С 1233 года этот необъяснимый парадокс между кротким Христом и жестокой церковью неоднократно подтверждался действиями инквизиции. Первые два официальных инквизитора в Окситании, Петр Сейла и Вильям Арнольд, принадлежавшие к доминиканскому ордену в Тулузе, были назначены папой Григорием IX в конце 1233 года.[605] Как и все бюрократические организации, пользующиеся поддержкой на высоком уровне, инквизиция стала неконтролируемо разрастаться. В конце 1230-х годов многочисленные группы инквизиторов работали по всей Окситании, допрашивая людей, сравнивая их показания, вынося приговоры и сжигая еретиков на кострах. С самого начала они не ведали другого закона, кроме собственного, были независимыми от епископов и гражданских властей и обладали неограниченными полномочиями в сфере борьбы с ересью.

Их обычным методом было умышленное запугивание и унижение с целью посеять ужас в любом месте, где они появлялись, и «вбить клин в фасад общественной солидарности, чтобы разрушить узы верности и взаимных обязательств, связывавших людей воедино».[606] Отряды, обычно возглавляемые одним или двумя инквизиторами при поддержке солдат, клерков и магистратов, ходили от деревни к деревне и от города к городу. Каждое такое подразделение было самодостаточным и осуществляло функции следователя, тюремщика, судьи, жюри присяжных и палача, выявляя предполагаемых еретиков и в кратчайшие сроки заставляя их либо отречься от своей веры, либо идти на костер.

Методы действия постоянно совершенствовались в ответ на последние планы укрытия и маскировки, разрабатываемые еретиками, хотя в 1240-х годах большая часть процедуры была стандартизирована и прописана доминиканцами в ряде подробных технических руководств. Из них мы узнаем, что в каждом приходе инквизиторы начинали с собрания местной общины, на котором были обязаны присутствовать все прихожане. После общего сбора появлялся инквизитор и обращался к слушателям с проповедью, осуждающей катарскую ересь. Затем всем мужчинам старше 14 лет и всем женщинам старше 12 лет («или моложе, если они были найдены виновными в правонарушениях»)[607] предписывалось лично прибыть к инквизитору для беседы в предстоящие дни. Если ранее инквизиция не посещала приход, делалось следующее объявление: «Индульгенцию получат все жители, не перечисленные по имени или ранее не заслужившие индульгенцию, если в течение определенного времени они точно и доподлинно расскажут всю правду о себе и других».[608]

Иными словами, те, кто соглашался доносить на себя и других и был готов отказаться от своей ереси, могли рассчитывать на поблажку или даже полное освобождение от наказания. С другой стороны, те, кто что-то знал и решил молчать об этом, подвергались огромному риску, так как соседи могли донести на них. Если такое случалось, то считалось, что они обманули инквизицию — преступление, каравшееся самым суровым наказанием.[609] В таких обстоятельствах, как отмечает историк Малькольм Барбер:

«… искушение донести на других было почти непреодолимым хотя бы ради собственной защиты… Если община имела частые контакты с еретиками… в глазах церкви никто не оставался невиновным, и, следовательно, каждый мог быть внесен в обширные списки инквизиторов».[610]

Атмосфера взаимной подозрительности усиливалась, так как все прихожане один за другим подвергались допросу, причем ожидавшие своей очереди не имели возможности услышать, что говорили их соседи. Допросы инквизиторов раз за разом оказывали деморализующее влияние на жителей Окситании, оставляя их наедине со своими страхами и ослабляя волю к сотрудничеству и сопротивлению.[611]

Карающий бич инквизиции одним ударом покончил со всеми старинными и законодательно установленными нормами, которые ранее защищали права личности в средневековом обществе. Одним из примеров было право обвиняемого на присутствие защитника во время допроса. Теоретически даже инквизиция должна была подчиняться этому правилу, однако в действительности ни один из обвиняемых еретиков не имел защитника, когда он представал перед инквизиторами, поскольку любой стряпчий, достаточно безрассудный, чтобы выступить в защиту еретика, сам был бы немедленно заподозрен и обвинен в ереси. После этого (одного обвинения было достаточно; не было необходимости признавать его виновным) его аргументы были бы сочтены не имеющими законной силы и его жизнь подверглась бы серьезной опасности.[612]

Перспектива подвергнуться тщательному допросу инквизиции выглядела ужасающе для любого человека, независимо от того, являлся ли он еретиком или нет. Известно, что помимо богатого арсенала психологических уловок, инквизиторы регулярно прибегали к пыткам с целью получить признания у подозреваемых задолго до того, как папа дал свое официальное благословение на это (в 1252 году).[613] Между сеансами пыток и допросов обвиняемого помещали в самые стесненные условия, чтобы быстрее сломить его волю. В этом отношении инквизиторам особенно нравились камеры с «ограниченной подвижностью», где заключенный не мог нормально сидеть, стоять или лежать. В других случаях использовались камеры, где приходилось стоять по колено в воде или оставаться в полной темноте; заключенных морили голодом и сковывали их по рукам и ногам тяжелыми цепями.

В наиболее трудных случаях такие допросы могли продолжаться в течение нескольких месяцев или даже лет.[614] После получения признания и вынесения приговора законодательные шансы на его отмену были практически равны нулю, даже если приговор был явно ошибочным. Поскольку апелляции не разрешались, инквизиторы в буквальном смысле распоряжались жизнью и смертью людей без каких-либо сдержек или противовесов.[615] Они находились среди врагов, и могли делать со своими противниками все, что хотели. В результате многие катары были сожжены на костре, а многие, отрекшиеся под пытками, тем не менее оставались в заключении до конца своей жизни. К этому надо прибавить бессчетное количество людей, которые сами даже не были катарами, но в то или иное время разговаривали с ними или имели другие несущественные контакты с ересью. Они на долгие годы отправлялись в изгнание, выполняя суровое паломничество и покаяние по велению инквизиции.[616]

Первые два инквизитора, Сейла и Арнольд, были прототипами безжалостного племени, продолжавшего громить врагов католицизма еще в течение шестисот лет. Вскоре после поступления на службу они смогли организовать убедительную демонстрацию эффективности своей шпионской сети, уже находившейся в их распоряжении, когда им удалось арестовать Вигора де Баконью, одного из лидеров катарских perfecti в Тулузе. Он подвергся допросу, был осужден и сожжен заживо.[617]

С 1233 по 1235 год два инквизитора основали то, что впоследствии было описано как «настоящее царство террора», сначала в Тулузе, а потом и по всей Окситании.[618] Сожжение отдельных еретиков и небольших групп стало обычным делом, а в ряде случаев охотники находили более крупную добычу. К примеру, в 1234 году во время своего первого визита в Муассак Сейла и Арнольд наблюдали за массовым сожжением 210 катарских perfecti, которых они осудили как «непокорных еретиков».[619]