Не прошло и трех минут, как Нино вернулся. Теперь он сел за мой столик.

— Ну, приняла Юлиана лекарство?

— Дверь заперта на ключ, — сказал Нино. — Я постучал, крикнул, что это я и что пора принять лекарство, она ответила «Да, да!», и я со спокойной душой пошел назад.

— Ну вот, видите! Может, закурите или выпьете что–нибудь?

— Нет, спасибо. Знаете, я бы сыграл в шахматы!

— В шахматы? Теперь?

— Надо, чтобы пальцы успокоились. — Он поднял руки, и я увидел, что пальцы у него дрожат.

— Вы правы, — согласился я. — Прекрасная идея! Я бы сыграл партию. И мне надо успокоиться.

— Впутались мы в это дело… — Нино не договорил и уставился на свои дрожащие пальцы. — И зачем нам все это понадобилось?

— Да, — сказал я, стараясь скрыть охватившую меня при этих его словах ярость, — и впрямь, зачем нам все это понадобилось? И зачем вам понадобилось бить Юлиану?!

— Вы… вы… — прошептал Нино, — вы видели?..

Я не успел ответить. Дверь распахнулась, и в гостиную вошел официант. Вероятно, его прислал Сенечич. Он подошел к столу, за которым сидели Чедна, Розмари и Штраус. Хотя официант был не в форменном пиджаке, а лишь в белой выпущенной поверх брюк рубашке, он обливался потом в этот душный вечер.

— Что господа желают?

— Бутылку виски, — сказал Штраус, — лучше «Чивас».

— «Чиваса», к сожалению, нет. Могу предложить «Джонни Вокер» и «Балантайн».

— «Джонни Вокер», — выбрал Штраус. — И немножко яда!

— Как прикажете!

Надо признать, у официанта было чувство юмора! Он подошел к моему столику:

— Для вас?

— Шахматы, — сказал я, — и бутылочку минеральной «Раденская — три сердца»…

— Шахматы? — удивился официант. — Ах, да! Сию минуту! — и, наклонившись, зашептал мне на ухо: — Я видел его. Подошел к грузовику, но меня прогнали, говорят: «Официантам тут нечего делать!» Его перенесли в дом, пока вы сидели в директорском кабинете. Врач осмотрел… Мне велели составить три стола… а он лежит… Потом его увезли в больницу, для вскрытия… Значит, для вас шахматы и «Раденскую — три сердца»… Сию минуту…

Шахматная доска была большая, фигуры красивые. Истинное удовольствие заняться игрой, требующей напряженной работы мысли. Доску обрамляла инкрустация — виноградные листья и грозди.

«Не заключенные ли мастерили? — подумал я. — Может, именно над этими шахматами трудился Степан Прпич, коротая время в тюрьме?»

Нино играл осторожно. До пятого хода он молчал, затем, оторвав взгляд от доски и внимательно посмотрев на меня, спросил:

— Вы видели, как я похлопывал. Юлиану по щекам?

— Как вы ее били! — тихо с неприязнью поправил я.

— Похлопывал по щекам, — упрямо повторил парень. — Это не одно и то же.

— Неужели вы способны бить слабую, больную девушку? Давайте пощечины здоровым, тем, кто сильнее вас…

— Вы разговариваете со мной так, будто я убийца, — сдерживая ярость, произнес Нино. — Я не из тех людей, которые достойны презрения…

— Никто вас не презирает, и меньше всех я. — Я смягчил тон. — Напротив, все мы испытываем к вам определенную симпатию, нас тронула ваша забота о Юлиане. Потому–то я был потрясен, увидев, как вы «похлопываете по щекам» — так, кажется, вы это называете — вашу подругу.

— Ну… вам известно, что Юлиана больна…

— Известно! А вам известно, что… В конце концов, вы же интеллигентный человек… А ведете себя как ревнивый мальчишка!

Не выпуская из руки ферзя, Нино засмеялся. Это был смех человека, едва сдерживающего бешенство, смех, родившийся в тайниках человеческого сознания, тихий, почти беззвучный, смех, в котором чувствовались боль и презрение, этот смех меня обезоруживал — я не мог понять, что он скрывает.

