— В данных обстоятельствах, по-моему, вернее всего будет предположить именно это.
Он был прав.
— Ладно, пошлите ключ в лабораторию. Сопроводительную бумагу пускай напишет Лоубал, а Тужима отправит.
Конечно, когда имеешь дело с мотоциклом, мелкие царапины на руках — вещь нередкая, но то обстоятельство, что следы крови на ключе были, видимо, старые, что мотоцикл вместе с владельцем где-то пропадал целую неделю и что, поставив машину па виду, ключ выбросили в траву, привело Трепинского к достаточно обоснованному выводу: неделю назад с Арнольдом Фидлером действительно что-то случилось. Но это значит, что у девятнадцатого километра остановился не сам Арнольд, а кто-то другой и этот другой на всякий случай выбросил ключ зажигания.
В приемной застучали на машинке, а Трепинский вернулся ко мне в кабинет.
— Мотоцикл я доставил, но не своим ходом, — сказал он. — Мотор не заводился — в баке не осталось ни капли горючего.
— Украли или само кончилось?
Трепинский повел рукой, удивляясь, что я спрашиваю его о таком.
— Кончилось. Если бы смесь переливали в какой-нибудь мопед или тому подобное, остались бы следы, устранить которые вор и не подумал бы. Я считаю: мотоцикл остановился из-за отсутствия горючего.
— И именно у девятнадцатого столба?
— По всей вероятности, коварная случайность.
— Всякая случайность — следствие каких-то связей, — сухо процитировал я Карличека.
— Допускаю. Если б это случилось полукилометром дальше или ближе, нас бы это не заинтересовало. Но так как мотоцикл поставили именно у девятнадцатого столба, возникает подозрение о связи с тайником — и не потому, что там остановился мотоцикл, а потому, что именно с этого места загадочно исчез мотоциклист.
Это рассуждение показалось мне интересным,
— Согласно приказу, я подошел к столбу пешком, — продолжал Трепинский. — И, согласно приказу действовать по обстоятельствам, велел водителю проехать мимо столба до конца спуска. Задержавшись на минимальное время, необходимое для простого осмотра, снятия показания спидометра, разговора с наблюдателем и тому подобное, я вывел мотоцикл на шоссе и съехал на нем без мотора к тому месту, где меня ждала машина, достаточно далеко от тайника. Работу мотора я, естественно, проверить не мог, а все остальное в хорошем состоянии, Я вызвал по радио грузовик, чтобы отвезти мотоцикл, а сам тем временем осмотрел его более подробно. Ничего особенного или подозрительного не нашел, но рекомендовал бы изучить следы пыли и грязи на протекторах и под крыльями. Проинструктировав местного наблюдателя, я на машине вернулся в Прагу,
Из этого донесения уже можно было извлечь кое-что достоверное. Хотя на твердой почве не осталось следов, по которым можно было бы определить, в каком направлении ехал мотоциклист, теперь почти наверняка можно было сказать, что ехал он от Бероуна к Праге, то есть в гору. Горючее кончилось, и мотоцикл остановился. Если б он ехал от Праги, под гору, то не остановился бы на том месте, где у него кончилось горючее, а прокатился бы дальше — мотоциклист мог подумать, что мотор просто забарахлил и заведется на ходу. Ведь о такой простой вещи, как пустой бак, обычно думают в последнюю очередь, тем более что остатки горючего еще дают несколько выхлопов. Следовательно, в таком случае мотоцикл остановился бы только на ровном месте или по крайней мере там, где сцепление протекторов с покрытием шоссе вызвало бы торможение, а вовсе не посреди спуска — по спуску на девятнадцатом километре можно было проехать без мотора еще довольно далеко. Стало быть, ехал он в гору, и горючее у него кончилось возле тайника. Положим, что так и было. Учтем коварство причинных связей, которые мы называем треклятой случайностью. Это могло случиться и не совсем точно у девятнадцатого столба, но поблизости. Вокруг темно, ночь. Мотоциклист отводит машину на боковую дорогу. Что же дальше? Это довольно легко себе представить. Мысль всегда опережает слово — за исключением тех случаев, когда говорят не думая. Поэтому то, что докладывал мне Трепинский, далеко отставало от почти молниеносных умозаключений. Мы оба это знали. Только я от этого становился нетерпеливее, а он нет.
