Весь Нассау гудел две недели! Пираты проматывали добычу в лупанариях и кабаках, а как-то, устроив салют, чуть было не сожгли город дотла. Губернатор Миллз по этому поводу сильно ругался и даже велел дать зачинщикам плетей, чего Громов, Бьянка и их сотоварищи уже не увидели, ибо, соблазнив приличным жалованьем неких, уже спустивших все свое добро, гуляк, набрали матросов и, наконец, отправились к далеким нормандским берегам. Ушли на «Красном Бароне», «Жозефину» же продали «Бугаю» Бенингхэму с большой скидкой. Гостеприимный берег Нью-Провиденса остался далеко за кормой, впереди — через много недель — ждала Франция, а может быть — Андрей никак не оставлял эту мысль — и хорошая гроза с канонадным громом и молниями, сверкающими, как тысячи солнц!

Океан казался спокойным и пустынным, лишь где-то далеко на юге Громов, глянув в окуляр подзорной трубы, как-то заметил белые лоскутки парусов, быстро пропавших из виду.

Это была эскадра решительного испанского адмирала дона Франсиско де Ригалья-и-Альберона, возвращавшаяся в сожженный пиратами Сан-Августин с грузом американского золота. Узрев разрушенный город, адмирал тотчас же выделил для мести часть кораблей, в том числе — и все свои красавцы-фрегаты. Виноватых особо не искали, просто выбрали два ближайших крупных поселения «проклятых английских собак» — Нассау и Чарльз Таун, — потом дон Франсиско лично швырнул игральные кости… Не повезло Нассау — стоявшие на рейде фрегаты обстреливали город часов пять, после чего в дело пошли войска…

Кто-то из жителей сумел бежать в горы, губернатор — откупился. Опытный и далеко не глупый пиратский капитан Бенингхэм, при виде многочисленных чужих парусов, отплыл на шхуне неизвестно куда, вскоре объявившись в Джеймстауне, где вновь занялся своим привычным делом. А вот Жозефу Китайцу и Бешеному Дирку удача изменила — оба были пойманы испанцами при попытке бежать, опознаны и после короткого, но справедливого суда повешены на реях собственных кораблей. Говорят, этих всегда удачливых парней предал кто-то из их ближайших соратников — испанцы точно знали, кого и где искать. Может быть, не обошлось и без предательства, но по всему вновь отстроившемуся через некоторое время Нассау ходили упорные слухи о сверхъестественной подоплеке этого дела. По крайней мере, все мулаты и негры знали — Китаец и Бешеный Дирк обидели самого Великого Ме! Вот тот и наказал обоих. И поделом. А не ссорьтесь с чужими богами и духами! Никогда.

Утро выдалось хмурым, дождливым, безрадостным. С моря одна за другой наползали свинцово-сизые тяжелые тучи, словно бы их каким-то образом пересылали через пролив извечные враги — англичане. Был праздничный день — в честь какого-то из многочисленных святых, по сему поводу приехавший из Руана епископ отслужил торжественную мессу в длинной, чем-то похожей на корабль, церкви Святой Екатерины, располагавшейся неподалеку от недавно приобретенного Громовым дома. Впрочем, в этом маленьком нормандском городке понятия «далеко» не существовало вовсе.

Упоминавшийся еще в одиннадцатом веке в качестве владения нормандского герцога Ричарда Плантагенета, он быстро превратился в важный торговый центр на перекрестке путей из Руана в Англию, в период так называемой Столетней войны неоднократно переходил из рук в руки, а в пятнадцатом веке стал прибежищем многочисленных пиратов, чьи небольшие суда могли, в случае надобности, спокойно скрываться от врагов в устье Сены, великой реки, на которой — точнее, при впадении ее в море (пролив Ла-Манш, или просто — Манш, как говорят французы) и располагался город.

