— Но я… Ты… ты сменил фамилию? Да?

— Да. Когда занялся юридической практикой. Он сменил фамилию по множеству причин, многие из которых имели глубокие корни и лежали в области подсознания. Вероятно, он и сам не смог бы их объяснить, даже если бы захотел. Он и не пытался. Смена фамилии была fait accompli[3], законодательным актом, гласившим: «ПОСТАНОВЛЕНО: после выполнения всех положений, предусмотренных настоящим документом, названные просители с 8 февраля 1948 года соответственно получают имена Генри Белл, Кэрин Белл и Дженифер Белл, которые присваиваются им на законном основании, а все другие имена с этого момента считаются недействительными».

— Ты окружной прокурор? — спросила она.

— Да.

— И дело моего сына находится в твоем…

— Сядь, Мэри, — прервал он ее.

Она села, а он рассматривал ее лицо, которое когда-то так хорошо знал, лицо, которое он держал в своих юных руках: «Дождись меня, дождись меня…» Это лицо осталось прежним, разве что в нем появились следы усталости, но это было все то же лицо девятнадцатилетней Мэри О'Брайен — карие глаза и ярко-рыжие волосы огненного оттенка, аристократический нос, чувственный рот, потрясающий рот, который он когда-то целовал…

Столько раз думал он об этой встрече! Великая американская сказка о встрече двух влюбленных под звездным небом. Он представлял себе, как однажды вновь встретится с Мэри О'Брайен, и оба почувствуют отголоски прежней любви, может быть, на какое-то мгновение прикоснутся друг к другу и грустно вздохнут о жизни вдвоем, которой у них не было и никогда не будет, — а потом расстанутся вновь. И вот эта встреча произошла — Мэри О'Брайен оказалась матерью Дэнни Дипаче, а он не знает, что ей сказать.

— Как… странно, — наконец произнес он. — Я даже представить не мог…

— Я тоже.

— То есть я знал, что ты замужем. Ты написала мне о том, что выходишь замуж, и… и, вероятно, даже назвала его имя, но с тех пор прошло так много времени, Мэри, и я…

— Я называла его имя, — вставила она. — Джон Дипаче. Мой муж.

— Да, возможно. Я просто не помню.

Он помнил мельчайшие подробности того дня, когда получил ее письмо, помнил дождь, моросящий по взлетному полю на севере Англии, звуки работающих двигателей, белые клубы выхлопных газов, красные и синие диагональные полосы на ее конверте, торопливый почерк и адрес: капитан Генри Альфред Белл, 714 5632, 31-й эскадрон бомбардировщиков, ВВС США. Он помнил и слова:

И внезапный рев бомбардировщиков, взлетающих с потемневшего поля.

— Я не запомнил его имя, — повторил он. Они замолчали.

— Ты… ты хорошо выглядишь, Мэри, — первым нарушил он молчание.

— Спасибо.

— Я и не знал, что ты все еще живешь в старом районе.

— В Гарлеме? Да. Там у Джонни магазин. — Она запнулась. — Моего мужа, Джонни.

— Понятно.

— Хэнк…

— Мэри, я не знаю, для чего ты пришла сюда, но…

— О, Хэнк, ради всего святого, неужели ты собираешься убить моего сына?

Она не плакала. И в этот момент он пожалел, что она не плачет. Она словно плюнула ему в лицо и, побледнев, метала молнии своими карими глазами.

— Мэри, давай постараемся понять друг друга, — предложил он.

— Хорошо. Давай.

— Наши отношения остались в далеком прошлом. Ты замужем, я женат, у нас обоих есть дети…

— И ты обвиняешь моего ребенка в убийстве.

— Мэри…

— Разве это не так, Хэнк?

— Да, обвиняю, — кивнул он. — Я работаю на этот округ, и моя работа — защищать жителей округа. Твой сын совершил убийство, и как государственный обвинитель.

— Мой сын не имеет к убийству никакого отношения! Его совершили другие!

— Если это правда, я выясню ее до суда.

— Он даже не состоит в банде!

