Верещагин вздохнул.

— Господин полковник, я ничего не могу вам пообещать. Это не в моей власти. Вы, наверное, тоже приняли меня за кого-то другого. Я простой ротный командир, и единственное, что я пообещаю, — передать этого типа в руки военной разведки.

Гальперин удивленно задрал брови. Конопатый лоб, переходящий в раннюю лысину, пошел складками.

— Вы хотите сказать, что мы, рискуя засветиться и потерять двоих, спасали простую пехтуру? Нам что, делать нечего?

Верещагин решил считать это риторическим вопросом.

— Я вам, конечно, благодарен. И мне очень жаль, что вы ради меня… рисковали людьми. Но не стану же я вам врать, что я — генерал.

— То есть в Москву вас собрались везти по ошибке?

— Где-то так.

— Тогда почему вас отказались обменять на полковника Ефремова?

Исаак Гальперин пристально вгляделся в лицо собеседника.

— Вы и сами не понимаете, да?

— В первый раз об этом слышу.

— Сегодня днем в районе Лакки был разбит парашютно-десантный полк. Практически сразу же его командира предложили обменять. На вас. Генерал Грачев ответил в самых непарламентских выражениях. Ваши коллеги тоже что-то напутали?

— Что-то наша беседа начинает смахивать на допрос.

— Вы правы. Профессиональная привычка, извините. И еще одна привычка — докапываться до всяких-разных фактов. Давайте я вам все расскажу.

Он одной рукой перенес свое кресло через стол и поставил ближе к креслу Артема. Словно медведь под сугробом, шевельнулся под слоем жирка солидный бицепс.

— Год назад мы подписали с Сикорски Аэркрафт договор на поставку пятидесяти вертолетов «Дрозд». — Полковник устроился в кресле. — Не боже мой какая военная тайна, даже Резун ваш о ней знал. Через три месяца Лучников выигрывает дурацкое ралли, его партия выигрывает выборы, Остров аж пищит — так хочет присоединиться к Союзу, а Сикорски Аэркрафт не желает платить неустойку: все будет путем, успеем еще вам поставить продукцию. А дело идет про четверть миллиарда долларов, на минуточку.

Что же дальше? А дальше появляется тип из ОСВАГ, старый знакомый, который курирует СССР. В начале семидесятых его отдел крепко помог нам — предоставили информацию о советских военных поставках арабам. Мы у них в долгу. Осваговец говорит: я знаю, как вашему горю помочь. Полковник Гальперин весь внимание: еще бы, за потерянные вертолеты жопу прочистят не кому-то, а именно ему. Он поит осваговца водкой и выслушивает деловое предложение, которое в общих чертах ему нравится, и вообще ему нечего терять. Прослушивать Главштаб и ОСВАГ? Передавать сведения? Прекрасно, замечательно. С превеликим нашим удовольствием. И даже если ничего не выгорит, можно будет под шумок увести из банка пресловутые четверть миллиарда с неустойкой…

И точно — в назначенный день начинается война, и идет так живенько, что кажется, мы таки получим свои вертолеты. Деньги — это тоже неплохо, но на них трудно перебрасывать войска, на вертолетах это делать как-то проще. И тут опять начинается какая-то фигня. В крымском Главштабе полный раздрай, Главнокомандующий кричит о военном мятеже и о необходимости капитулировать перед СССР. Потому, дескать, что сигнал к началу боевых действий был передан самовольно каким-то офицером, без приказа командования, значит, незаконно. Может быть, к нему бы так не прислушивались, если бы можно было расспросить самого этого офицера — да вот беда, его уже не расспросишь, его расспрашивают в ГРУ, ай-яй-яй, какая жалость. А может, сам он — агент ГРУ или КГБ, призванный совершить военную провокацию. Вот оно как… Да… так вот, приходит ко мне Файнштейн и говорит: я подслушал очень интересный разговор, вернее, допрос… Короче, когда его повезут в Москву, можно будет перехватить машину. Я говорю: Сема, не сходи с ума. Понятно, хочется спасти человека, но что ж ты сделаешь против спецназовского конвоя. А он мне: бьюсь об заклад, что никакого конвоя не будет. А если будет, мы не полезем. Спорили мы, спорили… Уговорил он меня, короче. Так вот, вы — Тот Самый Капитан Верещагин. Вы подали сигнал к началу боевых действий. С вами очень хочет побеседовать ваше командование, и вы уж постарайтесь вогнать ему ума куда надо: какая, к черту, капитуляция, да здесь к утру камня на камне не оставят. Мы получили сведения из Москвы: вас будут бомбить, и крепко бомбить. Завтра утром, в шесть ноль-ноль. Даже если вы объявите перемирие и договоритесь с командирами дивизий, пока сообщение о капитуляции дойдет до штаба фронта, а оттуда — до Москвы, а там всех собрать и отменить решение? Нет, не получится. И выход у вас один, сами понимаете, какой: ударить первыми. Это я вам говорю, а вы передайте своим командирам.

