Жозе просунул голову в открытую дверь комнаты и тоже пытался рассмотреть поломку.

— Да уж, профессиональная работа. Им удалось сломать решетчатый клапан… и вытащить все до последней детали из склада с запчастями.

— «Арлекин» не сможет взлететь. — Лоренцо со всей силы ударил ногой по металлической трубе. — Мы здесь застряли навсегда!

— Успокойся, — сказал Жозе. — Положение серьезное, но мы не должны терять голову. Вот смотри.

Он протянул сыну короткую и очень легкую палку из черного сатинированного металла.

Лоренцо взвесил ее в руках.

— Похоже на электрический фонарик, только что-то больно легкий. Там что, нет батареек внутри?

— Нет. Ни кнопки, ни батареек. Это не фонарик, это невроплеть. Оружие сейджинов. Оно работает только при помощи Силы.

Чтобы не упасть, Лоренцо оперся о цилиндр двигателя. Сейджины. Они с отцом попали в серьезную передрягу.

28 ПРЕРИАЛЯ 2251 ГОДА. КИОТО-17.

35º 00' С.Ш., 135°48′ В.Д., 40 М НАД НУЛЕВЫМ УРОВНЕМ.

Сквозь стеклянный свод над головой Валери в амфитеатр конференц-зала лился теплый солнечный свет. Кроме нее, в просторном помещении было еще не меньше трехсото-четырехсот молодых сейджинов, все в ярко-красных формах родного исследовательского центра (ВИЦ). В красный были одеты и пятьдесят преподавателей сейджинов, руководивших Центром. В ВИЦ не существовало ни формальностей, ни таблеток боли, и Валери чувствовала себя счастливой и абсолютно довольной своей новой жизнью: Институт с его правилами уже успел стать туманным воспоминанием.

— Чему ты улыбаешься?

Валери обернулась и с удивлением поняла, что на ее лице и в самом деле сияла широкая улыбка в тридцать два зуба.

Заговоривший с ней молодой человек оказался стройным юношей со светлой кожей и тонкими бровями золотистого цвета. Прямой нос, темные умные глаза.

«Какой красивый», — подумала Валери.

— Просто я взволнована.

— Я тоже, — ответил юноша и улыбнулся ей в ответ. — Наконец мы сможем познакомиться с профессором Йе.

Тибальд Йе был директором ВИЦ, но его никто никогда не видел ни в столовой, ни в других общественных местах. Валери знала, что это он ввел странные правила поведения в Центре, включая отсутствие званий и жесткой иерархии. И то, что студентам каждый день выделялось достаточное количество воды для легкого душа, тоже было его заслугой!

Воображение Валери рисовало Тибальда высоким, жизнерадостным сейджином пожилого возраста. Ей не терпелось познакомиться с ним.

— Кстати, меня зовут Жоэль, — сказал юноша, протягивая ей руку.

— Меня — Валери.

Девушка несколько замялась: она еще не привыкла к вольному духу Центра и к тому, что может абсолютно свободно болтать, с кем ей заблагорассудится.

— Когда ты приехала в ВИЦ?

— Недели две назад, одиннадцатого прериаля.

— Я второго, с первой партией. Кстати, профессор Тибальд приехал одиннадцатого! Ты не с ним? — пошутил Жоэль.

— М-м-м… нет…

— По-моему, он удивительный человек.

— Я тоже так думаю.

— Прошу внимания! — раздался усиленный громкоговорителями голос преподавательницы Миннер, стоявшей на подиуме в самом центре амфитеатра.

Шум голосов умолк, и довольная Миннер продолжила:

— Я имею честь представить вам наконец директора нашего центра, профессора Тибальда Йе, который сегодня прочитает свою первую публичную лекцию!

Едва раздавшиеся восторженные аплодисменты ребят тут же стихли, когда из двери в дальнем конце аудитории появился профессор. По залу пронесся смущенный и растерянный ропот, очень быстро переросший в настоящий гул.

Перед публикой предстал невысокий человек лет пятидесяти, хилого телосложения, с узкими плечами и смуглой кожей. Однако все внимание собравшихся было приковано к его голове, покрытой копной черных кучерявых волос с проседью у висков. Волосы! Профессор был не сейджином, а джинсеем!