— Мэри, поверь мне, здесь не карательная контора. Прежде чем передать дело в суд, его тщательным образом расследуют. И если обнаружатся какие-либо смягчающие обстоятельства…

— О, перестань, перестань, Хэнк, пожалуйста! Я не ожидала от тебя такого. От незнакомца — да, но не от тебя, не от Хэнка Белани.

— Белла, — мягко поправил он.

— Я — Мэри, — тихо произнесла она, — девушка, которую ты когда-то знал. Мэри! Которая когда-то любила тебя… очень сильно. — Она сделала паузу. — Так что не говори мне о смягчающих обстоятельствах.

— А что ты хочешь от меня услышать, Мэри?

— Что моего мальчика не отправят на электрический стул…

— Я не могу обещать тебе ничего…

— ..за преступление, которого он не совершал! — закончила она.

В комнате снова повисло молчание.

— Никто не расплачивается жизнью за то, что не совершал, — сказал Хэнк.

— Ты действительно веришь в это?

— Да, верю.

Она посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом:

— Похоже, передо мной совсем другой человек…

— С нами обоими многое произошло за эти годы, — развел руками Хэнк. — Не можем же мы ожидать…

— Странно, — устало произнесла она. — Я пришла в этот кабинет, ожидая увидеть незнакомца, — и я его увидела. Я тебя совсем не знаю. Я даже не знаю, повлияет ли то, что произошло когда-то между нами, на судьбу моего сына. Насколько я могу судить…

— Не говори так, Мэри! — резко перебил он. — Я — юрист и верю в справедливость. К твоему сыну отнесусь по справедливости. Признаюсь, я очень страдал после того, как получил твое письмо, но все это было очень давно, я стал взрослым и забыл о своей боли.

— А мой сын станет взрослым? — тихо спросила она.

Ответа не последовало.

Днем он зашел в кабинет к Холмсу. Большинство журналистов фамильярно называли шефа отдела по расследованию убийств Шерлоком, но все служащие звали его Эфраимом, то есть его настоящим именем. Круглое лицо этого невысокого седовласого человека в очках придавало ему сходство с телевизионным комиком. Однако впечатление было обманчивым: Эфраим Холмс был начисто лишен чувства юмора.

— Какие у тебя вопросы, Хэнк? — спросил он. — Я занят.

— Дело Морреса, — без предисловий заявил Хэнк.

— А что с этим делом?

— Я хочу от него отказаться. И прошу назначить обвинителем кого-нибудь другого. Холмс резко поднял голову:

— Почему, черт побери?

— По личным причинам.

— Каким?

— По личным причинам, — повторил Хэнк, не желая вдаваться в подробности.

— Ты боишься?

— Нет. С чего ты взял?

— Не знаю. Вся эта газетная шумиха. Эти ублюдки уже предрешили ход дела. Вопят о смертном приговоре. Я и подумал, может, ты из-за них дергаешься.

— Нет. Газеты тут ни при чем.

— Тогда в чем дело? Думаешь, у нас мало шансов на победу?

— Нет, дело в наших руках.

— По обвинению в убийстве первой степени?

— Да, по обвинению в убийстве первой степени.

— Тогда какого черта ты хочешь от него отказаться?

— Я же сказал тебе: по личным причинам. Эфраим, я бы хотел взять самоотвод.

— Кто-нибудь из этих ребят каким-то образом связан с тобой?

— Нет.

— Тебя беспокоит требование смертной казни для мальчишек?

— Нет.

— Ты не любишь пуэрториканцев?

— Что?

— Я говорю…

— Я слышал. Что за странный вопрос?

— Не будь таким заносчивым. Ненависть» не выбирает себе юрисдикцию. Может быть, ты один из тех, кто считает, что город только выиграет от смерти таких людей, как Рафаэль Моррес. Может быть, ты считаешь убийство оправданным?

— Что за вздор! — воскликнул Хэнк. — Никто не имеет права так думать.

— Неужели? Тогда тебя ждет большой сюрприз. — Холмс Помолчал, затем продолжил:

— Я пока не вижу оснований для передачи дело другому.

— Можно объяснить это так: пусть защита пустит слух, что государственный обвинитель с предубеждением относится к делу.