Согласно преданиям нгуни, шаманы сан дали ученикам этого племени некие лекарства, позволившие последним понять язык сан… Затем шаманы дали ученикам другие лекарства, с помощью которых они смогли "более ясно видеть во сне". Во время снов и в состоянии транса шаман и его ученик отправлялись в мир духов и там вместе видели диких зверей… По словам нгуни, некоторые из этих существ были настоящими чудовищами, недоступными взору обычных людей [544].

И нгуни, и сан использовали измененные состояния сознания, чтобы установить контакт с той реальностью, которую сами они называли миром духов. В племени коса эта нелегкая задача (нередко влекущая за собой состояние одержимости во время транса) считалась обязанностью особой группы лиц, известных как igqirha — названия, произошедшего непосредственно от бушменского fgi: xa (то есть "шаман") [545]. Еще одним указанием на то, что народы нгуни переняли очень многое из культуры сан, может считаться сообщение, согласно которому шаманы сан регулярно присоединялись к племенам нгуни в качестве профессиональных заклинателей дождя [546]. Мы уже знаем, что это искусство было связано с вхождением в транс и последующим проникновением в мир духов. Там шаманы хватали "дождевое животное" и приводили его на землю, чтобы "убить" или "подоить" над тем районом, который страдал от засухи [547]. Обеим культурам была присуща концепция, подразумевавшая связь дождя с особым видом сверхъестественных животных. Но если у сан такое животное представляло собой смесь буйвола с гиппопотамом, то нгуни считали его гигантским змеем, обитающим в глубинах рек. В свою очередь, изображения огромных змей регулярно встречались в наскальных росписях сан — и прежде всего, в районе Драконовых гор [548].

Короче говоря, столетия совместной жизни привели к тому, что бушмены сан переняли определенные аспекты культуры банту, оказав, в свою очередь, столь же значительное влияние на переселенцев с севера. Разумеется, здесь не обошлось и без серьезных различий, так что шаманизм сан не был идентичен шаманизму нгуни или сото. И все же сходство между ними было настолько значительным, что шаманы сан нередко принимали участие в обрядах посвящения сото и нгуни [549].

Скорее всего, мы так и не сможем распутать до конца этот сложный клубок верований и обычаев. И все же существует несколько общих моментов, опираясь на которые ученые могут с большей или меньшей уверенностью сделать определенные выводы относительно духовного мира сан — проследив его отражение в духовном мире сото и нгуни [550].

Вот почему, приехав в апреле 2004 года в Южную Африку, я рад был принять приглашение местного этнографа и режиссера Бокки дю Туа, который решил познакомить меня с главным шаманом племени нгуни, проживающим в районе залива Джеффри в Южной Капской провинции. Шаман оказался женщиной необъятных размеров, в жилах которой текла кровь сразу двух народов — коса и сан. Звали ее Мама Магаба. Незадолго до встречи мне сообщили о том, что в скором времени Мама Магаба будет проводить церемонию посвящения двух духовных целителей — женщины и мужчины в возрасте сорока лет, успевших обрести немалый опыт в шаманской практике. Церемония, общая продолжительность которой составляла три дня, должна была проходить на берегу реки Гамтус, неподалеку от города Хэнки. Я поинтересовался у Бокки, не разрешат ли и мне взглянуть на ритуал посвящения. И вскоре тот сообщил мне, что Мама Магаба согласна, и я могу присутствовать на заключительном обряде, который пройдет на восходе солнца утром третьего дня.

Мог ли я догадываться о том, с какой ощутимой силой проявит себя в это холодное утро незримый мир духов — точнее, вера в этот самый мир?

В семидесятых и восьмидесятых годах двадцатого века я вел репортажи с места военных событий в Эфиопии и Сомали. На моих глазах люди гибли от пуль и снарядов. Но никогда прежде мне не доводилось видеть человека, убитого непосредственно верой в духов или же чем-то столь непонятным и неощутимым, как эти самые "духи". И потому то, что произошло в это утро на берегах реки Гамтус, когда мужчина сорока лет внезапно — по воле все тех же незримых существ — потерял жизнь, оказалось для меня чем-то таким, к чему я просто не был подготовлен.

Когда мы прибыли на место, солнце еще не успело подняться над горизонтом, однако первые полосы света уже выкрасили небо в серовато-жемчужный цвет. Пробираясь сквозь мокрый от росы кустарник, мы дошли до большой хижины, перед входом в которую пылал огонь. Оттуда узкая тропинка повела нас к берегам реки, и вскоре я расслышал ритмичные напевы. Мы шли все дальше, и наконец я заметил в отдалении вторую хижину, возле которой стояла большая группа людей. Многие из них кутались в платки и одеяла, пытаясь укрыться от холода и сырого тумана, плотной пеленой лежащего на земле.

Подойдя еще ближе, я обнаружил, что люди, стоявшие у хижины, с пристальным вниманием наблюдали за тем, что происходило в этот момент на берегу реки. Мама Магаба, надевшая по такому случаю парадные белые одежды, во всей своей массивной величественности стояла по пояс в ледяной воде. Рядом с ней находилась еще одна женщина — маленькая, худая и совсем обнаженная. Ей вода была уже по грудь. Вот ее-то Мама Магаба и окунала раз за разом в реку, в то время как люди возле хижины продолжали распевать свои гимны. Я невольно подумал о том, какими неприятными, если не сказать шоковыми, ощущениями должно было сопровождаться для женщины это купание в холодной реке — особенно если учесть, что после погружения ее какое-то время держали под водой, а затем, дав ей глотнуть свежего воздуха, вновь опускали в ледяное течение. Несмотря на то что обряд этот кардинальным образом отличался от ритмичного танца сан, в нем явно прослеживалась общая тенденция к созданию максимального физического дискомфорта, позволяющего ввести человека в измененное состояние сознания.

Когда женщина выбралась наконец из реки, люди, наблюдавшие за церемонией, сразу же подбежали к ней и закутали в теплое одеяло. Поначалу она еще дрожала, но очень скоро согрелась. И вообще, как я с удивлением отметил, женщина была в хорошем состоянии — и это если учесть ту мучительную процедуру, через которую она только что прошла. И почти сразу она присоединилась к остальным, чтобы вместе со всеми понаблюдать за церемонией посвящения своего брата.

Мужчина разделся до нижнего белья, явив нашим взорам тощее тело, а затем зашел в воду вместе с Мамой Магабой. Люди на берегу еще громче запели и ритмично захлопали в ладоши. Вновь повторилась процедура окунания — десять раз, а может быть, двадцать. Я сбился со счета. Затем они вышли из реки, и посвященного, как и его сестру, закутали в одеяло.

Поначалу казалось, будто мужчина чувствует себя хорошо. Во всяком случае, он улыбался и спокойно разговаривал с окружающими. Но затем поведение его изменилось. Теперь он выглядел каким-то рассеянным, а в глазах появилось отсутствующее, малопонятное выражение. Мы шли как раз по направлению к первой хижине, и состояние мужчины ухудшалось с каждым шагом. Стоило ему подойти к огню, и тело его словно бы утратило всю силу. Ноги подогнулись, и мужчина тяжело рухнул на землю. Другие подхватили его и попытались поднять, однако сам он стоять уже не мог. В тот момент мне и в голову не могло прийти, что этот человек умирает. Без сомнения, он еще дышал, но глаза его были широко открыты, а во взоре застыл ужас — как если бы он увидел что-то такое, что привело его в состояние трепета. Мужчина снова упал и потерял сознание. Бокка быстро отвез его в больницу, но было уже поздно.