Перед третьей задержкой в пути наши автоматчики изловили и приволокли (сам ни в какую не хотел идти) власовца, из закоренелых. У него сытая рожа, неподвижно тяжелый взгляд и хорошо пригнанное обмундирование. В глазах его столько лютой, звериной ненависти, что рука твоя сама невольно начинает нащупывать оружие. Такой тип походя младенца придушит, с живого человека кожу сдирать будет, на костре тебя поджаривать — и глазом при этом не моргнет. Подумали-подумали, опустили орудийный ствол, привязали иуду за шею к надульному тормозу и подвысили пушку. Именем советского народа. Не пулю же на мерзавца тратить.

Уже стали заводить моторы, как показались обе наши отставшие машины. Снова продвигаемся вперед, к Риге.

Колонна увеличивает скорость движения, так как немцы не успевают минировать все дороги, особенно второстепенные, по которым мы и газуем, ковыляя «по морям, по волнам». У Феди Сидорова полетело полужесткое соединение главного фрикциона, затем из-за какой-то неисправности отстала еще одна машина из 122-миллиметровок.

Всего шесть машин — два тяжелых танка и четыре ИСУ — с боем вышли на край обширного лесного болотища, к единственной подозрительной на вид дороге, проложенной через топь на ту сторону, занятой неприятелем.

Стоя прямо на болоте (оно покрыто тонким зыбким слоем дерна), две длинноствольные приземистые сорокопятки часто стреляют во вражескую опушку. Оттуда энергично отвечают и на болоте торчком взлетают, вырываясь из-под дерна, фонтаны черной грязи. По обеим сторонам дороги лежат редкие цепи пехотинцев. Солдаты кое-как приткнулись кто за кочкой, кто за чахлым, корявым кустиком: зарыться не во что. [458]

На левом фланге, в тысяче метрах, далеко вдается в болото узкий, похожий на язык мысочек. Где-то на нем, в густом сосняке, противно хохочет, надрываясь, «ишак». И раз, и два, и три... Однако очередной серии его мин мы не дождались: вскоре туда подобралась наша пехота.

Вздохнув с облегчением и на радостях забыв про обстановку, растолкованную нам командиром полка, сунулись мы все-таки через трясину по опасной дороге, поддерживая друг друга огнем. Уж очень никому не хотелось опаздывать в Ригу.

Моя машина достигла уже самой середины болота, когда ИС-2, находившийся совсем рядом с желанным берегом, вдруг увяз. Идущая следом за ним ИСУ-122 остановилась и тоже села: дорога не выдержала тяжести наших машин. Увлеченные порывом тяжелых собратьев, несколько СУ-100 помчались в атаку напрямик, без дороги, и одна за другой провалились в трясину почти до крыльев на глазах у всех.

А немцы усилили минометный обстрел через лес. Одна из тяжелых мин разорвалась точно на дороге, между застрявшей ИСУ-122 и моей машиной, и мы лишились возможности помочь попавшим в беду. Другая ударила позади нашей самоходки, возле самой обочины.

Ведя огонь, маневрируем вперед-назад до тех пор, пока дорога не начала расползаться: гать под нею совсем гнилая. Бьет и немецкая артиллерия то по болоту, то по лесу на нашей стороне. Разрывы очень сильные. Видимо, садит дальнобойная. Куда-нибудь. Но все равно неприятно: накроет каким-то дурацким неприцельным. Чтобы не засесть, приказываю Нилу отводить машину с дороги в укрытие. Самоходка медленно, метр за метром, пятится. Так как из машины сейчас не только вылезти, но и носа высунуть невозможно без риска отправиться на тот свет, команды приходится подавать водителю по ТПУ, что я и делаю, глядя из своего люка назад, на дорогу, и во все глаза следя, чтобы корма, упаси бог, не слишком приблизилась к обочине, а Нил, еще полный впечатлений от «великого валмиерского сидения», очень послушно и с крайней осторожностью правит кормой вперед к земле обетованной.

