Она вновь взглянула на «Форд».

– Я вернусь за ним.

– Когда закончим с более важными делами.

– И тогда буду ездить на нем, искать остатки прошлого, которые еще можно увидеть, все то, что еще не снесли и не осквернили.

– Добрые прежние дни, – кивнул Тим.

– Тогда тоже, кроме хороших дней, бывали и плохие. Но все они были другими. – И она поспешила в спальню, собирать вещи.

Тим выключил свет на кухне. По коридору прошел в гостиную, выключил свет и там.

Подойдя к окну, задернул занавеску. За окном все застыло, словно миниатюрная деревенька в стеклянном шаре, какие используют, как пресс-папье.

Он тоже долгое время провел в стекле, но по собственному выбору. Время от времени поднимал молоток, чтобы разбить его, но ни разу удар так и не нанес, потому что не знал, хочется ли ему очутиться по другую сторону стекла.

На улице появился койот, вышедший из ближайшего каньона: возможно, смелости ему придала поднявшаяся круглая луна. Когда он проходил под фонарным столбом, его глаза сверкнули серебром, словно зрачки скрыли бельма, но в тени глаза становились красными и видели все, что можно было увидеть.

Следуя за уже исчезнувшим койотом, Тим поехал на север. На перекрестке повернул налево и покатил вниз по склону к Тихоокеанской прибрежной автостраде.

То и дело поглядывал в зеркало заднего обзора. Никто их не преследовал.

– Где вы решили остановиться?

– Я решу это позже.

Она осталась в синих джинсах и темно-синем свитере, добавив к ним светло-коричневый жакет. Сумочка лежала на коленях, дорожная сумка – на заднем сиденье.

– Когда позже?

– После того как мы повидаемся с парнем, которому вы доверяете, который может узнать, кто владелец седана с известным вам номерным знаком.

– Я собирался приехать к нему один.

– Неужто со мной нельзя показываться на людях?

Выглядела она очень неплохо, пусть и не была такой красивой, как на фотографии. Тогда волосы у нее, такие темно-каштановые, что казались черными, были короче, и она их специально уложила перед тем, как прийти к фотографу ДТС.

– Очень даже можно, – заверил ее Тим. – Но в вашем присутствии он будет чувствовать себя не в своей тарелке. Захочет узнать подробности.

– Так мы скажем ему что-нибудь убедительное.

– Это не тот парень, кому я хотел бы лгать.

– А есть такие?

– Какие?

– Неважно. Предоставьте это мне. Я найду, что придумать. Ему понравится.

– Вы тоже не будете ничего придумывать. С этим человеком мы должны играть честно.

– Кто он? Ваш отец или как?

– Я у него в большом долгу. Верю ему, как себе. Педро Санто. Пит. Детектив отдела расследования грабежей и убийств.

– Так мы все-таки обратимся к копам?

– Неофициально.

Они продолжили путь на север. Машин на юг в это время ехало мало. Несколько промчавшихся мимо заметно превышали разрешенную скорость. Ни на одной из них не мигал маячок.

На западе густо застроенные домами склоны сияли множеством огней. На востоке кусты переходили в широкие пляжи, за которыми темнел Тихий океан, простирающийся до горизонта, где и смыкался с небом.

Под светом луны не засыпающие ни на мгновение волны мерно накатывали на берег.

– Дело в том, что я не в восторге от копов, – прервала затянувшуюся паузу Линда.

Она смотрела прямо перед собой, на трассу, но в свете фар автомобилей, движущихся навстречу, казалось, что ее немигающие глаза устремлены в другую реальность.

Тим ждал продолжения, но, поскольку она молчала, счел необходимым спросить:

– Я должен что-то знать? Вам приходилось иметь дело с полицией?

Она моргнула.

– Только не мне. Жизнь у меня ровная и прямая, как новенький гвоздь, который никогда не встречался с молотком.

– Почему мне кажется, что молоток был, скорее всего, и не один, но вы не согнулись?

– Не знаю. Понятия не имею, почему вам так кажется. Может, вы всегда ищете скрытое значение там, где его нет и в помине?

