— Вряд ли это имело какое-то отношение к…

— Мистер Белл, а у вас есть дети?

— Есть. Дочка. Ей тринадцать.

— С девочками проще. Так что в этом смысле вам повезло.

— Я бы не сказал, что с ними так уж легко.

— А у вас когда-нибудь возникает ощущение, что вы совершенно не знаете своего собственного ребенка?

— Иногда.

— Со мной же такое бывало довольно часто, и даже задолго до того случая, до… до убийства. Я глядел на Дэнни, он рос у меня на глазах, и я думал о том, что скоро он станет совсем взрослым и что я совсем не знаю его. Я часто думал о том, когда это началось, когда мы с ним перестали понимать друг друга, когда он перестал быть просто моим сыном, а превратился в молодого человека по имени Дэнни Дипаче, почти самостоятельную личность, так не похожую на тех двух людей, которые произвели его на свет. Я глядел на него и поражался, откуда он взялся, этот незнакомец, сидевший с нами за обеденным столом и рассказывавший разные истории о своих друзьях, которых я никогда и в глаза не видел? Откуда он пришел в наш дом? Кто он такой? Неужели мой сын? Но как же так? Ведь еще совсем недавно я держал своего сына на руках, кормил его из бутылочки. Так кто он такой, этот… этот человек, с которым я никогда не был знаком прежде? А вы, мистер Белл, разве не чувствуете того же? Разве ваша дочь не вызывает у вас похожих чувств?

— Да, — смущенно признался Хэнк. — Бывает. Иногда.

— Но девочки — это совсем другое дело. С ними легче, — повторил он. — Я где-то читал, что за год мальчиков арестовывают в пять раз чаще, чем девочек. К тому же девочек задерживают в основном за проституцию. Ничего более серьезного… типа обвинения в групповом избиении или… убийстве им не грозит.

— Наверное, вы правы, — согласился Хэнк.

Дипаче кивнул. В палате наступила напряженная тишина.

— Знаете, я тут вспомнил кое-что, — вдруг заговорил он снова. — Это всплыло как-то само собой, когда я сидел и перебирал в памяти события и разговоры из той, нашей прошлой жизни. Это случилось вскоре после того, как я потерял работу. Помнится, я накрывал кустарник в саду. Переезд в Гарлем был делом решенным, дом мы собирались продавать, но мне не хотелось бросать растения на произвол судьбы, а зимой там всегда задували холодные ветры, и если не позаботиться о кустах с осени, то сад пришел бы в упадок, так что я каждый год закрывал их брезентом. Это было поздней осенью, день выдался ясный, погожий, но в воздухе уже чувствовался легкий морозец. Благодатный был денек. Я работал в саду. Помнится, на мне еще был старый коричневый свитер…

(Квартал, где живет семья Дипаче, представляет собой типичный для Лонг-Айленда район, застроенный дешевыми домами. Их дом оценен в 11990 долларов, и при его покупке в качестве начального взноса им пришлось выложить целую тысячу долларов наличными. Прежде ежемесячные выплаты составляли 83 доллара, но теперь эта сумма возросла до 101, так как недвижимость была окончательно оценена для обложения налогом, а также потому, что банк, в котором находится закладная Дипаче, утверждает, что за ними якобы числится какая-то недоимка, и смысл этого термина ему не совсем ясен, Однако он понимает, что платить за дом теперь придется на восемнадцать долларов в месяц больше, чем прежде.

В доме Дипаче шесть комнат, и он находится на угловом участке — семьдесят на сто футов, в то время как участки большинства соседей имеют размеры шестьдесят на сто. Но из-за того, что дом стоит на углу, его задний двор весь на виду, что очень раздражает Дипаче. Ему всегда хотелось иметь настоящий, закрытый со всех сторон задний двор. А тот факт, что ему приходится готовить барбекю на глазах у соседей, сильно его смущает. Теперь он занят работой во дворе, накрывает брезентом кустарник. Дома в этом районе расположены друг против друга, симметрично относительно дороги и, кажется, тянутся бесконечной вереницей до самого горизонта. Листья на кленах, растущих на лужайках перед домами, пожухли и сделались бурыми. Задувает пронизывающий ветер, и он ворошит волосы занятого работой Дипаче. Ярко светит солнце. Стоит холодный осенний день. Все вокруг напоминает о том, что лето кончилось и зима уже не за горами.

