— Слушай, заткнись, а? — сказал Хэнк.

— В чем дело? Распсиховался из-за своего дурацкого замка?

— Ничего я не распсиховался. Просто не хочу говорить об этом.

— А я хочу, — заявил Бобби. — Ну-ка дай посмотреть твой замок. — Он наклонился и протянул руку, чтобы дотронуться до замка, чтобы рассмотреть его поближе.

Хэнк немного отодвинулся.

— Убери руки! — выкрикнул он. «Господи, ну почему это должно быть именно со мной, почему меня просто не оставят в покое?» — в отчаянии думал он. Внутри у него все тряслось, и он снова повторил себе: «Я не боюсь», — хотя понимал, что ужасно боится, и ненавидел свой страх и ненавидел Бобби, лицо которого расползлось в гнусной ухмылке.

— В чем дело? Мне нельзя даже потрогать?

— Нет, нельзя, — изо всех сил храбрился Хэнк. «Перестань же, — думал он. — Зачем нам драться? Перестань».

— В чем дело? Он — золотой, что ли?

— Да, платиновый. Убери лапы.

— Я только хотел посмотреть.

— Ты же сказал, что тебе не нравится на него смотреть. Так что убери лапы. Пойди и посмотри на что-нибудь еще. Почему бы тебе не заглянуть за угол?

Замок свисал с тренчика, ткань тесно переплелась с металлом. Бобби искоса взглянул на замок. Внезапно он протянул руку, схватил замок и вырвал его вместе с тренчиком. На мгновение Хэнк замер от потрясения. Бобби широко улыбался, сжимая в кулаке замок. Хэнк не знал, как поступить. Вызов был брошен. Дрожа всем телом, с трудом сдерживая слезы, он встал на ноги.

— Отдай замок, — прохрипел Хэнк;

Бобби тоже поднялся. Он был, как минимум, на голову выше Хэнка и в два раза шире.

— А в чем дело? — с невинным видом спросил он.

— Отдай замок!

— Пожалуй, я выброшу его в сточную канаву, пусть поплавает в дерьме, — хмыкнул Бобби и сделал шаг в сторону канавы, не понимая, что в его пальцах зажато сердце Хэнка, его личность, его жизнь. Он уже догадался, что Хэнк его боится. Он чувствовал страх в его худеньком, дрожащем тельце, видел его в плотно сжатых губах, во влажных от подступающих слез глазах. Но он не понял, что держит в руке бесценное сокровище, нечто, придающие смысл и чувство реальности в безликости асфальтовых джунглей. Он не понимал, пока Хэнк не ударил его.

Он сильно ударил Бобби, так сильно, что у того сразу хлынула кровь из носа. Бобби почувствовал, как из его ноздрей течет кровь, и широко открыл глаза от удивления. Хэнк ударил его еще раз и еще, удары сыпались один за другим, а Бобби все пытался нащупать свой нос. Внезапно он упал на раскаленную мостовую, Хэнк оседлал его, и Бобби почувствовал, как его горло, сдавили крепкие пальцы, вцепились мертвой хваткой, и он вдруг с ужасающей ясностью понял, что Хэнк задушит его насмерть.

— Отдай ему замок, Бобби, — сказал один из ребят, и Бобби — дергая головой, пытаясь вырваться из стальных пальцев, сжимающих его горло, — просипел:

— Вот он, возьми!

Он разжал кулак, и замок выпал из его руки. Хэнк быстро схватил его. Он держал его обеими руками, и тогда слезы наконец брызнули из его глаз, заливая лицо.

— Почему, почему т-т-ты лезешь н-н-не в свое д-д-дело? — заикаясь, пробормотал он.

— Иди домой, Бобби, — Посоветовал один из ребят. — У тебя весь нос в крови.

Драка закончилась, и с тех пор у него никогда не возникало неприятностей с Бобби. Замок он больше не носил. Вместо замка у него появилось кое-что другое: осознание собственного страха и границ терпения.

— Папа?

Он поднял голову ив первое мгновение не узнал стоявшую перед ним молодую даму — длинные светлые волосы, вопросительный взгляд на взрослом лице, высокая грудь, узкая талия и длинные ноги. «Неужели это моя дочь, — подумал он. — Уже такая взрослая? Давно ли сидела у меня на коленях Дженни? Когда же ты успела превратиться в женщину?

