У меня сгорело все, кроме того, что на мне. Вместе с вещмешком превратились в пепел и обе общие тетради: одна с дневником, вторая со стихами. Потеря первой особенно огорчает.
Немного мне известно о моих боевых товарищах.
Командир машины лейтенант Кузнецов Петр Тимофеевич, 1923 года рождения, уралец, сын шахтера из города Копейска Челябинской области. Он уже коммунист. До офицерского училища имел звание сержанта, воевал наводчиком, а затем командиром расчета в противотанковой артиллерии. В 1942 году был ранен в ногу, а после госпиталя его направили в командное училище, где он прошел ускоренный курс.
Командир орудия рядовой Петров (его имени, как и остальных членов экипажа, к стыду моему, я не знаю) постарше нас с Кузнецовым лет на пять, кадровик, бывший механик-водитель тридцатьчетверки. Участвовал в тегеранском марше в 1942 году, трижды горел, дважды ранен при этом. В результате последнего, особенно тяжелого ранения обеих ног у него неправильно срослись перебитые голени, и врачебная комиссия не разрешила Петрову водить боевую машину. Но в душе он по-прежнему настоящий танкист, влюбленный в свое дело. Он сумел добиться, чтобы его направили в полковую танковую школу, где переучился на наводчика. И теперь наш командир орудия всю свою ненависть к фашистам, все свое воинское мастерство вкладывает в выстрелы по врагу и редко не поражает [147] цель первым же снарядом. Петров — мой наставник и опытный старший друг, и не один раз именно благодаря ему в первые дни наступления наша машина и экипаж оставались целы.
Заряжающий рядовой Лапкин, сибиряк, рослый, сильный мужчина лет тридцати пяти. Дело свое знает, держится с достоинством. Действует по принципу: сказано — сделано. Настоящий воин.
Замковый рядовой Бакаев — земляк Лапкина и его прямая противоположность. Приземист и несколько грузен, словоохотлив и очень любит поесть. Иногда трусоват. 16 августа
Началась обычная для танкиста без машины жизнь, так называемое «сачкование». Но это кому как. С дежурства по части (хорошо еще, если через сутки, а то бывает и без «пересадки») попадаешь дежурным по штабу или пищеблоку, а то вдруг превращаешься в офицера связи или выполняешь разные поручения, порой самые неожиданные.
Наступление наше продолжается. Мы, то есть все «безлошадные», передвигаемся вслед за полком на «Шевроле» со снятым брезентовым верхом. Неуютно и беззащитно чувствуешь себя в первые дни, лишившись привычного стального крова над головой, словно ты — черепаха, у которой вдруг пропал панцирь.
Днем с Корженковым подобрали на поле немецкие листовки с таким воззванием: «Танкисты, переходите к нам! Иначе с вами будет то же, что случилось с вашими товарищами под Богодуховом!» В конце гнусной писульки известный уже пароль: «Штыки в землю!»
Мы слышали уже краем уха о том, как в пылу преследования какая-то танковая бригада, закружившись в районе города Богодухов, непонятным образом очутилась на рассвете перед огневыми позициями иптаповцев. Артиллеристы, никак не ожидавшие с фронта появления своих танков, немедленно открыли огонь. Завязался бой, в результате которого незадачливую бригаду сильно потрепали.
Никому не в новость, что на войне, тем более на большой, и по своим иной раз попадает, но наглые выкормыши доктора от брехологии — великие мастаки вывернуть все наизнанку. И эта привычка лгать и растлевать настолько у них впиталась в [148] кровь, что, даже поспешно унося ноги к Днепру и тщетно пытаясь уберечь свой обтрепанный зад от чувствительных уколов советского штыка, они предлагают воткнуть этот самый штык в землю и гостеприимно приглашают вас в предатели...
17 августа
За освобожденным накануне селом Пересечное (это на подступах к городу Старый Люботин) к нам в полк прибыло пополнение — два КВ-1, оставшиеся от 61-го гвардейского тяжелого танкового полка. С механиками-водителями этих машин мы сразу же познакомились. Это техники-лейтенанты Шостак Афанасий Иванович (хохлы любят представляться по имени-отчеству) и Паршиков.