— Ревнивый? Побойтесь бога! Я ревную?! К кому? К тому ловеласу? — Последнее, видимо, относилось к Ромео. — Неужели вы думаете, что на меня произвела впечатление его тирада о Джульетте? Неужели вы думаете, что он представлял себе настоящую Джульетту? Неужели вы думаете, что мне неизвестны шекспировские стихи? Вы помните, с какими словами он обратился к моей Юлиане?

Он смотрел на меня невидящим взором. Лицо, делавшее его похожим на Фернанделя, вдруг стало красивым.

— Я — как Сирано де Бержерак. Нас не украшают красота и страсть, нас красят разум и любовь. Я стану археологом, буду изучать оставленную человечеством память о себе… Но я человек, из плоти и крови, человек, который, с вашего позволения, знает, что такое любовь и верность…

Он замолчал, поставил ферзя именно на ту клетку, откуда, как я предполагал, он будет являть для меня наиболее серьезную угрозу, и продолжил:

— Кому не известна история Ромео и Джульетты?! Все влюбленные воображают себя Ромео и Джульеттой. Готовы жертвовать жизнью…

Как блестели его глаза! Этот человек, подумалось мне, убежден, что для своей Джульетты он Ромео. А может, он просто безумец? Дальнейший ход его рассуждений укрепил возникшее у меня подозрение.

— Неужели вы думаете, что я не знаю стихов, которые прочитал Ромео? Больше того, я знаю лучший перевод! А хотите в оригинале?

Now Romeo is below'd and loves again,

Alike bewitched by the sharm of looks…

Я люблю Шекспира. Археология требует знания языков. Английский я знаю почти как родной. Всего Шекспира я прочитал на английском. «Отелло» помню, наверное, целиком. Прочитать вам мои любимые строки? Послушайте:

Я черен, вот причина…[20]

— Гм! Черный слон готовит вам сюрприз, — пробормотал я.

— Неважно! — усмехнулся Нино. — Шахматы — это игра. А жизнь есть жизнь. И мне придется вам объяснить, почему я бил Юлиану по щекам…

— Я лицо неофициальное, — казалось, я оправдывался, — и вы вовсе не обязаны передо мной исповедоваться…

— Я проверяю себя, — ответил юноша с улыбкой, так украшавшей его удлиненное лицо. — Мы с Юлианой… ну, как бы это сказать… мы любим друг друга… Внимание, я готовлю вам ловушку. — Он держал в руке белого слона. — Она ждала ребенка. Нашего! Понимаете? Мы студенты, оба из провинции. Юлиана выросла в патриархальной семье с Далматинских островов, они перебрались в Сплит, где под маминым крылышком и прошло ее детство. Затем она уехала в Загреб учиться… Она — будущий архитектор, я — будущий археолог… И оба бедны как церковные мыши… Я мечтал о том, как буду раскапывать древние города, а она — создавать новые. Знаете, есть у нас комнатушка под крышей, бывшая голубятня… Юлиана навела в ней уют… превратила в райский уголок…

«Как мысли о любви красят человека!» — подумалось мне.

— И все же то был не рай, — рассказывал Нино. — Чистоту Юлиане удавалось поддерживать, однако от мышей мы избавиться не могли… Знаете, дом ужасно старый, построенный в незапамятные времена, он весь пропах мышами… Как–то ночью Юлиана шепнула: «Твоя рука!» Потом вскрикнула: «Мышь!» А это давал о себе знать наш ребенок… — Нино на секунду замолчал. — Я отвлекаю ваше внимание, предупреждаю: опять готовлю вам ловушку. Я неплохо играю в шахматы! — Он продолжал: — Ночи напролет мы с Юлианой думали, искали выход. Хотели оставить ребенка, хотя было очевидно, что для нас это почти невозможно… У меня брат в Белграде, врач… он отговаривал Юлиану… она была уже на четвертом месяце… Она упрямилась… Мой брат пытался, предупреждал о последствиях: потом она никогда не сможет стать матерью… Но Юлиана решила… Будьте внимательны, вам грозит мат…