«И даже умирать, если это потребуется!» хотел было добавить я, но сдержался.

Так вот оно что! Ребята принимают меня за «сачка»! Кровь бросилась мне в лицо. Особенно стыдно и обидно было оттого, что выразил мнение экипажа не кто иной, как мой первый помощник, очень выдержанный и трудолюбивый Сехин, бывший учитель. Молча спрыгиваю вниз, один опускаю на снег оба аккумулятора и становлюсь между ними.

— Ну, поехали, что ли, хлопцы?

Ефим Егорыч негромко одобрительно крякает, а Сехин и Вдовин, пристроившись ко мне слева и справа, берутся за ручки, и мы втроем мелкой рысью, чтобы не оскользнуться, быстро доставляем аккумуляторы к платформе с нашей машиной. Через несколько минут аккумуляторы установлены на место в правой передней части отделения управления и включены в цепь. Инцидент исчерпан. Отпускаю ребят в теплушку, благодарный им в душе за данный урок, а сам проверяю работу стартера, сигнала, фары, внутреннего освещения, рации и ТПУ, затем хорошенько прогреваю двигатель.

В 18 часов наш эшелон осторожно проследовал по раскачивающемуся и поскрипывающему наплавному мосту через Днепр. На той стороне промелькнули перед нами какие-то бесформенные развалины, подступающие к самой железной дороге. Города мы из-за наступившей темноты так и не увидели. Может быть, это даже к лучшему: лишний раз не терзаться при виде варварских разрушений, произведенных фашистами в древнейшем русском городе. А зла на немца и без того хватает. [233] 26 января

Поезд несется по Киевщине. Мелькают леса, глубокие овраги, населенные пункты и станции, разрушенные бомбежками и артогнем. Без остановки проскочили Фастов-1, а в 15 часов эшелон замедлил ход и «пришвартовался» на станции Фастов-2 Восточный.

Ждать пришлось долго, пока расформируют наш состав и подгонят платформы с нашими машинами к разгрузочной площадке. Сгрузились только в 23.30 — и все в порядке. Если не считать, конечно, моего «купания», которое состоялось, к счастью, без свидетелей. Заторопившись к своей платформе, когда маневровый паровоз подцепил наш состав, я наступил, ничего не подозревая, на узкую, метровой ширины, припорошенную свежим снежком полоску земли, белеющую на черном асфальте перрона, — и вдруг начинаю проваливаться. Резко рванувшись вперед всем телом, падаю все-таки на асфальт по другую сторону траншеи, однако ноги мои чуть выше колен успели окунуться в вонючую жижу. Это была выгребная яма, до краев наполненная нечистотами, — все, что осталось от станционной уборной, сметенной взрывом... Около платформы, стараясь не дышать, чтобы не стошнило, быстро сбрасываю валенки и ватные брюки и лезу босой в машину переодеваться. Хорошо, что зима стоит теплая: не пропаду и в шароварах с сапогами. Вот так «крещение»! 27 января

Долго скитаемся в окрестностях Фастова. На кой черт нас сюда сунули? Сколько нам здесь торчать — неизвестно. В машинах ночевать неуютно: холодно. И командир нашей маршевой роты, капитан Осадчий, разрешил экипажам устроиться по хатам, только непременно вблизи станции. Легко сказать, но как это сделать, если многие домики разрушены, а уцелевшие уже «оккупированы» военными.

Истратив несколько часов на поиски жилья и потеряв всякую надежду, мы проходим, понурясь, мимо колодца (ох уж эти колодцы!) и не можем не обратить внимания на чернобровую дивчину, ловко достающую воду. Радостно подхватываем ведра и тащим до самых дверей хаты. Хата длинная, состоит из двух половин. В левой половине стены сильно потрескались [234] во время бомбежек, в правой — глинобитная стена вдоль сеней вообще обрушилась. Мы рьяно взялись помогать месить глину, таскать воду и ликвидировать повреждения в жилище, чему хозяйки (у нашей новой знакомой была еще старшая сестра) несказанно обрадовались и в благодарность «за допомогу» пустили нашу команду в полуразрушенную часть хаты, где сохранилась комната. Но ввиду того, что там предстояло еще починить печь (до темноты мы всего сделать не успели), в первую ночь нам отвели место в относительно теплой, залатанной наскоро хозяйской половине, разгороженной на две маленькие комнатки.

