Надев треуголку, Громов покачал головой:

— Интересно, и в чем же меня хотят обвинить?

— А вот судья вам и скажет, — вполне логично объяснил офицер. — Вам и вашей супруге.

— При чем тут моя супруга?

— В суде все и узнаете.

Андрей был ошеломлен — ну надо же, ни с того ни с сего — словно гром с ясного неба! Ладно, с ним самим, пользуясь арестом маркиза, явно пытались свести счеты — было кому! Но вот Бьянка… к ней-то какие претензии?

— Ничего, милый, — набросив на плечи легкий шелковый плащ, баронесса подбодрила супруга. — Я уверена — все очень скоро разъяснится, уладится.

Громов, кстати, думал сейчас точно так же. Ну враги-завистники, интриги — понятно. Однако под его командованием — почти целый флот! Моряки, морская пехота. Неужели посмеют арестовать? Это трусоватый-то судья? Вряд ли… Прав этот Брюссо — домашний арест, самое большее. От командования, конечно, отстранят — ну и черт с ним! Друзей много, еще поборемся!

В сумрачном зале суда, за трибуной уже собрались заседатели во главе с самим судьей — морщинистым старикашкой с желчным отечным лицом и недобрым взглядом, парик которого напоминал нечто среднее между вороньим гнездом и куском старой пакли. Солнечные лучи, падавшие сквозь украшенные витражами высокие стрельчатые окна, окрашивали лица заседателей в синий и зеленый цвета, придавая сим достойным гражданам сходство с ожившими мертвецами.

— А, месье де Тоннер! — хриплым, каким-то каркающим голосом промолвил судья после доклада Брюссо. — Давно, давно вас ожидаем, как и супругу вашу… если ее вообще можно считать супругой.

Андрей возмущенно вскинул брови:

— Как это — можно считать?!

— А сейчас и узнаете, дорогой мой, вот прямо сейчас… Это кто еще?

Рассерженно тряхнув париком, судья вызверился на вошедших в зал жандармов в красных мундирах. Полдюжины человек во главе с широкоплечим молодцом — офицером. Вооружены алебардами и палашами, у офицера, кроме шпаги, еще эспантон и пара пистолетов за поясом. Жандармы конвоировали какого-то безусого юнца, почти мальчика, с наглым ухмыляющимся лицом и связанными за спиною руками.

— Что это? Кто? — возмущенно закаркал судья. — Я вас что — приглашал, господа жандармы? Какого ж черта вы сюда ворвались?

— Доставили преступника, господин судья! — кивнув на задержанного, молодцевато доложил офицер.

— Какого еще преступника?

— Это — Ансельм Обиши, тот самый обидчик женщин из Хулгата! Наконец-то попался, голубчик! Мы б его снаружи посторожили, на улице, да там девчонки с рынка — так мы боимся, кабы его до суда не разорвали.

— О-о-о! — с интересом взглянув на ухмыляющегося парня, судья потер руки. — Так это значит, тот самый Обиши и есть! Обидчик женщин. Надо же — а по виду совсем еще молокосос. И где вы его поймали?

— В гавани, господин судья. В таверне «Черный жук».

— Ах, вон оно что. В «Жуке», значит. Ладно, сидите пока здесь, ждите… Только смотрите мне — не гомонить!

— Еще одно только слово, господин судья, — глянув на синие мундиры солдат конно-полицейской стражи, учтиво испросил разрешения жандарм. — Не вам, а вот этому господину офицеру.

— Говорите, — судья махнул рукой. — Только быстро.

— Не вы ли будете лейтенант конно-полицейской стражи месье Брюссо?

— Я, а что? — лейтенант вытянулся.

— Да ничего особенного, — его собеседник светски улыбнулся. — Просто я встретил по пути вашего командира, полковника д'Эвре, так он объявил общее построение и срочный сбор!

— Да, но у нас вот тут… — Брюссо растерянно обернулся на Громова.

— Так мы его можем сопроводить, если нужно, — пожав плечами, жандарм посмотрел на судью.

— Сопроводите, — похожий на паклю парик раздраженно дернулся. — А вы… — судья кивнул лейтенанту. — Можете уходить, тут и без вас народу много.

Солдаты конно-полицейской стражи поспешно покинули зал заседания, и достойнейшие представители нормандского правосудия наконец-то смогли приступить к своим непосредственным обязанностям.

— Итак, господин де Тоннер, имею честь сообщить, что вы, равно как и ваша… гм-гм… супруга, обвиняетесь сразу по нескольким пунктам, — с ухмылкой прогнусавил судья. — В предательстве национальных интересов и в предательстве интересов веры!

— Что? — дернулся молодой человек. — Каких еще интересов?

— Извольте, разъясню, — похожий на паклю парик колыхнулся, словно корабль в бурю. — По первому пункту — вы постоянно поддерживали связь с нашими врагами англичанами…

— Ну надо же!

— Посредством вашего юнги… кстати, урожденного англичанина, по имени Лесли Смит, уже давшего все необходимые показания высокому суду.

— Интересно, каким путями вы их выбили?

— По второму пункту обвинения имеются два подпункта, — судья глянул на Громова с торжествующей усмешкой, словно все дело было уже давно доказанным и требовалось лишь соблюсти все необходимые формальности. — Подпункт «а» — вы тайно встречались с врагами нашего короля и католической веры, последователями некоего голландца Янсения, посланец которого, по имени Мартин, скрывался в вашем доме.

Тут уж не выдержала Бьянка:

— Что вы такое говорите, господин судья? У вас имеются свидетели?

