— Что будешь дальше делать?

— Что и сказал. Подожду, пока у него в башке прояснится от анальгетика, и попробую поговорить еще раз. Ведь интересный типчик, а, товарищ майор?

— Куда уж интереснее… Как ты считаешь, где он врал, а где говорил правду?

— Имена, которые он назвал, — правда. Все они убиты. Он это знал и ничем не рисковал. Скорее всего, вся история — правда. Но вы точно заметили — не полная. Иногда он ведет себя как разведчик, а иногда — как идиот. Откуда он знает Востокова, к примеру? Такое имя не ляпнешь наугад.

— Мне интересней другое. Почему он так легко назвал Востокова и аж заскрипел на составе группы?

— По-моему, это как раз элементарно: Востоков ему никто.

— А они — кто? Брось, Володя, это только в кино бывает, когда друзей не выдают ни под какими пытками. А они даже не друзья: группа.

Резун не нашелся, что ответить.

— Я схожу в госпиталь и поговорю с ранеными, которых мы вывезли с Роман-Кош, — сказал он наконец. — Потом зайду в архив, посмотрю его личное дело.

— Сомневаюсь я, что оно там есть. Дела этих лежат в архиве ОСВАГ.

— Ставлю свою «Волгу» против горбатого «запора», что он не из ОСВАГ.

— Давай-давай…

Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять.

Они ждали. Ждали, затаившись в холмах чуть севернее Лакки: нервы на взводе и пальцы — на спусковых крючках. Один батальон с небольшим «довеском» — против полка.

Новак проснулся от тычка в бок. Он сам попросил солдата-резервиста разбудить его наименее церемонным и наиболее эффективным способом. Отказать себе в удовольствии поспать хоть полчаса он не смог.

— Авангард, — сообщил резервист, хохол из Бахчисарая, хозяин табачной лавки. — Три БМД.

— Пропустим, — решил Новак.

Колонна бронетехники показалась на дороге. Ползла вперед цепочка панцирей защитного цвета — правда, здесь этот цвет не был защитным, в Крыму камуфляж имел серо-желто-бурую расцветку. Темно-зеленый был чужд здешним холмам, выбеленным солнцем, гранитным обрывам и высоким сухим травам.

Рядовой Костюченко, покерный долг которого за время ожидания увеличился еще на сорок пять тичей, поднял гранатомет на плечо.

— Стрелять, когда я скажу, — предупредил унтер. — Не раньше.

Он приник к биноклю. Нужно, говорил капитан Замятин, дождаться момента, когда зенитки поравняются с ориентиром — дорожным знаком «Возможны оползни». И тогда…

— Огонь! — скомандовал он.

Костюченко нажал на спуск — и головная машина колонны проломила ограждение и скатилась, дымя, в кювет.

Плохо. Нужно остановить колонну, перегородить дорогу.

Костюченко и Андронаки перезарядили гранатомет, а в холмы уже ударили первые очереди. Советские десантники пока еще не могли понять, кто в них стреляет и откуда, поэтому те, кто сидел на броне, просто соскочили и лупили наугад по окружающим кустам и вершинам холмов.

Второе попадание из гранатомета было более удачным — БМД встала как раз поперек дороги, десантники посыпались из нее как горох. Новак прижал к плечу приклад М-16 и открыл огонь по этим камуфляжным комбезам, ненавистным с 68-го года.

На несколько секунд им пришлось залечь — их засекли, и их каменный гребень оказался под жестоким автоматным огнем. В ответ из лощины ударили «Кесари».

И в россыпи огней непрерывно отстреливаемых инфракрасных ловушек над дорогой пошли вертолеты…

Новак заменил уже второй магазин. Андронаки со снайперской винтовкой делал свою работу: офицеры, операторы ПЗРК, пулеметчики.

Вертолеты развернулись и полетели параллельно дороге, укладывая снаряд за снарядом в удивительно уязвимые БМД.

Единственное, что могли сделать покинувшие машины и уцелевшие десантники, это кинуться в отчаянную атаку на враждебные склоны холмов.

И они это сделали.

