За этим дело не стало.

Сад перед парадной дверью виллы «Привет» представлял собой хорошо ухоженную лужайку, обнесенную кирпичной стеной. Парадная дверь была заперта. Но высокие окна сразу же направо были широко распахнуты. Уже темнело, перешло за шесть, и в гостиной сгущались вечерние тени. Но в этих сумерках собрался заряд эмоций посильней любого электрического заряда. Не успел мосье Горон открыть калитку, как им навстречу из гостиной донесся голос. Голос говорившей по–английски молодой девушки. Дермоту с такой отчетливостью представилась взволнованная Дженис Лоуз, словно он увидел ее своими глазами.

– Ну, дальше, – говорил голос.

– Я… я не могу, – ответил другой женский голос после паузы.

– Не смотрите так! И говорите! Что же вы, как явился Тоби, сразу умолкли? – наседала Дженис.

– Да что же это такое? – вмешался солидный мужской голос, выдававший тем не менее полное замешательство. – Что такое?

– Тоби, милый, я же тебе как раз говорю…

– У меня сегодня был трудный день на службе. Вам, женщинам, этого никак не понять. Да и папины дела оставлены в довольно плачевном состоянии. Так что мне не до шуток.

– Шуток? – эхом подхватила Дженис.

– Да, не до шуток! Неужели нельзя оставить человека в покое!

– В ту ночь, когда убили папу, – сказала Дженис, – Ева вы ходила из дому и вернулась вся в крови. При ней был ключ от нашей двери. К ее пеньюару прилип агатовый осколок от табакерки.

Кивнув своему спутнику, мосье Горон бесшумно прошел по плотной траве и заглянул в окно гостиной.

Его взгляду открылась просторная комната, уставленная мебелью, удобная, обжитая, со множеством пепельниц и разбросанных там и сям вещиц. Натертый паркет блестел, как зеркало. Золотистый, в темных подпалинах спаниель дремал подле чайного столика. Кресла, обитые чем–то плотным и рыжим, белый мраморный камин, ваза с голубыми и пламенеющими астрами смутно выступали из полутьмы. Но люди, одетые во все темное, казались бы всего лишь призраками, если б их лица так непреложно не выражали оживления.

По описаниям мосье Горона, Дермот тотчас узнал Елену Лоуз и Бенджамина Филлипса, сидящего возле чайного столика с погасшей трубкой в зубах. Дженис сидела на низком стуле спиной к окну.

Евы Нил совсем не было видно, ее заслонял Тоби Лоуз. Тоби, в сером костюме с подобающей траурной повязкой на рукаве, стоял у камина. На лице его застыло несколько глуповатое выражение, и одну руку он поднял как бы для того, чтоб защитить глаза от света.

Он недоуменно переводил взгляд с матери на Дженис и обратно. Красноречивыми сделались даже его усики. Он повысил голос:

– Господи, да о чем вы?

– Тоби, – неуверенно произнесла Елена, – всему этому, конечно, есть объяснение.

– Объяснение?

– Да. Все это получилось из–за Неда Этвуда, Евиного мужа.

– О? – сказал Тоби.

Обескураженный этой невероятной фразой, Тоби поднял брови. Сорвавшемуся с его губ односложному восклицанию предшествовала легкая пауза. Это «о?» прозвучало вполне сдержанно. И все же чуткое ухо могло безошибочно различить в нем муки ревности.

– Мама! – Тоби облизал губы. – Неужели же нельзя запомнить, что он Еве уже никакой не муж?

– Но Ева говорит, он сам не может этого запомнить, – вмешалась Дженис. – Он вернулся в Ла Банделетту.

– Знаю. Слышал, – произнес Тоби. Потом он отнял руку от глаз и тут потерял всякую власть над собой. – Я хочу знать, что же это… что же это…

– Мистер Этвуд, – ответила Дженис, – ворвался к Еве в ту ночь, когда убили папу.

– Ворвался?

– У него оставался ключ от ее дома. Он поднялся наверх, когда она уже разделась.

Тоби окаменел.

Насколько можно было разобрать в сумерках, лицо его приняло совершенно бессмысленное выражение. Он попятился, наткнулся на камин и чуть не упал. Он устремил было взгляд на Еву но тотчас, очевидно, одумался.

– Дальше, – сказал он хрипло.

– При чем тут я, – сказала Дженис. – Спрашивай Еву. Она тебе расскажет. Ева, ну говорите! Не обращайте на него внимания. Расскажите нам все, как будто Тоби здесь и нет.