Старшая сестра Михалины (так звали девушку) вместе с тремя маленькими детишками ушла в более теплую дальнюю комнату, а мы всем экипажем расположились в проходной, где стояли два топчана, заменявшие кровати, и между ними — пустой старый шкаф. На одном из топчанов легли мы с Ефимом Егорычем, на другом — Михалина, или просто Лена, на полу — остальные.

Николай, взявший девчонку «на прицел», как только мы ее повстречали, хотя и нуждался в постели больше всех из нас, героически отказался от соломенного тюфяка и предусмотрительно занял позицию по соседству с девичьей постелью. Не успели мы и задремать, как он крадучись перебазировался на топчан, но тут же едва не свалился на пол от бесшумного и все-таки мощного толчка. Мы замерли. Долго шепотом наш командир доводил до девушки мысль о необходимости чуткого отношения к воинам и прочем, причем говорил очень красноречиво и убедительно, так что мы поневоле заслушались, забыв притворно похрапывать, чтобы не мешать. Однако упрямая красавица не внимала никаким мольбам, и коварный искуситель, сидя на самом крае топчана и замерзая в нижнем белье (хата ночью быстро выстыла), начал униженно и очень уморительно клянчить «хоть кусочек одеяла», в которое плотно закуталась девушка, подобрав под себя ноги и прижавшись спиной к стене. Развязка наступила приблизительно через час: наш ловелас, выбивая дробь зубами и невнятно чертыхаясь, спрыгнул на пол и быстро юркнул под свою шинель. Сдерживать смех нужды больше не было. Ефим Егорыч похвалил Михалину, и вскоре все крепко заснули. [235]

28 января

Получено приказание слить воду и масло. Видно, придется ждать здесь, пока не понадобимся. Только как долго?

Подгоняю машину к самому углу хаты. Во время работы двигателя заметно, что НК-1 (насос, подающий топливо в цилиндры под давлением в 200 атмосфер) барахлит. Пока возился с машиной, готовя ее к стоянке, ребята успели отремонтировать печь в нашей комнате и сбить из досок общие нары. Жить можно. Наш Ефим Егорыч оказался мастером на все руки и, конечно, был главным участником и руководителем всех ремонтных работ.

Днем мы долго беседовали со Вдовиным. Никак не могу понять, что с ним такое происходит. Но кажется, все будет хорошо! Притрется, как у нас говорят.

Вечером был разговор с Леной. Интересный, умный человек: знает немецкий, польский и чешский, как свой родной, о русском языке и толковать нечего. Во время оккупации она устроилась по заданию партизанского командования работать на немецкий железнодорожный склад в Фастове. Немало ценных сведений о передвижениях немецких войск по железной дороге, о настроениях среди оккупантов и прочем было добыто ею и передано через связного в отряд. Кроме того, она исхитрялась постоянно снабжать партизан медикаментами и бензином, похищенными в пакгаузе. И при всем этом была вне всяких подозрений у немецкого начальства...

У Лены есть младший восемнадцатилетний брат, погодок. Ни он, ни старшая сестра ничего не знали, пока не возвратились в Фастов наши, о второй, тайной работе своей сестры-весовщицы. Брат, как только фашистов вышибли из города, уехал на танке вместе с десантом пехоты, вооружившись трофейным автоматом. Писем от него еще не приходило, и сестры очень этим обеспокоены. Старики Кобылянские оккупации не пережили. 29 января

Учинили веселый экипажный вечер в честь «колечка», замкнутого вчера нашими войсками в городе Звенигородка. А в кольцо то угодили большие немецкие силы, нацеленные на Белую Церковь и Киев. Заодно отпраздновали и свое новоселье [236] с солдатской самодеятельностью, розыгрышами и веселой травлей.

Когда наконец улеглись, я попросил Ефима Егорыча продолжить рассказ про его одиссею.

Земляк помолчал немного, вздохнул:

— Да что рассказывать? Разнежился было совсем я у бабенки под боком: по завязку опостылело мыкаться по лесам, по оврагам впроголодь, а то и вовсе голодному как волк, да еще и в одиночку и, опять же учтите, в полной неизвестности. Живу это я тихо-мирно, а совесть-то не спит, гложет, мысли беспокойные в башку лезут и даже ночью покою не дают. Тоска! И слухи разные среди народа ходят: и добрые, и паскудные — хоть вой. Совсем я извелся, пока решение принимал.