— Думаете, они меня послушают?

Полковник внезапно перескочил на «ты»:

— Насрать мне, послушают они тебя или нет. Я деньги заберу и уеду. А ты останешься. И советы тебе припомнят твои боевые заслуги. На это раз просто и без затей — расстреляют, и все. Так что постарайся, чтоб тебе поверили. Знаешь, что ваши вышибают их из Симферополя? — без всякого перехода спросил он.

— Что? — Верещагин подался вперед. Свежие швы вспыхнули, голова закружилась, он обнаружил себя почти что на руках полковника…

— Спокойно, спокойно! Только не надо срываться туда, капитан! Извини, но командир из тебя сейчас — как из меня архиерей. Давай лучше разберемся с Резуном. Когда я тебя отправлю, наверное, город будет в ваших руках. Но мало ли что…

Верещагин помедлил.

— Я даю вам слово, что при малейшей опасности убью спецназовца.

Он заметил, как перекосило Гальперина, и добавил:

— Я не люблю изящных слов вроде «ликвидировать».

— Я тоже.

— Понятно… Вы, наверное, и в самом деле кровно заинтересованы… если засветили мне агента в Главштабе?

Гальперин оскалился.

— Что, опять устроите «охоту на ведьм»? Предупреждаю сразу: наш агент — не еврей.

— Да хоть черт… — Артем откинулся назад, чтобы справиться с головокружением. — Конечно, я сделаю… Что смогу. Когда и с кем вы меня отправите?

— Над этим сейчас работают.

— Я хотел бы немножко отдохнуть…

— Боюсь, совсем немножко, — сказал Гальперин.

— Можно вопрос, алуф-мишне?

— Да…

— Какие у сеген-мишне Файнштейна были личные причины меня выручать?

Исаак Гальперин помедлил с ответом. Потом все же сказал:

— Он приехал с матерью, отцом и старшим братом в Израиль в семьдесят первом году… На второй год службы загремели под самый Йом-Киппур. Ну и случилось так, что Мишка Файнштейн попал в плен… После войны он умер. Покончил с собой. Есть вещи… с которыми не всякий мужчина может жить. Вот так. Ну что, уважительная у Семы причина?

Арт кивнул.

— Если бы ты видел, что с ним было сегодня утром… Понимаешь, не мог я его удержать. Даже если бы твое спасение никакого смысла не имело… Даже если бы я ему запретил… Короче, повезло тебе. Фаина тебя хорошо заштопала?

— Я в нее влюбился.

— Много у нее таких… поклонников. С тебя бутылка — после войны.

— Если буду… в состоянии.

— Что тебе сейчас нужно? Кроме отдохнуть?

— Алка-зельцер, свитер и пару теплых носков.

— Сделаем. Ложись здесь, на диване. Часа три у тебя есть.

— С добрым утром, дорогие товарищи! — Семен слегка тормошил его за плечо.

— Не тряси, больно.

— Тысячу извинений. Я принес тебе твою форму.

— Уже?

— Автоматическая прачечная «Файнштейн и компания»: стирка, сушка, глажка, художественная штопка. Предприятие борется за звание прачечной высокой культуры обслуживания.

Арт с сомнением посмотрел на советские камуфляжные брюки и корниловскую куртку. Сочетаньице…

— Давай, давай, снимай мои пасхальные штаны, — торопил Сема. — А то мне не в чем будет на шпацир ходить. Трусы, наверное, придется тебе подарить. Донашивать за тобой как-то неловко…

— Спасибо огромное. Свитер тоже твой? — видимо, не нашлось ничего похожего на корниловскую форменную тишэтку.

— Мой. И чего я сегодня такой добрый? Ты быстрее, человек ждет, — сеген-мишне зашнуровывал ему ботинки, пока он влезал в свитер и застегивал штаны.