С уст мосье Горона, префекта полиции в Ла Банделетте, сорвалось утробное урчанье. Затем он перевел дух. На пухлой круглой физиономии отобразилась любезность. Он распрямил плечи и снял шляпу. Он проворно ступил вперед и, щелкнув каблуками по натертому паркету, очутился в гостиной.

– И как если бы тут не было меня, мадам Нил, – сказал он.

Через десять минут мосье Горон уже сидел в кресле и, весь внимание, понукал ее. Он с блеском начал допрос по–английски, потом разволновался, запутался в длинных неудобопонятных пассажах и с разбегу перешел на французский.

– Итак, мадам, – допытывался он, как будто легонько тыкал в нее пальцем, – ну а дальше?

– Да что тут еще рассказывать? – вскричала Ева.

– Мистер Этвуд, – сказал префект, – прокрался вверх по лестнице с этим ключом в руках. Так! Он пытался, – мосье Горон откашлялся, – завладеть вами. А?

– Да.

– И, разумеется, против вашего желания?

– Еще бы!

– Конечно, конечно, – успокоил ее мосье Горон. – Ну а дальше, мадам?

– Я умоляла, чтоб он ушел без сцен и без шума, потому что в комнате напротив, через дорогу, сидит сэр Морис Лоуз.

– А потом?

– Он стал отдергивать штору, чтоб посмотреть, действительно ли сэр Морис еще сидит у себя в кабинете. Я выключила свет…

– Выключили свет?

– Ну да.

Мосье Горон нахмурился.

– Извините меня за тупость, мадам. Но согласитесь, что это был не лучший способ охладить пыл мистера Этвуда.

– Я же вам говорю, я не хотела, чтоб узнал сэр Морис!

Мосье Горон подумал.

– Стало быть, вы признаете, мадам, – сказал он наконец, – что страх разоблачения, и именно этот страх, сделал вас… э… э… непреклонной?

– Нет, нет, нет!

В продолговатой гостиной сгущались сумерки. Члены семьи Лоузов застыли в разных позах, как восковые фигуры. Лица их почти ничего не выражали, по крайней мере, никаких определенных чувств. Тоби по–прежнему стоял у камина и, повернувшись к нему, протягивал руки к несуществующему пламени.

Префект полиции не грозил, не запугивал. Ему было явно не по себе. Мужчина и француз, мосье Горон честно пытался разобраться в ситуации, которая совершенно ставила его в тупик.

– Вы испугались этого Этвуда?

– Да, очень.

– И все же не попытались позвать сэра Мориса, который был совсем под рукой?

– Я же говорю, я не могла!

– Кстати, а что делал в это время сэр Морис?

– Он сидел, – ответила Ева, припоминая сцену, с непереносимой отчетливостью запечатлевшуюся у нее в памяти, – он сидел за столом с лупой в руке и что–то разглядывал. Рядом с ним…

– Да, мадам?

Она чуть было не прибавила: «Рядом с ним был кто–то еще», но посмотрела на Лоузов, сообразила, как это могло быть понято, и осеклась. Воображение снова нарисовало ей шевелящего губами старого джентльмена, лупу и смутную тень сзади.

– Рядом с ним, на столе, лежала табакерка, – чуть слышно сказала Ева, – он ее разглядывал.

– В котором часу это было, мадам?

– Я… я не помню!

– Ну а потом?

– Нед бросился ко мне. Я его оттолкнула. Я умоляла его не будить служанок. – Ева изливалась, она говорила чистую правду, и все же при последних ее словах лица слушателей слегка вытянулись. – Как же вы не понимаете? Я не хотела, чтоб служанки узнали! И тут зазвонил телефон…

– Ага! – сказал мосье Горон с облегчением. – В таком случае нетрудно установить время, – он оглядел всех. – Кажется, мосье Лоуз, вы позвонили мадам Нил ровно в час?

Тоби кивнул. Но он и не посмотрел на мосье Горона. Он обратился прямо к Еве.

– Так, значит, пока ты со мной говорила. – сказал Тоби, – этот тип торчал у тебя в спальне?

– Прости меня! Я старалась, чтоб ты не узнал.

– Да, – согласилась Дженис, неподвижно сидевшая на низком стульчике, – что верно, то верно.

– Он стоял рядом, – бормотал Тоби, – сидел рядом. Может быть, даже… – Он закончил свою фразу выразительным жестом. – А ты говорила так спокойно. Как ни в чем не бывало. Как будто я разбудил тебя своим звонком, и ты ни о чем, кроме меня, и думать не думаешь…