Все наши машины — семь боевых единиц: четыре СУ-152 и три КВ, считая командирский, — прочно закрепились на указанном участке за железнодорожной веткой, имея с тылу довольно глубокую выемку, и хорошо замаскированы частым кустарником. Машины поставлены над заранее вырытыми узкими щелями — укрытиями для экипажей. Остальной народ — «безработные» командиры машин и водители, а также разведчики и связисты — устроился либо в экипажных укрытиях, либо в выемке. Командование Степного фронта приказало на этом участке перейти к обороне. Всем нам, независимо от звания и должности, розданы гранаты Ф-1 и дополнительные пачки с патронами. Санчасть расположилась на левом фланге, в кирпичном железнодорожном домике у края выемки. Облюбовав узенький немецкий окопчик в верхней части обрыва, тоже занимаю «оборонку»: углубляю дно, устилаю его ветками и травой. Совсем рядом — окопчик Шпилева. Разведчик долго брезгливо скребет стенки и дно своего «жилища» и отбрасывает подальше песок и мусор, «чтоб фрицевским духом не воняло». Место удобное. Стоит выставить голову над обрывом — увидишь среди кустов две-три танковые кормы. Хорошо видна отсюда и переправа, а за нею километрах в двух, как на картинке, село Пересечное, раскинувшееся на открытом и ровном поле. Выемка идет вдоль линии фронта и очень выручает во время обстрелов.
Переправа через неглубокую речку, по имени, кажется, Межа, вследствие сильно заболоченных берегов, очень неудобна и ненадежна. Она сделана из бревен, даже не скрепленных [149] друг с другом, и вся латана-перелатана, так как ее то и дело повреждают немецкие снаряды, особенно тяжелые. Дальнобойные батареи противника старательно долбят по этому действительно узкому месту. И все, что происходит на переправе, не остается незамеченным скучающими в обороне обитателями выемки.
Во второй половине дня на наш берег переправлялась рота новеньких, как игрушки, БА-60. На головной машине восседал, изящно опершись на пулеметную башенку, командир. Вдруг слева по ходу колонны взметнулся толстый черный фонтан болотной грязи. Словно сдутый ветром, лихой командир провалился в башню (она у БА-60 без верха). Броневички поползли быстрее, то исчезая в клубе дыма, то снова появляясь, раскачиваясь, переезжали железнодорожное полотно и быстро уходили куда-то вправо, пропадая из глаз. Как ни рьяно били немцы, но никакого урона бронерота, к счастью, не понесла.
Как-то под вечер в обратную сторону, к селу, потащился конный обоз стрелковой части. На виду, по приподнятой насыпи дороги, от переезда к переправе медленно двигались усталые кони, понукаемые и подстегиваемые повозочными. Как обычно, полетели с шелестом снаряды. Один разорвался особенно близко у дороги, и солдат, бросив вожжи, спрыгнул в кювет, но тотчас же вернулся обратно к подводе, потому что на ней загорелся брезент. Ловко сбив пламя плащ-палаткой, повозочный спокойно (как казалось нам с полукилометрового расстояния) зашагал рядом с лошадью, которая, несмотря на грохочущие взрывы, продолжала тянуть вперед свою тяжелую поклажу.
Донимал здесь немец и бомбежками. Воздушные налеты «переживаю» в своем окопе, а случаются они часто, потому что в Пересечном скапливается разная техника и обозы, ждущие очереди переправляться. Бомбы падают больше на село и на переправу, чем на «передок», где все рассредоточено, укрыто и, по возможности, старательно замаскировано.
Однажды обед нам доставили из-за речки на машине продчасти. Обычно же наши кормильцы предпочитают таскать термосы с пищей на себе, форсируя Межу вброд: и быстрей получается, и безопасней. Машина с термосами, ящиками с дополнительным пайком и мешками с махоркой не смогла вскарабкаться в нашу выемку и вынуждена была остановиться под прикрытием железнодорожной насыпи, над самой речкой, которая [150] делает здесь крутую петлю, в сторону железной дороги. И как это нередко бывает, в момент наибольшего оживления в нашем стане появляется высоко в небе целая стая «Хейнкелей». Держа строй, стервятники, угрожающе подвывая, делают разворот. Все живое на земле прячется, если есть куда, и замирает, с тоской гадая, кому на этот раз достанется «подарочек». Первый удар — по селу. Земля крупно вздрагивает даже здесь, а в Пересечном творится сущий ад: село в течение одной-двух минут исчезает в огромных волнах дыма и пыли, среди которых беснуются яростные всплески новых взрывов. Немец кидается тяжелыми. После второго захода на село самолеты пошли по более широкому кругу, явно примериваясь к переправе. Зловеще воя, проползают над нами. Их несколько десятков. Затаившись в щелях, которых вырыто множество еще немцами по обеим сторонам насыпи от самой переправы до нашей выемки, с опаской следим за маневрами фашистских бомбардировщиков. Вот они развернулись и идут обратно с наглой неторопливостью, изматывающей душу. Секунды тянутся, как вечность. И не убежишь никуда...
