Не успела я перевести дух, как в дверь позвонили. Наверное, доставка из магазина, быстро они. На всякий случай я посмотрела в глазок: вооруженные до зубов бандиты могли выследить семейство Перес Агилар.

Передо мной маячило знакомое лицо.

От удивления я чуть на пол не села.

Мари-Анник Орман.

Моя мать.

Встречаться в бистро у собственного дома в половине восьмого утра — вовсе не наша семейная традиция, но сегодня после бессонной ночи, когда Пьер предложил мне смыться и «подбить бабки в «Бальто»», я по глухой ярости в его голосе поняла, что лучше не возражать.

Сон не нарушил мой биоритм, я пребывала в боевой готовности и была вполне живенькой, как в десять вечера. Трое помятых типов у стойки успели заказать выпивку, я подумывала о бутылке белого, но Пьер, не интересуясь моим мнением, попросил у официанта два двойных кофе со сливками. Мы сели за круглый столик. Рекламный проспект под стеклом призывал «звонить чаще благодаря 10-Телеком», но ни один из нас не испытывал желания первым брать слово и вспоминать вчерашний вечер. Я макала разбухший круассан в пиалу, прокручивая в голове давешние события.

Появление мамы.

Свалиться как снег на голову — совершенно в ее духе. Выглядела она отлично: свежая, румяная, стройная, как девочка, в стильных джинсах и «конверсах» на босу ногу. Ее шестидесяти ей никто не давал, максимум сорок. Я подозревала, что прохожие на улице принимали меня за ее старшую сестру. При этом Мари-Анник ничем не напоминала жалостных старушонок с лицами, готовыми треснуть от ботокса. Секрет ее молодости заключался в одном слове: вдовство.

После того как мой отец погиб в автомобильной аварии, возвращаясь 1 апреля на служебной машине с прощального ужина по случаю выхода на пенсию, мы с матерью полгода пребывали в полной прострации и только потом оценили последнюю шуточку папы, имевшего репутацию эксцентричного хохмача. Я вышла из депрессии, подарив Полю младшую сестричку, мама же двинулась в противоположном направлении: она выключилась из семейной жизни, как другие выключаются из общественной после тяжелого удара судьбы, чтобы потом начать все с чистого листа.

Мама испытала шок, осознав, что у нее впереди еще как минимум лет двадцать пять жизни, ведь главным для нее всегда были муж и единственная дочь… ну, и ученики, которых она с завидным упорством пыталась научить основам греческого и латыни. Я выросла, была хорошо «пристроена» и вполне могла без нее обойтись. Мама же не успела вкусить прелестей свободной жизни, поскольку вышла замуж в двадцать два и глубоко беременной. Говорят, чем счастливее люди в браке, тем скорее они вступают в новый союз, потеряв свою половину. Мари-Анник Орман повела себя совсем иначе: у нее был счастливый тридцатилетний брак, жили они с папой весело и в полном согласии, так что рисковать вслепую она не собиралась. Образцовая супруга Мари-Анник Орман решила отомстить судьбе и оттянуться по полной программе.

Мы с Пьером стали свидетелями маминого преображения. Для начала она добилась от Министерства образования права на досрочную пенсию. Похудела, стала одеваться по последнему писку моды, снова начала курить и бегать по вечеринкам с танцами для состоятельных холостяков. Она имела большой успех, но вежливо отклонила все предложения о замужестве: «Доченька, судьба отняла у меня твоего отца, но избавила от проблем, связанных с его простатой, и я не имею ни малейшего желания до конца дней менять мочеприемники едва знакомому человеку». Непринужденная, кокетливая, она порхала по жизни пять лет, а потом заявила, что ей «осточертело общество людей, которые только тем и занимаются, что играют в бридж и сравнивают размер и форму зубных протезов. Да и вообще, бридж в принципе неинтересен». Проблему решил ее обожаемый внук: он отправил бабушку в Интернет, на сайт знакомств.