– Я всего лишь каменщик.

– Большинство знакомых мне автомехаников мыслят глубже любого профессора, с которыми мне приходилось иметь дело. Они живут в реальном мире. Полагаю, с большинством каменщиков та же история.

– Это та самая причина, по которой мы зовем себя каменноголовыми.

Она улыбнулась.

– Понятно.

На пересечении с Ньюпортским шоссе Тим повернул направо и поехал в глубь материка. Дорога поднималась все выше, море уходило вниз под растущей тяжестью ночи.

– Я знаю одного плотника, – продолжила она, – который любит метафоры, полагая, что жизнь – это метафора, с загадкой и тайным смыслом любого из ее моментов. Вы знаете, что такое метафора?

– Мое сердце – одинокий охотник, который охотится на одиноком холме, – ответил он.

– Неплохо для каменноголового.

– Это не мое. Где-то услышал.

– Вы помните где. Судя по тому, как произнесли, помните. В любом случае, если этот Санто – парень умный, он поймет, что я не люблю копов.

– Он умный. И хороший.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. Не его вина, что у закона подчас нет человечности.

Тим несколько раз прокрутил в голове ее последнюю фразу, но не нашел в ней никакого скрытого подтекста.

– Может, ваш друг – бойскаут с жетоном детектива, – продолжила Линда, – но копы меня пугают. И не только копы.

– Хотите объяснить, что все это значит?

– Нечего тут объяснять. Так уж я устроена.

– Нам нужна помощь, и мы можем получить ее от Педро Санто.

– Я знаю. Просто говорю.

Когда они поднялись на последний из череды подъемов, под ними засверкал весь округ Орандж, огромное море миллионов и миллионов огней, бросающих вызов звездам, которые меркли от этого сияния.

– Она выглядит такой мощной, такой крепкой, такой несокрушимой.

– Это вы о чем?

– Цивилизация. А на самом деле она хрупкая, как стекло. – Линда посмотрела на Тима. – Я лучше помолчу. Вы уже начинаете думать, что я – чокнутая.

Несколько миль они проехали в молчании, и какое-то время спустя он осознал, что тишина ему очень даже нравилась. Ночь за окнами превратилась в машину забвения, которая ждала, когда же ее запустят, но здесь, в салоне «Эксплорера», воцарилась умиротворенность, и Тим чувствовал, что вот-вот должно случиться что-то хорошее, может быть, даже прекрасное.

Обойдя все комнаты бунгало, везде зажигая свет, Крайт вернулся в спальню.

Недорогое белое покрывало разгладили, словно одеяло на солдатской койке в казарме. Крайт не обнаружил ни единой морщинки.

Ему приходилось бывать в домах, где кровати не застилали, а постельное белье меняли редко. Он терпеть не мог неряшливости.

Если представлялась возможность пустить в ход пистолет, он убивал неряху с расстояния как минимум в несколько футов. И тогда тот факт, что жертва не меняла нижнее белье каждый день, не имел ровно никакого значения.

Но обычно в контракте оговаривалось удушение, удар ножом, тяжелым предметом или другой способ экзекуции, требующий непосредственного контакта. И если жертва относилась к неряхам, работа теряла всю свою прелесть.

К примеру, когда человека душили гарротой сзади, в отчаянной попытке он пытался протянуть руки назад и ослепить нападавшего. Уберечь глаза не составляло труда, но жертва могла схватить тебя за щеку, подбородок, пройтись пальцами по губам. И если ты подозревал, что этот тип не мыл руки после посещения туалета, возникал вопрос: действительно ли высокая плата и многие преимущества этой работы перевешивают ее негативные аспекты?

Порядок царил и в маленьком стенном шкафу Линды Пейкуэтт. Одежды у нее было немного.

Крайту понравилась простота гардероба женщины. Он и сам не любил никакой экзотики.

Проявление любопытства в отношении жертвы не просто не приветствовалось – запрещалось. Ему полагалось знать только имя, фамилию, адрес и внешность.