Дермот немного помедлил.

– Леди Лоуз тоже мне помогла, – добавил он, – начав разговор, который вы поддержали. В области психики, – он, как бы оправдываясь, потер себе лоб, – одна мелочь тотчас влечет за собой другую. Но позвольте мне продолжить мой рассказ.

К ужину сэр Морис вернулся домой. Бармен заметил его «свирепый взгляд» еще до пресловутой встречи в зоологическом саду. Но домой он пришел совершенно уже бледный и потрясенный, о чем мы неоднократно слышали. Он отказался от театра. Он засел в кабинете. В восемь часов все, кроме него, пошли в театр. Верно?

Дядя Бен потер подбородок.

– Да, совершенно правильно. Но к чему еще раз повторять?

– Потому что это очень поучительно. Вместе с Евой Нил вы вернулись из театра около одиннадцати. А в половине девятого позвонил антиквар мосье Вейль, сообщил о своем новом сокровище, принес табакерку и оставил ее сэру Морису. Вы все тем не менее до возвращения из театра ни о какой табакерке ничего не знали. Пока все верно?

– Да, – согласился дядя Бен.

– Ева Нил, конечно, вообще ничего не знала о табакерке Согласно показаниям, изложенным мне вчера мосье Гороном, она после театра к вам не заходила. Мистер Лоуз, – он кивнул на Тоби, – довел ее до дверей ее виллы и там с ней распрощался.

– Слушайте! – вдруг разъярился Тоби. – Да что же это такое? Куда вы гнете?

– Я правильно передаю показания?

– Да. Но…

Тоби вскинулся было, но взял себя в руки. Белый луч снова ворвался в комнату, действуя всем на нервы, хоть никому не бил в глаза; в дверь постучали. Мосье Вотур и Дермот поднялись. В кабинет вошли трое.

Первым вошел мосье Аристид Горон. Вторая была особа с тусклыми волосами и унылым лицом, одетая в серое суконное платье, смутно напоминавшее униформу. Третья была Ева Нил; рука тускловолосой женщины многозначительно парила возле Евиной талии, готовая вцепиться в нее, как только ее подопечная попробует бежать.

Никакого желания бежать Ева не выказывала. Но, увидев старое деревянное кресло, освещенное неумолимым лучом, она вздрогнула и так попятилась, что стражница схватила ее за талию.

– Не сяду я больше в это кресло, – она говорила спокойно, но тон ее встревожил Дермота. – Как хотите, а в кресло это я не сяду.

– Да и не нужно, мадам, – сказал мосье Вотур. – Доктор Кинрос, пожалуйста, возьмите себя в руки!

– Ну, ну, конечно, это не нужно, – увещевал мосье Горон, похлопывая Еву по спине. – Мы вас не обидим, милая. Уж поверьте старику Горону. Но, знаете ли, доктор, я бы чувствовал себя куда уверенней, если бы мог поручиться, что вы не собираетесь двинуть меня в глаз.

Дермот зажмурил собственные глаза и снова открыл.

– Наверное, я сам виноват, – сказал он горько. – Но кто же мог подумать, что один день, всего–навсего один день так все испортит.

Ева улыбнулась ему.

– А разве он что–то испортил? – спросила она. – Мосье Горон уверяет меня, что вы исполнили все, что обещали и что я… словом, что мне почти нечего бояться.

– Боюсь, что рано пташечка запела, мадам, – сверкнул глазами следователь.

– Пташечка, – сказал Дермот, – запела как раз вовремя.

Когда погас луч маяка, Ева была уже так спокойна, будто происходящее ее и не касается. Опускаясь в предложенное мосье Гороном кресло, она учтиво кивнула Елене, Дженис и дяде Бену. Она улыбнулась Тоби. Затем она обратилась к Дермоту.

– Я не сомневалась в вас, – сказала она. – Даже когда дела пошли совсем плохо, когда они стучали кулаками по столу и орали «Assassin, confess» [11]. – Тут она невольно засмеялась. – Я знала, что вы неспроста просили меня говорить то, что я говорила. И даже тогда я не то чтобы усомнилась в вас… Но, господи, натерпелась же я страху!

– Да, – сказал Дермот. – То–то и беда.

– Беда?

– Оттого–то и вышла вся эта дичь. Вы доверяете людям. Они это знают. И этим пользуются. Мне–то вы можете доверять; но это к делу не относится. – Дермот оглянулся. – Теперь я сам веду допрос с пристрастием. Вряд ли он будет приятен для ваших ушей. Итак, продолжим?