— Какая глупая шутка… — прошептала Валери.

— Теперь понятно, почему его нигде не было видно… — эхом отозвался ее новый друг.

Профессор Тибальд подошел к Миннер, коротко пожал ей руку и прикрепил к воротнику маленький микрофон.

— Потише, пожалуйста! — раздался под куполом его спокойный и чистый голос.

Шум только усилился. Некоторые ребята встали со своих мест, собираясь покинуть аудиторию, и Валери готова была последовать за ними. Подчиняться джинсею?! В жизни она не слышала ничего более абсурдного.

— Ребята! — громко начал Тибальд, перекрывая гул в зале. — Если кто-то из вас хочет уйти, может сделать это прямо сейчас. Я сочту это «увольнением по собственному желанию» и обещаю вам, что записей об этом в ваших личных делах не появится.

— Он нам обещает! — закричали ребята с первых рядов. — Что ты можешь нам обещать!

Тибальд покачал головой:

— Мне жаль, что вас так смущает то, что я — джинсей. Тем не менее это так, нравится вам это или нет: я — джинсей, и это не помешало мне стать членом Академии наук Вашингтона-5 и работать с самыми блестящими умами Скайленда. Мою биографию может прочитать любой, кто захочет посетить внутреннюю сеть ВИЦ: если вы считаете, что я достаточно квалифицирован не для того, чтобы учить вас, а чтобы говорить с вами на равных, как с коллегами, оставайтесь на своих местах. И хватит об этом. Настал момент объяснить вам, для чего был создан этот Центр и почему нас призвали работать в нем.

Казалось, напряжение в зале спало, и, за исключением группы человек из десяти, все остальные сели на свои места. Очевидно, возымело действие слово «увольнение»: студенты в Киото набирались со всех уголков Скайленда, и участие в этом проекте могло стать уникальным шансом в их жизни. Не стоило так легко упускать его. Во всяком случае не сейчас.

— Отлично, — прокомментировал Тибальд. — Тогда погасим свет и начнем.

Профессор сделал условный знак рукой, над амфитеатром погас громадный купол, и в зале стало темно. На стене за подиумом загорелся экран, на котором крупным планом появилось лицо профессора с возмутительными густыми черными волосами. Потом камера спустилась вниз на руки Тибальда, державшие апельсин.

— Предположим, что этот апельсин — Земля. Точнее говоря, та Земля, которая существовала до начала процесса, приведшего к появлению Скайленда. До распада (речь идет о времени примерно двухсотлетней давности) люди жили… на апельсинной корке.

Ухоженные руки профессора Тибальда задвигались по поверхности апельсина, надрезав корку и отделив от нее большой кусок.

— Есть множество объяснений тому, из-за чего в один прекрасный в кавычках день в экосистеме Земли нарушилось равновесие. Вы хорошо подготовленные сейджины и, конечно, знакомы с теориями Всеобъединяющего…И тем не менее до сих пор никто не смог объяснить этого явления с чисто научной точки зрения. Словом, нам известен лишь факт: однажды кора Земли начала отделяться от мякоти.

Профессор дочистил апельсин.

— В этот момент, согласно логике, могли наблюдаться два явления. Земля могла взорваться, выбросив в космос отколовшиеся от нее обломки и уничтожив собственную атмосферу, что привело бы к исчезновению любой формы жизни; или могла обрушиться на саму себя до полной конденсации в крайне сжатую и плотную массу, наподобие черной дыры. Как все вы знаете, не произошло ни того ни другого.

С ловкостью человека, много раз повторявшего одни и те же движения, Тибальд отложил в сторону дольки апельсина и сложил кусочки кожуры, как детали пазла, придав уже пустому апельсину форму шара.

— А произошло то, что оставшиеся части старой Земли, которые мы сегодня называем островами, нашли устойчивое равновесие. Они сохранили атмосферу, которая в свою очередь сохранила жизнь на Земле, и повисли в воздухе, бросив вызов закону притяжения и многим другим законам классической физики.

Валери, вопреки своему желанию, слушала открыв рот. Она знала множество теорий, объяснявших рождение Скайленда, но никогда не встречалась с чем-либо настолько простым и ясным.