Дипаче работает усердно и споро. На нем коричневый свитер с рукавами, протершимися на локтях, и сильно растянутой горловиной. Но он очень любит этот свитер. Мэри подарила его ему много лет назад, когда они еще только встречались. Тогда он напоминал ему военную форму. Теперь свитер пахнет потом, и на нем заметны следы краски, оставшиеся со времени прошлых хозяйственных работ, но это очень теплый свитер, и он отлично на нем сидит. С тех пор, как Мэри подарила ему этот свитер, он совсем не поправился и уверен, что ни полнота, ни худоба ему не грозят. Он таков, каков есть, и останется таким до самой смерти.

Когда к нему подходит Дэнни, Дипаче не поворачивает головы, чтобы поглядеть в его сторону. Он продолжает работать, закрепляя брезент при помощи веревки, концы которой накрепко связывает, предварительно обмотав прочные, нижние ветки куста. Дэнни уже почти тринадцать лет. Это высокий мальчик, но он еще только-только вступает в пору взросления, постепенно превращаясь из неуклюжего, длинноногого подростка в прекрасно сложенного юношу. Какое-то время он просто стоит рядом и молча наблюдает за тем, как работает отец.)

Дэнни. Пап?

(Он никогда не называет отца «папочкой». Это слово кажется ему слишком детским. Обращение «пап» он Тоже считает не слишком подходящим. По его мнению, оно не раскрывает того смысла отношений между отцом и сыном, какой он в него вкладывает. Ему хотелось бы подыскать другое, более точное, дружеское обращение, которое в то же время звучало бы по-мужски. «Папочка» здесь не годится, да и «пап» тоже как-то не очень. Он часто подумывал о том, чтобы называть отца просто по имени — Джонни. Ему кажется, что это придало бы их отношениям совершенно новый смысл. Но он заранее знает, что отцу это не понравится, хотя ни разу так и не осмелился заговорить с ним об этом. Он просто интуитивно чувствует, что отец не одобрит подобную инициативу с его стороны. Поэтому, отвергнув слово, кажущееся ему излишне наивным, и не имея возможности обращаться к отцу так, как ему хотелось бы, он остановился на обращении «пап», которое, конечно, подходит к данной ситуации, но полностью его все-таки не удовлетворяет.)

Дипаче. Что тебе, Дэнни?

Дэнни. Это правда?

Дипаче. Что?

Дэнни. Что мы переезжаем?

Дипаче. Ну да. Правда. Будь добр, подай мне вон тот моток веревки.

(Дэнни подает отцу веревку, наблюдая, как ловко тот работает. Ему очень хотелось бы помочь отцу. Он помнит, что жгучее желание помогать отцу одолевало его еще в детстве, когда он был совсем маленьким. Когда отец красил что-нибудь, он тоже прибегал и просил дать ему покрасить, на что отец отвечал неизменным отказом. В какой-то мере Дэнни мог его понять. За что бы ни брался его отец, он делал все старательно и аккуратно и не хотел, чтобы ребенок болтался под ногами и мешал работать. И все же Дэнни очень хотелось иметь возможность хотя бы изредка ему помогать.)

Дэнни. А куда… где мы теперь будем жить?

Дипаче. В Гарлеме.

Дэнни. Это там, где живет бабушка?

Дипаче. Да, там, поблизости. Подай мне ножницы.

(Дэнни протягивает отцу ножницы. Он вспоминает, что отец брал его к себе в помощники лишь в исключительных случаях, когда нужно было что-нибудь подать или подержать. В мечтах же он представлял себе, как они с отцом вместе красят стену дома, сидя рядом на перекладине лесов. Он называет своего отца «Джонни», они весело болтают, подшучивают друг над другом и смеются, а когда приходит время обеда, то, сидя все на тех же лесах, жуют приготовленные Мэри бутерброды, после чего Джонни говорит: «Так, делу — время, потехе — час», — и они снова берутся за кисти. Время от времени кто-нибудь из них затягивает песню. Это происходит спонтанно, и иногда пение обрывается на полуслове и сопровождается смешками. Ближе к вечеру они убирают леса и, отойдя на некоторое расстояние и уперев в бедра перепачканные краской руки, любуются своей работой. И Джонни говорит: «Отличная работа, сынок. А теперь давай прогуляемся до торгового центра и выпьем по стаканчику газировки». Это была замечательная мечта. Но она так и не сбылась. И теперь уже не сбудется никогда.)