Кто–то скрипнул ножкой стула по линолеуму.

– Да, продолжайте, – буркнул мосье Вотур.

– Я дал беглый обзор событий в день убийства. Их значение трудно переоценить. К ним приходится возвращаться снова и снова. Я дошел до того, как ваша компания, – Дермот глянул на Тоби, – вернулась из театра в одиннадцать часов. Вы оставили свою невесту у ее порога и присоединились к своим. Ну а потом?

Дженис Лоуз подняла на него озадаченный взгляд.

– Папа спустился, – ответила она, – и показал нам табакерку.

– Так. Мосье Горон мне вчера сказал, – продолжал Дермот, – что полиция наутро после убийства забрала осколки, и после недели упорных трудов их удалось склеить.

Тоби выпрямился на стуле, откашлялся, и лицо его просияло надеждой.

– Склеить? – эхом повторил он.

– Она теперь немногого стоит, мосье Лоуз, – предупредил префект полиции.

По знаку Дермота следователь опять выдвинул ящик стола. Осторожно, словно опасаясь, что он рассыплется или растает у него в руках, мосье Вотур протянул Дермоту какой–то мелкий предмет.

Сэр Морис Лоуз тут бы не обрадовался. Упав на императорскую табакерку, луч маяка погрузился в глубины розового агата, сверкнул крошечными бриллиантиками цифр и стрелок и заиграл золотом корпуса и мнимого шпенька. И тем не менее все вместе выглядело тусклым и (если можно так выразиться) липким, будто табакерку в чем–то выпачкали. Дермот показал табакерку Лоузам.

– Ее склеили рыбьим клеем, – пояснил он. – На такой работе и ослепнуть недолго. Теперь она не открывается. Но вы ведь видели ее, когда она была новая.

– Да! – ответил Тоби, ударив себя кулаком по коленке. – Мы видели ее, когда она была новая. А что?

Дермот отдал табакерку мосье Вотуру.

– Вскоре после одиннадцати сэр Морис Лоуз поднялся к себе в кабинет. Его задело, что новое приобретение не встретило у членов его семьи особого восторга. Остальные – так я полагаю? – отправились спать. Но вам, мистер Лоуз, не спалось. В час ночи вы встали, спустились в гостиную и позвонили Еве Нил.

Тоби, кивая в знак согласия, украдкой бросил взгляд на Еву – очень странный взгляд: как будто Тоби во что бы то ни стало хотелось что–то ей сказать, но он мучился и не решался.

Тоби теребил усики, а Ева смотрела прямо перед собой. Дермот поймал этот взгляд Тоби.

– Вы несколько минут говорили с ней по телефону. О чем вы говорили?

– А?

– Я спрашиваю, о чем вы говорили?

Тоби оторвал взгляд от Евы.

– Да разве упомнишь? Погодите–ка, да, вспомнил, – он вытер рот рукой. – Мы говорили о пьесе, которую смотрели в тот вечер.

Ева легонько улыбнулась.

– Пьеса была о проституции, – вставила она. – Тоби боялся, как бы она меня не шокировала. Эта тема тогда, очевидно, не давала ему покоя.

– Послушай–ка, – Тоби дернулся на стуле, стараясь овладеть собой. – Когда мы еще только обручились, я сам тебе сказал, что я тебя не стою, – помнишь? Так неужели же ты можешь обижаться на то, что я наговорил вчера совершенно вне себя, не подумавши?

Ева не ответила.

– Вернемся к телефонному разговору, – предложил Дермот. – Вы говорили о пьесе. А еще о чем?

– Господи, да разве это важно?

– И даже очень.

– Ну… я что–то сказал про пикник; у нас на другой день намечался пикник; только он, конечно, не состоялся. Ага, и еще я упомянул, что у папы в коллекции новая побрякушка.

– Но вы не сказали, какая именно?

– Нет.

Дермот смерил его внимательным взглядом.

– Дальше я только пересказываю то, что сообщил мне мосье Горон. После телефонного разговора вы поднялись к себе и легли. Было пять минут второго. Поднявшись наверх, вы поняли, что ваш отец еще не лег, потому что заметили полоску света у него под дверью. И вы не стали ему мешать. Правильно?

– Правильно!

– Думаю, что сэр Морис не имел обыкновения засиживаться так поздно?