Приобщая Мари-Анник к сети, Поль не представлял, какие немыслимые горизонты открывает своей бабушке. Она стала фанаткой популярной игры, которую в Штатах называют «той-бой-мания», и на смену Мишелю, Роберу и Жан-Клоду, с которыми она имела дело на танцульках, пришли Филиппы, стефаны, жеромы, а вслед за ними грэги и бены. Мама ни с кем нас не знакомила, но всякий раз, пускаясь в новую авантюру, громогласно заявляла: «Понимаешь, мне не нужны ни муж, ни дети, ни драгоценности. Я просто хочу проделать с ними то, чего они в жизни не видывали, а потом — чао: я идеальная женщина».

Мамины дружки молодели, а она эмансипировалась. Благословенные времена, когда она приходила к внукам помогать им делать уроки или куда-нибудь выводила во время школьных каникул, канули в Лету. Теперь она могла пропасть на несколько недель, не сообщая, куда отправляется, «чтобы не висеть на вас веригами, дети». Та еще постановка вопроса. Пьер, которого теща всегда раздражала, называл ее «куколкой». Она в ответ с ангельской улыбкой советовала ему «подкачаться — лучшее средство от полноты, милый мой».

Думаю, мой муж, человек левых убеждений, открытый и терпимый либерал, не мог смириться с подобным преображением благородной вдовы. Сравнивая Мари-Анник со своей матерью (та в шестьдесят восемь выглядела на все восемьдесят шесть и была чинно-бесцветной, хотя все в Лиможе знали, что муж-военный изменял ей последние сорок лет с парикмахершей), Пьер ощущал неосознанное возмущение и неловкость.

Кроме того, мой муж не мог не проводить аналогий — гены-то у нас с мамочкой одни!

А я восхищалась мамой. Мари-Анник была непредсказуемой, взбалмошной, вела себя далеко не безупречно, но оставалась веселой, легкой, неунывающей, а главное — счастливой.

Вчера вечером, войдя в квартиру, она на несколько секунд застыла от изумления. Что же ее так удивило? Колумбийские беженцы в гостиной? Жермена, поедающая конфеты ее внучки перед телевизором? Пес Прут, которому скотчем сделали эпиляцию половины туловища? Вовсе нет.

— Дорогая, почему ты в спортивном костюме? И что у тебя за прическа? Не успела сходить в парикмахерскую? Ты не заболела?

— Нет, мама. Откуда такой калифорнийский загар?

— С Гренадинских островов. Я собиралась недельку поплавать с Максом на яхте — это мой приятель, помнишь?

— Нет. Криса и Боба ты упоминала, а о Максе слышу впервые.

— Да ну? Как странно… Впрочем, неважно, мы разбежались. Боже, до чего сентиментальны тридцатилетние мужики! Настоящие прилипалы. Ну ладно, погода была изумительная, мы сошлись с арматором — красивое слово, правда? — он предложил заменить сбежавший экипаж зафрахтованной в рейс шхуны, и мы согласились. Твоя мама три месяца плавала в тропических широтах, а теперь свободна как ветер и стала богаче на несколько сотен долларов! Ну разве жизнь не прекрасна?!

— Мамусик, как же я рада тебя видеть! Мы уже беспокоились.

— С чего это? Не изображай дочку-наседку, Полин! Позвонить я не могла, оттуда ни один звонок не проходит. А у вас что нового?

— Да так, по мелочи… Ты не торопишься?

В разговоре с мамой я была более чем дипломатична: преуменьшила серьезность несчастного случая и ни словом не обмолвилась о встрече с Карлом. Мари-Анник — убежденный агностик, известие о том, что жизнь после смерти все-таки есть, стало бы для нее слишком сильным потрясением. Интересно, что скажет ей при встрече папа, учитывая, сколько лет она забрасывала вдовьи покрывала на мельничные крылья вебсайтов? Маму нужно было уберечь от шока, и я сказала, что встреча с Жерменой Крике открыла мне глаза на суетность моей жизни. Я решила придать смысл своему существованию, для чего и поселила у себя этих достойных во всех отношениях колумбийцев. Похоже, информации оказалось многовато. Сначала Мари-Анник могла говорить только о происшествии в «Колетт».

— Боже мой, а ты даже позвонить мне не могла! Дорогая, твоя мать просто сумасшедшая! Я бы не пережила, случись с тобой что-нибудь фатальное…