— Ехавший вскоре должен был понять, что бак пуст, — продолжал он, — в его положении это было неприятно. Он не знал, что делать, и какое-то время в растерянности топтался вокруг мотоцикла. По привычке вынул ключ из зажигания. Досадливо повертел в руках или сунул мимо кармана — и потерял.
— Где именно найден ключ?
— Справа от проселка, если идти от шоссе. — Трепинский и без моего нетерпеливого вопроса указал бы место. — То есть на противоположной от тайника стороне... Но это допущение заставляет нас — конечно, временно — оставить без внимания следы крови на ключе.
Да, единственное, за что мы могли ухватиться — и это подтверждало наше подозрение, — вероятное направление движения мотоцикла. Когда ездишь в течение нескольких дней на дальние расстояния — допустим, за Пльзень, на запад, к Шумавскому лесу, — без дорог, да еще ночью, чтоб труднее было заметить твой номер и чтоб в любое время можно было погасить фару и скрыться во тьме, — очень может случиться, что горючее кончится раньше, чем ты рассчитывал. Шумава прекрасна. Но — там проходит граница с ФРГ...
Пограничники зорки. Мотоцикл с номером, объявленным к розыску, не мог уйти от их внимания. Сообщение о розыске дошло самое позднее в среду утром и до юго-западных участков границы, что должно было повысить бдительность пограничников. Если допустить, что на мотоцикле ездил Арнольд Фидлер и что он действительно побывал в тех местах и возвращался в Прагу, то с тайником на девятнадцатом километре он ничего общего не имел, лишь невольно припутался к этому делу. В таком случае я вправе не отказываться от своей уверенности, что это была случайность. Но последствия...
— Предположим, Арнольд Фидлер исчез не по своей воле, — продолжал меж тем Трепинский, — другими словами, над ним было совершено насилие. Далее, допустим, последнее известное нам место его пребывания — девятнадцатый километр. Тогда поводом к его устранению могло стать именно то, что он приблизился к «почтовому ящику».
Возразить против этого можно было, только зная истину, а ее-то мы и не знали.
— Из этих элементов легко составить следующую картину, — рассуждал Трепинский. — Арнольд Фидлер постоял на шоссе в ожидании, что кто-нибудь поделится с ним горючим. Ночью, особенно под утро, надежды на это было мало. В такое время машины останавливаться не любят. Тем более что ему нужна была смесь бензина с маслом, чистый бензин ему не годился. Будить жителей какого-либо из домов — до ближайшего метров пятьдесят — он не счел нужным. До рассвета, наверное, было недалеко. Арнольд Фидлер вышел на шоссе и присел на километровый столб. И когда соскочил с него — а то и просто задел ногой, — он случайно сдвинул камень, прикрывавший тайник. Содержимое тайника привлекло его внимание.
Такая версия мне совсем не правилась, не нравилась она и самому Трепинскому, поскольку он добавил:
— К сожалению, мы должны и впредь придерживаться такой реконструкции событий. Поблизости кто-то скрывался, ожидая, когда Фидлер удалится, ибо этот скрывающийся шел к тайнику. После того как Фидлер обнаружил тайник, этот некто убил его, а труп спрятал где-то поблизости. Мотоцикл он пока оставил на месте — устранить тело жертвы было важнее. Это значит, что он был один, без помощников и не мог сделать сразу все необходимое. Быть может, он потом вернулся, чтобы скатить мотоцикл под уклон — как это сделал я, — но за это время брошенная машина уже привлекла внимание автоинспекции. И он не стал приближаться.
«Почтовым ящиком» на девятнадцатом километре пользовались не постоянно, а лишь после сигнала по радио. Довольно долгое время это происходило следующим образом: наш гражданин, Август Майер, уложив в тайник добытый «шпионский материал», высылал зашифрованное сообщение центру в Западном Берлине. Мы якобы не могли запеленговать его рацию и схватить его, потому что он всякий раз менял место передачи. Время же передач было обусловлено с точностью до секунды. Для верности он повторял шифровку еще трижды в течение суток, но каждый раз с другого места. Иногда просто из другого района Праги, иногда из какой-нибудь деревни, куда уезжал поездом, спрятав рацию в неприметном чемоданчике. Так это представляли себе в западноберлинском центре. В действительности же все это вместо Майера проделывали мы, хотя, естественно, не трудились возить рацию туда-сюда, поскольку и не думали пеленговать самих себя.