Наука умеет много гитик. Советская наука диверсии и шпионажа — очень много. Но особенно мил Владимиру Резуну был тот раздел оной науки, который требовал работы с документами, архивами, открытыми источниками, скрупулезного сбора фактов и делания выводов… Любил Владимир всякие такие головоломки и загадки, ловил момент, когда все факты и фактики выстраиваются в единую картину, и единственно верное решение молнией, извините за банальность, пронзает сознание… А поскольку Володя любил и умел работать головой, постольку этих сладких моментов откровения в его жизни было не так уж мало.

И это свое умение Володя очень ценил. Ибо работа разведчика — не крушить кулаком челюсти, как это показывается в кино, а делать тайное явным. И здесь много званых, но мало избранных…

— Как живете, караси? — спросил Резун.

— Хорошо живем, мерси, — в тон ему ответил Сагабалян.

Кадровый отдел Главштаба располагался в подвале и тоже находился в ведении спецназа ГРУ. Лейтенант Сагабалян, начальник тамошней охраны, явно спал до прихода Владимира. И явно пил до того, как лег спать.

— Что здесь было ночью! — сказал он. — Ты дрался?

— Не пришлось.

— А меня — вот, — Сагабалян продемонстрировал руку на перевязи. — Комбат отправил сюда. А тебе чего здесь надо?

— По делу.

— По большому или по маленькому? За бумагой?

— Вот поэтому ты, Ованес, все еще в спецназе, а я уже в Аквариуме.

— Было бы чему завидовать.

Владимир подошел к картотеке, занимавшей целую стену. Спецвойска ОСВАГ или корниловцы?

— Ладно, — сказал Владимир себе под нос, — попытаем счастья… Попытка — не пытка, правда, батоно Лаврентий?

— Чего? — окликнул его Сагабалян.

— Это я не тебе! — Владимир прошелся вдоль выдвижных ящичков и потянул первый. «А — М».

— Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, то вот эти цифирьки — личный номер. Ха, мальчики, да вы здесь все не по фамилиям, а по индексам номеров… — Он засунул ящичек в ячейку, вытащил другой: «М — X». — Ну-ка, XD, встань передо мной, как Лист перед Вагнером… Ага!

Он вытащил нужную карточку.

— Сектор «М», номер 214. Полезная вещь — бюрократия…

Личное дело Верещагина находилось именно здесь. Ничего странного: на многих разведчиков заводят липовые дела, многие из них тихо-мирно служат в армейских частях у черта на куличках, по меньшей мере, числятся там. «Мертвые души».

Резун открыл папочку, полистал…

Ой, как интересно… Ой, какой же я дурак… Или это не я дурак?

Он сунул папку под мышку. Вышел из архива и поднялся в лифте на восьмой этаж, где обосновались спецназовцы. Нашел удобный кабинет, выгнал резавшихся в карты рядовых и сел в кресло, открывая папку.

Так, значит, вот как ты выглядел, друг мой, пока тебе не починили рожу. Ничего, приличный молодой человек. С таким можно оставить свою сестру наедине…

1949 год рождения. 23 декабря, Судак. Мать — Марта Ковач, иммигрантка, Румыния, 39-й год. Отец… опаньки!

Отец — Павел Верещагин, иммигрант, СССР, 41-й год.

Это уже интересно, товарищи. Иммигрант, сорок первый: или дезертир, или побег из плена… Что, в конечном счете, тоже считается дезертирством по советским законам: раз бежал из плена, неча сидеть в стане идеологического противника — топай в штрафбат и искупай вину кровью…

Еще один любопытный фактик: в пятьдесят первом году счастливый отец семейства оставил молодую жену с ребенком на руках и… вернулся в СССР. Дальнейших сведений о нем нет… Еще бы они были!

Слова «3-я симферопольская гимназия имени Александра II Освободителя» Резуну ничего не сказали. Иначе он задался бы вопросом: почему парнишка из такой небогатой семьи попал в такое престижное учебное заведение? И почему по окончании столь престижной гимназии юноша поступил в армию?

Так, карьера… На третий год службы, будучи уже младшим унтером, получил предложение идти в офицерское училище. В двадцать лет — победа на крымских соревнованиях по скалолазанию. В следующие два года — еще две. В двадцать три года мобилизован в качестве офицера-стажера, участвовал в боевых действиях против турок. По окончании войны получил полноценный офицерский чин. Через год — повышение. В семьдесят шестом дали поручика.