В семнадцатом веке городские жители сильно разбогатели на торговле с Америкой, именно по этой причине к началу войны за испанское наследство Онфлер, а не находящийся напротив — через Сену — портовый, и куда больший по размерам, Гавр, представлял собой лакомый кусок для рейдов английских каперов. Город нужно было защищать, а вот должности адмирала, который бы занимался именно этим, не существовало вовсе. Подобные посты традиционно занимали люди родовитые, дворяне крови, жаждавшие к своей дворянской чести прибавить еще и немаленькое королевское жалованье, чего престарелый Людовик Четырнадцатый никак не мог себе позволить ввиду полного расстройства финансов из-за непомерных имперских амбиций и патологической жажды роскоши.

Чемпионатов мира по футболу и всяких там олимпиад-универсиад Людовик, конечно, не проводил, надо полагать, ввиду полного отсутствия у него нефти и газа, но все его военные авантюры, страсть к «ручному управлению» через лично назначаемых интендантов, бесконечные поборы и взятки, тупая жадность придворных олигархов оздоровлению экономической ситуации вовсе не способствовали, подталкивая оную к полному краху. Народ и простые дворяне, еще десятка два лет назад не смевшие произносить королевское имя без надлежаще выказываемого благоговения, нынче откровенно смеялись над своим монархом и сочиняли про него скабрезные песни. Мало того что сочиняли — не стеснялись и петь, орали по вечерам во всех портовых тавернах! Авторитет королевской власти, некогда весьма высокий, упал так, что людям стыдно стало смотреть другу другу в глаза, политически корректные лозунги — типа «Франция, вперед!» орали только полные идиоты, подлецы и подонки.

Правда, король сильно поднял жалованье военным: в основном жандармам и конно-полицейской страже — все за счет новых поборов, конечно, тяжесть которых легла исключительно на плечи простого народа, хотя король-солнце и декларировал, что будут платить все!

Какого-либо авторитета подобными действиями все больше впадавший в маразм монарх не добился: несмотря на повышение жалованья, жандармы и военные его презирали, как презирают любого слабого, обожающего только болтать, тирана, с претензиями на абсолютную власть, народ же своего короля открыто ненавидел и уже больше не боялся, ибо как можно бояться того, кто стал так смешон, про кого на всех углах пели веселые песни?

Но все же, все же, до тысяча семьсот восемьдесят девятого революционного года было еще далеко, и все как-то приспособились, жили, помаленьку воруя где только можно и по привычке поругивая свою бестолковую власть. Этакое серенькое вонючее болото, можно сказать — «стабильность», а можно — «застой», когда никакие проблемы не решаются никак, лишь забалтываются, копятся годами, десятилетиями, а потом — ка-ак рванет!!! И вот вам, пожалуйста — якобинцы, «враги народа», Робеспьер с гильотиной и революционными трибуналами.

Но это — когда еще. А пока — все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хо-ро-шо! Спокойно — главное. Правда здесь, вот здесь, в Онфлере, не очень — богатства жителей городка вызывали сильную зависть у англичан, но, опасаясь сильной французской армии и целого полка местной конно-полицейской стражи, высаживать десант английские рейдеры не рисковали, ограничиваясь тупой бомбардировкой города и ультиматумами, без всяких политических пошлостей предлагавшими горожанам просто-напросто откупиться.

Вот за это Громов англичан уважал — по крайней мере — честно! И был у британских каперов как бельмо на глазу со своим сорокапушечным «Красным Бароном», надежно защищавшим город до подхода подкрепления из Гавра. Такую уж роль отвел ему старый приятель Антуан, воспринятый «высоким» онфлерским обществом с большим почтением и честью. Маркиз Антуан Мари-Жан де Флери де Сент-Обан — так теперь именовался бывший пиратский шкипер, с удовлетворением — и некоторой толикой удивления — обнаруживший полное отсутствие своих давних врагов по всей Нижней Нормандии, от Шербура, Авранша, Сен-Ло и до Пэй-д'Ож включительно. Все его враги давно перебрались в Париж, точнее сказать в — Версаль, куда маркиз де Сент-Обан тотчас же и отправился, заручившись письмами от всего местного истеблишмента. Он был здесь свой, и многие кое в чем на него надеялись. Как заметила одна не первой молодости дама: «Антуан уехал в Америку юношей, а вернулся настоящим рыцарем, шевалье!»