Работы одиннадцатого «В» были откровенно слабыми. Множество ошибок в русском языке, слишком простые, где-то даже примитивные мысли. А ведь ученикам было где развернуться: тема творческой работы — «Как я понимаю историю России». Гедзеев специально несколько размыто сформулировал задание, чтобы школьники могли немного пофантазировать, поразмыслить, изложить собственное понимание темы, раскрыть ее по-своему. Но этот класс фантазией явно не отличался — по большому счету, прочтя работы, Гедзеев понял, что ученики одиннадцатого «В» не только никак не понимают историю своей родины, но и просто ее не знают.

Но это ничего, успокаивал себя Гедзеев, — есть еще целых два месяца, за которые, конечно, нельзя выучить историю, но можно постичь ее азы. Размышляя, учитель пришел к выводу, что сейчас важнее научить этих ребят не истории, а любви к истории.

Свободный урок пролетел незаметно. На перемене одиннадцатый «В» начал заполнять класс. Гедзеев внимательно следил за входящими. Здоровались с ним единицы — большинство просто его не замечало. Ученики нецензурно выражались, гоготали и показывали всем своим видом, что на учителя им ровным счетом наплевать.

Прозвенел звонок. Учитель медленно поднялся со своего места и застыл, гипнотизируя взглядом класс, который и не думал перестраиваться на рабочий лад. Шум не затихал.

— Я попросил бы вас занять свои места, — с легким кавказским акцентом негромко произнес Гедзеев. — Урок начался.

Несколько человек оглянулись на него, удивленно подняв брови, и тут же с наглыми улыбками вновь вернулись к обсуждению своих проблем.

— Я все же попросил бы вас… — повторил учитель и сам сел за стол.

Открыв журнал, он тихим голосом принялся перечислять фамилии учеников и проставленные им оценки. Два, два, три, два, четыре, два, два…

Шум заметно стих. Монотонное перечисление двоек и троек явно заинтересовало подростков. Они рассредоточились по своим местам и с недовольным видом стали слушать. Когда список был исчерпан, Гедзеев поднял глаза и увидел перед собой стаю волков, смотрящих на него с ненавистью и единственным желанием, застывшим в ледяных неподвижных зрачках — перегрызть ему горло. Первой из стаи голос подала Свирельникова, которая была старостой класса:

— Ээээ… как вас там, мы не очень поняли, что это за оценки?

— Это оценки за ваши сочинения, — спокойно ответил Гедзеев.

— Но вы вообще-то говорили, что это творческая работа, — повысила голос староста. — Нам за творческие работы оценки не ставят вообще-то! Не знаем, конечно, как у вас там…

— У нас — это где?

— Где баранов пасут, — послышалось с последней парты, и в классе громыхнул раскат смеха вперемешку с «бееее-бееее-бееее».

Гедзеев медленно поднялся, подошел к остряку и, остановившись возле него, четко произнес, акцентируя каждое слово:

— То, что лично вы недалеко ушли по своему развитию от барана, еще не дает вам право оскорблять своим блеянием достойное животное. Встаньте и покиньте класс.

Блеяльщик, которым оказался Сопля, недоуменно покрутил головой, ища поддержки у одноклассников, но, как обычно, не нашел ее, встал и направился к выходу, бурча что-то себе под нос. Он уже подходил к двери, когда та с грохотом отворилась, и на пороге показался Петров.

Бросив взгляд на Соплю, он буквально вышвырнул его из класса, чтобы тот не путался под ногами. Вслед за Петровым в класс вошел Иванов, за ним — еще два человека, которых ученики одиннадцатого «В» видели впервые в жизни. Все четверо были одеты в черные «бомберы», подвернутые голубые джинсы, на ногах высокие военные ботинки. Четыре лысых черепа.

— Гедзеев Курбан Мехмедович? — Петров, который был выше учителя как минимум на голову, подошел к нему вплотную.

— Совершенно верно, — ответил учитель. — С кем имею честь?

— Какую честь, чурбан?! — Подлетел Иванов. Оставшиеся двое тоже подтянулись поближе, предварительно закрыв дверь на ключ.

— Что вы себе позволяете, молодой человек? — Голос Гедзеева дрогнул.

