— Тебе бы понравилось, если бы твоя дочь вышла замуж за пуэрториканца? — вставил Пирс.

— Какая чушь! — отмахнулся Хэнк.

— И все-таки скажи, тебе бы это понравилось?

— Что ты так переживаешь по поводу своего сексуального превосходства? Думаю, мужчины-пуэрториканцы совокупляются точно так же, как и ты, не лучше и не хуже. Я сомневаюсь, что нам грозит опасность. Вряд ли на наш город идут полчища врагов, чтобы завоевать наших женщин!

— Бессмысленно с ним говорить, Джон, — покачал головой Пирс. — Просто бессмысленно.

— Ты можешь делать, что хочешь. — В голосе Макнелли прозвучала угроза. — Я только хотел сказать тебе, Хэнк, что, по мнению всех соседей…

— К черту мнение соседей! — Хэнк встал и стукнул стаканом по столу. — К черту мнение газет, которое, кстати, прямо противоположно мнению этого района. Я еду на этом осле и не хочу свалиться в реку.

— Ты о чем?

— О том, что я буду вести дело так, как считаю нужным, и не желаю слышать никаких намеков или советов! Это ясно?

— Яснее и быть не может. Пошли, Фред. Не сказав больше ни слова, соседи удалились. Из кухни вышла Кэрин.

— Ого! — воскликнула она.

— Да. Пожалуй, выпью еще мартини. Хочешь?

— Да. — Она покачала головой. — Я не думала… Газеты тоже доставляют тебе неприятности?

— Сегодня днем я разговаривал с репортером. И должен тебе кое-что сказать, Кэрин.

— Что?

Он протянул ей стакан.

— Мать одного из парней — Мэри Дипаче — оказалась девушкой… девушкой…

— Которую ты любил?

— Да. — Он немного помолчал. — Газеты постараются раздуть эту историю. Я решил, что тебе нужно знать.

Она молча смотрела, как он подносит стакан к свои губам. Его рука дрожала. Он быстро выпил и налил еще.

— Я же не читаю газеты, — произнесла она.

Он пожал плечами и провел рукой по лицу. За окном Внезапно потемнело, небо закрыли дождевые тучи. Он подошел к широкому окну:

— Дождь начинается.

— Да.

Она смотрела на лицо мужа и видела, как подрагивают его губы.

— Не обращай на них внимания, — сказала она. — На Макнелли, Пирса и всех остальных. Просто делай свою работу.

— Да, — кивнул он.

Где-то вдалеке небо прорезала молния, и сразу последовали низкие раскаты грома. Он повернулся к жене:

— Кэрин?

— Да?

— Пойдем… пойдем наверх?.

— Да, дорогой.

Она взяла его за руку и повела вверх по лестнице, чувствуя его напряженность: по пальцам словно пробегал электрический разряд. Гром ударил ближе, и Хэнк, вздрогнув от неожиданности, внезапно с силой притянул жену к себе. Стоя на ступеньку ниже, он, сотрясаемый крупной дрожью, со сжатыми челюстями и напряженным телом прижался лицом к ее груди.

— Ты нужна мне! — пробормотал он. — Кэрин, ты мне так нужна!

Она ничего не ответила. Просто взяла его за руку и повела в спальню, вспомнив по дороге, как в первый раз услышала от него эти слова — давным-давно, — и начала понимать человека, которого так сильно любила.

Они выехали из Берлина в пятницу днем, из его кармана торчала увольнительная на выходные. Джип подпрыгивал на изрытых бомбами дорогах, над головой было яркое, как синяя эмаль, небо. Ему необычайно шла капитанская форма, на плечах поблескивали двойные серебряные лычки, в глазах отражалось чистое небо. Они нашли гостиницу в сотне километров от города со знакомой вывеской «Zimmer» на фасаде. Он очень веселился по этому поводу. Его изумляло, как семья под фамилией Зиммер умудрилась монополизировать все гостиницы Германии. Они пообедали в одиночестве в небольшом кафе при гостинице, а хозяин изо всех сил старался им угодить, наливая в бокалы французское вино, которое сохранилось еще с «хороших времен». Потом они поднялись в свой номер. Он распаковывал сумку, а она раздевалась. Когда он достал пижаму, она прошептала: «Хэнк».

Он повернулся. Она стояла обнаженная, прикрывая одной рукой грудь, а другую вытянув вперед.

— Дай мне верхнюю часть, — попросила она. — Я хочу надеть куртку от твоей пижамы.