— Конечно имеются! Кроме того, некий господин Анатоль, что служил при церкви Нотр-Дам де Грас, тоже — янсенист, закоренелый враг нашего короля и веры!

— Отец Анатоль?! Янсенист?

— Это еще не все, господа! — судья повернулся к заседателям. — Не далее как вчера обвиняемые так же сношались с еще одними недобитыми врагами — с мятежниками камизарами! Гугенотами, коих, вне всяких сомнений, очень скоро ждет костер, и…

— Ну до костра, я полагаю, все ж не дойдет дело, — судью неожиданно прервал чей-то гулкий голос.

Громов, Бьянка и все остальные обернулись, увидав идущего к трибуне человека в красном жандармском платье и с двумя пистолетами в руках.

— Райков! — удивленно воскликнул Андрей. — Данила Петрович! Ты-то как здесь? Зачем?

— За тобой, — выстрелив в потолок, Райков громко расхохотался и кивнул жандармам. — А ну-ка, парни, вяжите их всех. Нет, нет, своих-то не трогайте. Ну что, Андрей Андреевич, скажете, что я не вовремя? Они бы вас вздернули, честное слово. И вашу дражайшую супругу бы не пощадили.

— Что ж, спасибо, — Громов покусал губу. — Я так полагаю — мы идем сразу на корабль? Слава богу, морских пехотинцев там сейчас нету, месье д'Арризо увел их тренироваться в лес. А ваши люди, господин Райков, они здесь?

— Недалеко от Гавра, — Данила Петрович по-отечески взглянул на Андрея и улыбнулся. — Надо будет за ним свернуть.

— А сейчас — освободить юнгу.

— Уже!

— Быстро же вы управились! — с уважением промолвил Громов.

Райков рассмеялся, убирая пистолеты за пояс:

— На том и стоим, друг мой, Андрей Андреич, на том стоим!

Уже через полчаса «Красный Барон» вышел из гавани и лег на правый галс, к Гавру, точнее, к тому местечку в устье Сены, где дожидались завербованные Данилой Петровичем парни. Кто их знает, может, и впрямь — камизары, повстанцы-гугеноты, не до конца разгромленные войсками Его величества короля Франции.

Из Северного моря в Балтику «Красный Барон» прошел без всяких эксцессов, в числе подобных ему торговых голландских судов, следующих в Любек, Ригу или Ревель. Полосатый голландский флаг щедро пожертвовал Райков, также у него нашлись и русские стяги — полосатый триколор с андреевским косым синим крестом, ныне тщательно спрятанные в особом тайнике в трюме. Судно «голландского купца Яна Песториуса», по всем документам, вышло из Амстердама с грузом сахара и кофе, оный груз тоже предоставил все тот же Райков, перегрузив в устье Сены на лодках, и яснее ясного намекнул, что и кофе и сахар очень ждет в Риге один тамошний купец по имени Ганс Фидлер, по словам Данила Петровича, настроенный к России весьма лояльно. Часть денег за товар Фидлер предоставил заранее, еще весной, совершив так называемую фьючерсную сделку через Амстердамскую биржу, а часть — девяносто восемь тысяч талеров — должен был уплатить непосредственно в Риге, для чего Райков, тщательно проинструктировав Громова, дал ему к купцу рекомендательное письмо, кое тоже надлежало хранить в тайне, правда, тайна сия — в отличие от всех других — была чисто коммерческая. Просто уважаемый Данила Петрович, наряду с дипломатическими и чисто шпионскими делами еще и при удобном случае проворачивал чисто личные гешефты. Почему бы и нет? Поэтому судно должно бы обязательно зайти в Ригу, а из девяноста восьми тысяч талеров пять получал лично Андрей и еще пять делилось на всю команду. После Риги, сделав портовую отметку для возможной проверки со стороны шведских военных судов и прихватив попутный груз все от того же купца Фидлера, судну надлежало идти в Ревель, а уж оттуда — по бумагам — в Выборг, на самом же деле — свернуть в Санкт-Петербург (тогда еще — Санкт-Питер-Бурх, никакая не столица), можно даже и под голландским флагом, с подачи царя Петра Алексеевича голландцев в будущей столице любили и всячески жаловали, даже сам царь иногда подносил капитану чарку. К царю же Райков дал Громову письмо и просил заходить, не чинясь, ибо «вас, господин капитан, с собственным-то фрегатом и командой сам черт в друзья примет!». Так что дело все, казалось, было уже на мази, от Онфлера никто за беглецами не гнался, вот только Балтийское море все же не зря называли Шведским озером, а могущественная Швеция находилась с Россией в состоянии войны, король Карл упрямо требовал Ингрию с Санкт-Питер-Бурхом. Так что, ежели б шведы хорошенько проверили липового «голландца», могли бы возникнуть весьма нехорошие коллизии… впрочем, Андрей — а, вернее, его новая команда, предоставленные Райковым люди, вполне могли бы сказаться теми, кем на самом деле и были: французскими мятежниками-гугенотами, беглыми «камизарами», как их называли за белые рубашки (камиза, по-итальянски и южно-французски), надеваемые поверх одежды — нечто вроде мундиров, чтобы отличить своих. Камизары выступали за возвращение норм Нантского эдикта, коим славный король Генрих Четвертый когда-то даровал свободу веры, и ныне давно отмененного, а также собирались установить какое-то мифическое «царство равенства и братства», что заставляло Громова относиться к своим навязанным матросам с известной долей осторожности — он вообще не очень любил фанатиков и предпочитал не иметь с ними никаких дел.