— Папа, с тобой все в порядке? — В ее голосе слышалась тревога.

— Да, — кивнул он, — просто решил выкурить последнюю сигарету перед сном.

— Какая чудесная ночь, — вздохнула Дженни. Она села рядом с ним на ступеньку, натянув юбку на колени.

— Чудесная! — Он тоже вздохнул. — Ты пешком шла от Агаты?

— Да. Ребята еще остались, а я ушла. Было так скучно. — Она замолчала, потом добавила:

— Лонни не пришел.

— Лонни?

— Да, Лонни Гэвин.

— Ах да!

Некоторое время они сидели молча:

— Какая сегодня чудесная ночь, — повторила Дженни.

— Да, ты права.

И опять повисла тишина.

— Ты… ты никого не видела на улице? Недалеко от дома? — спросил он.

— О чем ты?

— Никаких парней не встретила?

— Нет. Никого.

— Тебе не следует ходить одной по ночам, — заметил он.

— Ой, у нас здесь нечего бояться, — отмахнулась дочь.

— И тем не менее.

— Не беспокойся, папа.

И снова молчание. У него возникло странное чувство, будто Дженни хочет что-то ему сказать. Откровенный разговор мог бы пойти на пользу им обоим, думал он, но вместо этого они сидели как два незнакомых человека на вокзале провинциального города, не способные найти тему для какого-нибудь разговора.

Наконец дочь встала и расправила юбку:

— Мама еще не спит?

— Нет.

— Пожалуй, выпью стакан молока вместе с ней, — сказала Дженни и пошла в дом.

Он остался один в темноте.

На следующее утро Хэнк начал свой рабочий день с того, что распорядился установить круглосуточное наблюдение за своим домом.

Вход в кондитерскую располагался в правой части здания. За дверью вдоль стены выстроились три кабинки. В центре зала бил фонтан, вокруг которого стояло четыре стула. К задней стене примыкала телефонная будка. Прямо за дверью напротив фонтана со стульями блестела стеклом витрина, поверх которой стояли коробка с жевательной резинкой и кассовый аппарат.

В кондитерской одновременно уживались убожество и домашний уют. Краска на стенах облезла, кожаная обшивка кабинок истерлась и покрылась жирными пятнами; дешевые конфеты в витрине имели совершенно несъедобный вид, но в то же время в магазине царила атмосфера удобства и комфорта. Хэнк остановился в дверях кондитерской и начинал понимать, почему Громовержцы выбрали ее местом своих сборищ. Он вошел в магазин, и в этот момент зазвонил телефон. Хозяин снял трубку, и Хэнку вспомнились старые гарлемские времена, когда телефон в квартире был еще большой редкостью. Хозяин кондитерской бывало отвечал на звонок, а потом посылал какого-нибудь мальчишку за тем человеком, которого вызывали по телефону. По негласно установленным правилам посыльный получал на чай — пять, а иногда десять центов. По этим же правилам чаевые нужно было истратить обязательно в магазине. Поэтому каждый раз, когда в кондитерской раздавался звонок, мальчишки со всех ног мчались к магазину. Сегодня же на улице Итальянского Гарлема парни не подняли бы и головы при звуке звонка. Телефоны перестали быть роскошью. Теперь они составляли такую же часть повседневной жизни Гарлема, как и телевизоры. Крыши пестрели электронными антеннами как неопровержимое доказательство эффективности торговли в рассрочку.

Хозяин кондитерской быстро поговорил по телефону и повесил трубку. Четверо парней, сидевших в ближайшей к телефону кабинке, даже не взглянули на него, когда он возвращался к прилавку. Этот невысокий человек в безукоризненно белом фартуке и со сверкающей лысиной слегка прихрамывал, но его хромота, как ни странно, не вызывала жалости, а, напротив, придавала ему мужественный вид.

— Чем могу помочь, парень? — обратился он к Хэнку.

— Я ищу членов клуба, который называется «Громовержцы», — объяснил Хэнк. — Мне сказали, что» обычно они собираются здесь.

— Вас ввели в заблуждение, мистер.

— Мне сказал не кто иной, как детектив лейтенант Ричард Ганнисон, а он не из тех, кто ошибается.

— Да?

— Да. Так где они?

— А вы кто такой?

— Помощник окружного прокурора Генри Белл.