Она странно на него смотрела. Он подошел к ней, чувствуя, что для нее очень важно получить от него пижамную куртку. Он видел это по ее глазам. Он протянул ей куртку, она надела ее и обхватила себя руками.

— Как приятно, — проговорила она. — Очень приятно. Я знала, что мне будет приятно.

Она потянулась и обняла его за шею, такая маленькая без своих обычных каблуков: в этой слишком большой пижамной куртке она выглядела беззащитной, ранимой девочкой.

— Можно я тебя поцелую? — спросила она.

— Зачем?

— Чтобы поблагодарить тебя!

— За что?

— За то, что нашел меня. За то, что увез из Берлина на выходные. За то, что одолжил мне свою пижамную куртку.

— Кэрин…

— Ты очень устал? — На ее губах скользила легкая улыбка.

— Устал?

— После дороги?

— Нет, не устал.

— Мне казалось, ты устал.

— Нет, — улыбнулся он. — Я совсем не устал.

И она его поцеловала.

Потом она не могла вспомнить, сколько раз будила его за эту ночь. Она совсем не могла спать. Уютно устроившись на его плече, она подумала, что очутилась в сказке, что этого не может быть на самом деле — ни этой гостиницы со средневековыми фронтонами и старинными окнами, которые каким-то чудом уцелели при бомбежках, ни чистых белых простыней, ни Хэнка с увольнительной на три дня, которому не надо утром бежать на базу, — все это казалось чудесным сном. Они утопали в мягкой перине, за открытыми окнами тихо спал город, ночное безмолвие нарушал лишь редкий гул самолетов, летящих на Берлин. Она лежала с широко открытыми глазами и недоуменно улыбалась, как получивший неожиданный подарок ребенок.

В первый раз она его разбудила, чтобы спросить:

— Ты настоящий?

— Да, — сонно пробормотал он. — Настоящий.

— Почему ты не занимаешься со мной любовью?

— Сейчас?

— Разве время не подходящее?

— Нет. Лучше завтра утром.

— Да, пожалуй, ты прав, — согласилась она. — Но сейчас тоже хорошее время.

Потом она лежала и думала: «Он столько времени провел за рулем, он, конечно, очень устал, я не должна требовать от него слишком много, но я хочу прикасаться к нему, я хочу, чтобы он проснулся, я хочу знать, что он настоящий, хочу быть с ним много-много часов, не желаю вылезать из этой постели, хочу оставаться в ней все три дня, мне нравится его пижамная куртка…»

— Хэнк?

— М-м-м-м?

— Мне нравится твоя пижамная куртка.

— М-м-м-м.

— Теперь каждый раз, когда ты будешь ее надевать, ты будешь думать обо мне.

— М-м-м.

— Будешь?

— Да. Буду.

— Ты хочешь спать?

— А ты нет?

— Я хочу поговорить, Хэнк, завтра мы можем спать весь день. У нас с тобой целых три дня. Давай поговорим?

— Хорошо.

— Правда, мистер Веттигер очень милый?

— Хозяин? Да. Просто очаровательный.

— Ты очень хочешь спать?

— Нет, нет, ни капельки.

— Как ты думаешь, он догадывается, что мы не женаты?

— Не знаю.

— Ты не очень-то разговорчив.

— Я слушаю.

— По-моему, не догадывается.

— Думаю, ему все равно, — предположил Хэнк.

— Мы ему нравимся. Мы чудесная пара.

— М-м-м — Ты был сегодня такой красивый.

— Давай спать, — взмолился он.

— Я разбужу тебя немного попозже.

— Хорошо.

— Ты сразу поймешь, что тебя будят.

— Да?

— Да. Сразу поймешь.

— Почему бы тебе не поспать?

— Я слишком взволнована. Я так сильно тебя люблю. Мы проведем вместе три дня, Хэнк. О, я так счастлива! — Она засмеялась, но тотчас одернула себя:

— Нельзя.

— Почему?

— Если смеешься в пятницу, значит, будешь плакать в воскресенье, — объяснила она. — Разве ты не знаешь такую примету?

— Сегодня суббота, — сказал Хэнк. — И сейчас первый час ночи.

— Да, но на самом деле еще пятница, — настаивала она.

— Ты рассуждаешь нелогично, даже неразумно.

— Если смеешься в пятницу, будешь плакать в воскресенье. Я не хочу плакать в воскресенье.