Уже оставалось около сотни метров до опушки, откуда, прикрывая нас, дружно бьют наши самоходки и что-то беззвучно орет, размахивая руками, Румянцев, как вдруг машина моя перестает двигаться, хотя двигатель работает в прежнем режиме и передачи водитель, я это вижу, не выключал. По личному опыту [459] (у других водителей это тоже случалось) мы с Нилом знаем, что вышло из строя полужесткое соединение главного фрикциона с коробкой перемены передач. На соединительной муфте по неизвестным нам причинам после двух-трехмесячной эксплуатации нашей тяжелой системы начинают срезаться болты. В ЗИПе их маловато, и у нас они давно кончились. Пришлось бежать под огнем побираться (хорошо, что недалеко) к машинам, стоящим в опушке, и вымаливать у водителей по болтику драгоценному, с которыми наш брат расстается скрепя сердце. Федя Сидоров без звука отдал последний, спрятанный в нагрудном кармане. На следующей машине болтов вообще не оказалось. А надо еще два: меньше чем на трех не выедешь...

Бегу дальше, к самоходке комбата. И снова Румянцев, брызгая слюной, набрасывается с упреками, подозревая наш экипаж, и в первую очередь, разумеется, командира, в трусости. Проделывает он это в присутствии офицеров своей машины и на глазах у подчиненных... Истинная б...! Придя в ярость от такой огульности, взрываюсь не хуже пороха и высказываю этому тупице все, что накипело на сердце:

— Уж чего-чего, а трусости за моим экипажем никто, кроме «героя» Румянцева, еще не замечал. А впрочем, чего еще можно ожидать от типа, который свои же грехи ищет сначала у других... Чем орать без толку, лучше б приказал затащить аварийную машину в кустарник, пока ее фриц не раздолбал прямо на дороге.

Тут Румянцев захлопнул рот, увидев, как Карапузов быстро подвел свою самоходку к нашей, взял беспомощную машину на буксир и поволок в лес.

С презрением взглянув на смущенную рожу старшого, вылезаю из люка и уже более спокойно говорю:

— Такие оскорбления легко не прощаются. Смотри, как бы тебе не пришлось отвечать за них.

А на крыло рядом со мной вскарабкался запарившийся автоматчик, просунул голову в люк и доложил: пулеметной очередью из лесу убит командир ИСУ-122, что застряла на дороге. Это тот самый незнакомый мне лейтенант, который командовал последним взводом нашей батареи в бою за мызу Эрдеме, когда ранило осколком комбата Сергея Федотова.

Подхожу к своей машине — и вдруг снова ожил «ишак». Он скрипит и задыхается где-то совсем рядом. Спешно ныряю к себе в люк, и мы, все пятеро, съежившись, тихо предвкушаем [460] удовольствие, которое может доставить фугасная мина, упади она нам на крышу башни. Но мины пропели, удаляясь, и стали грохотать, к нашему изумлению и восторгу, на той стороне болота, в лесу, занятом фашистами. Кто-то умелый из наших решил попотчевать фрицев из их собственного изобретения.

Вслед за залпом «ишака» снова дружно ударили стоящие в опушке и даже сидящие в болоте самоходки, и пехотинцы, где ползком, где короткими перебежками перетаскивая свои «максимы» и пушечки с тонкими, словно иголки, стволами, начали приближаться к чужому берегу. Затем справа и слева от нас выскочили из лесу приземистые СУ-76, быстрые и верткие, и побежали, ведя огонь с ходу, прямо через болото, по слабенькому дерну, который, к нашему «тяжелому» удивлению, не проваливался, а только прогибался под «кленовыми листочками», как с нежной грустью называют эту легкую машину те, кто воюет на ней. Есть у нее и другие прозвища: «клизма» и «сучка». Первое из них, как видно, присвоено ей за ее профиль, а может быть, за то воздействие, которое она оказывает на неприятеля, подбираясь к нему скрытно, благодаря своей низкорослости, и нападая внезапно, так как высокая проходимость позволяет нашей легкой самоходке появляться в таких местах, где предусмотрительный немец обычно ее не ожидает; а в скорострельности СУ-76 не откажешь. Второе же имя, уменьшительно-оскорбительное, возникло или от СУ, или от «сука», но мне ни разу еще не случалось слышать, чтобы кто-либо так ругательски обзывал нашу тяжелую самоходную установку.

Однако как там кого ни зовут, а бой перекинулся уже на ту сторону болота, и все, у кого хватило ума не увязнуть, торопливо пустились в обход, как будто этого нельзя было сделать раньше. А впрочем, что нам может быть известно о том, как было бы лучше? Из смотровой щели или перископа много ли увидишь?