— Заткни пасть и слушай, — Петров толкнул педагога в грудь, отчего тот отлетел к доске, на которой им же, еще во время первого пустого урока аккуратно было выведено: «Как я понимаю историю России».

Заметив надпись, Иванов указал на нее и спросил:

— Ты написал?

— Да.

— Запоминай, тварь, — оскалился Иванов. — Историю России здесь понимаю я, он (кивок в сторону Петрова), они (кивок на класс), почти все, кроме двух-трех чурок вроде тебя. А ты, тварь, ее понять не способен. Ты — животное. Понял? Понял, нет? Отвечай, сука!

Иванов начинал заводиться, но он не мог позволить себе кричать, а потому шипел, брызгая слюной и собирая складки на лице, делавшие его бульдожьим, крысиным, нечеловеческим.

— Дай-ка я, — отодвинул товарища Петров.

Он взял Гедзеева за галстук и подтянул к себе.

— Как же от тебя воняет, чурка, — процедил он сквозь зубы. — Короче, слушай сюда, чурбан. Сегодня же ты пойдешь и напишешь заявление по собственному желанию, понял? На твое место придет русский. Ты понял, тварь? Понял, нет?

— Убери руки, шакал, — выдавил из себя Гедзеев и изо всех сил ударил сверху по рукам Петрова, все еще державшим его за галстук. — И пошли вон. Вон!

— Ну все, тварь, тебе пиздец, — с этими словами Петров с размаху ударил Гедзеева в ухо. Тот вскрикнул и, схватившись за больное место, осел на пол. Петров добавил ему ногой по лицу.

— Эээ, Вить, ты потише, потише… — Иванов попытался оттащить соратника в сторону, но тот вырвался, и в следующий миг в его руке оказалась граната.

Класс вздрогнул.

— Да ты больной, что ли?! Больной?! — Девчонки повскакивали со своих мест и ринулись вглубь класса, к задней стене.

Скины застыли в нерешительности.

Петров победоносно оглядел класс и в следующую секунду дернул за чеку, бросив круглый тяжелый шар к ногами учителя. Гедзеева словно парализовало. На лбу у него выступил пот. Граната замерла в нескольких сантиметрах от его ботинок.

— Обосрался, мудак?! — заорал Петров. — Обосрался?! Иди пиши заявление, вали из России, тварь! Понял?! — а потом, повернувшись к классу: — Да не ссыте, придурки! Она учебная, я у отца взя…

Договорить он не успел. В следующую секунду прогремел взрыв.

— Вот и все вроде…

Сопля снова покосился на сигаретную пачку. Несмотря на то что он остался единственным выжившим учеником одиннадцатого «В», досталось ему прилично: рожа в ссадинах и царапинах, сотрясение мозга, ребра переломаны. Все раны страшно болели, но курить хотелось все равно.

Подполковник закончил писать и положил листы перед пацаном.

— Подписывай.

— Чего подписывать-то? — не понял Сопля.

— Показания свои подписывай. С моих слов записано верно, фамилия, имя, отчество, дата.

Сопля сделал все, что сказал подполковник, только теперь догадавшись, зачем его тогда приволокли к Петрову. Но было поздно….

Уже не по-летнему спокойный солнечный луч заглянул в окно квартиры в Подколокольном переулке, и Лида проснулась. Дребезг будильника подтвердил: пора вставать.

Сладко потянувшись, она улыбнулась лучу, шлепнула ладонью по древнему железному будильнику, который почему-то никак не могла собраться поменять, и осознала: сегодня — первый день ее работы в новой школе. Быстро вскочила с постели и побежала в ванную — «водные процедуры», рисование «лица учительницы».

В половине девятого утра она подошла к директорскому кабинету школы в Басманном районе Москвы и уже через несколько минут слушала наставления начальства.

— Лидия Васильевна… Надеюсь, вы хорошо понимаете, что пришли работать в особую школу… Обучение у нас стоит дорого, и потому контингент учеников… и особенно родителей — соответствующий. От нас ждут отдачи согласно вложенным средствам. И мы должны оправдывать их надежды.

Лида отметила: директор говорит, а сам рассматривает ее внимательно, даже, похоже, придирчиво.