– Я все-таки не понимаю, что это за кризис, как это можно себе представить наглядно?
А.Н. отвечал:
– Вот наглядно: стоят магазины, везде завалено товарами, никто не покупает.
– Почему никто не покупает? – недоумевает Козаков.
– Денег нет! – отвечает А.Н. – Просто ни у кого нет денег.
После этого он лег спать.
* * *
Было вскоре после ликвидации РАППа. Шли бурные дискуссии. Был затронут А.Н. Слегка, конечно… А.Н. очень возмутился. Он переселился из Детского Села в Ленинград, снял номер в гостинице и стал готовиться к выступлению на одном из писательских совещаний, которые в эти дни были. Выступил под хмельком, но великолепно.
Припоминают, что кричал:
– Меня хотят лишить огня и воды!
Стенич[31], присутствующий при этом, молитвенно сложил руки и шептал: – Барошка, барин!
* * *
1934 год. Помню разговор о плагиате в Детском Селе, мы с ним гуляли вечером.
– Плагиат – это чепуха. Берите у меня все что угодно и дайте возможность брать у других все, что мне нужно. Литература без заимствования немыслима. Но берите так, чтобы на взятом лежал бы отпечаток вашей личности.
Он привел многочисленные примеры, главным образом говорил об Л.Н.Толстом, Стерне, Теккерее, Стендале. Я его не оспаривал, находя, что это так. Украсть неопубликованную рукопись – вот это действительно воровство.
А.Н.Толстой. Сер. 1930-х
* * *
В Детском Селе я жил в Доме отдыха и заходил к Ал.Ник., чтобы побеседовать.
Однажды я пришел, когда Наталья Васильевна собиралась в город. А.Н. встретил очень радушно:
– Ну вот и прекрасно! Наташа уедет, а мы с вами тут пообедаем.
Нат.Вас. напряженно на него посмотрела.
– Не думайте, что он действительно вам так рад.
Я чуть не сдурел.
– Он просто рассчитывает, что без меня, под предлогом угощения вас, напьется водки.
А.Н. смутился и не нашелся, что ответить, – на подобное радикальное «разоблачение» он не рассчитывал. Но когда Нат.Вас. уехала, он действительно напился. Во хмелю он был таким же прекрасным собеседником, как и трезвым, но разговор его становился вольным, он не подбирал выражений, и было чрезвычайно интересно его слушать.
* * *
А.Н. работал очень много. Когда я жил в Детском Селе, я бывал у него в самое различное время и всегда заставал его за работой. Он бывал на втором этаже, в своем кабинете, просторной комнате, увешанной картинами и гравюрами, в большинстве старинными и имеющими отношение к Петру. Я заметил у него редчайший портрет Петра. Он неутомимо стучал на пишущей машинке, с одинаковой легкостью отрываясь от работы и возвращаясь к ней.
Он жил «в Петре» в этот период.
Обличая истинно гигантскую природу дарования, он отрывался от Петра для богатырского наезда за деньгами – в кино, в издательство и т.д.
* * *
Литературные дела свои А.Н. вел барским способом – чрезвычайно широко, не боясь влезть в долги и памятуя: в конечном итоге он себя оправдает.
А.Н. одновременно заключал шесть-семь договоров на написанные и ненаписанные вещи. Тут были романы, повести. Он срубал колоссальные авансы.
Всерьез он делал две вещи – Петра и «Хождение по мукам».
Остальное он писал левой ногой и две-три вещи с минимальной затратой сил – талант вывозил, вещи получались. К таким я отношу знаменитое «Черное золото». Другие же были написаны плохо, и приходилось или писать новые, или печатать, в зависимости от обстоятельств. Два-три договора он переуступал на половинных началах каким-либо соавторам, которые работали, а он их поправлял. Иногда эта система переживала кризис, и А.Н. оказывался в критическом положении. Об этом знал весь Ленинград. При этом он жил чрезвычайно широко и не в чем себя не стеснял. «Система» себя оправдывала.
Большая семья
Война кончилась, и больше Лидия Борисовна никогда не расставалась с мужем.
Лидия и Юрий Либединские. Ялта, 1959
«Сразу после войны мы стали жить на Беговой в крошечной двухкомнатной квартире, – вспоминают дочери. – К тому времени нас уже было трое детей, папа, мама и бабушка. Потом мы переехали там же в трехкомнатную. Бабушка получила свою отдельную “комнатку” в доме, расположенном через двор от нашего, но жила фактически с нами. Еще у нас жила няня Настя с семилетней дочкой Галей. Они были откуда-то из глухой деревни, как и многие, заброшенные войной в Москву. Она сочиняла всякие прибаутки. Кажется, она потом ушла работать к кому-то еще там же на Беговой (это я узнала из переписки родителей с бабушкой). Еще до рождения нашего брата Сашки в августе 1948 года у нас в доме появилась Нина – жилистая, некрасивая женщина, еще совсем не старая, она была доброй, но, кажется, была единственной в семье, которая на нас громко и часто кричала, но мы ее совсем не боялись. Папа и бабушка, кажется, никогда не повышали на нас голос, а мама затянувшиеся капризы изредка пресекала решительными мерами – совала наши головы под кран с холодной водой. После этого затихал не только сам подвергшийся экзекуции, но и весь дом надолго погружался в тишину».
Отлучалась Лидия Борисовна из дома и расставалась с мужем только тогда, когда появлялся новый член семьи. У Лидии Борисовны с Юрием Николаевичем помимо старшей дочери Маши[32] родилось еще четверо детей: Татьяна (Тата[33]), названная в честь обеих бабушек, Лидия (Лола[34]), названная Юрием Николаевичем в честь любимой жены, Саша[35], названный в честь ближайшего друга Либединского, Александра Фадеева, и Нина[36] – в честь прабабушки Нины Алексеевны, матери Татьяны Вечорки.
О времени, когда Лидия Борисовна пребывала в роддоме, был написан маленький рассказ Юрия Николаевича.
Прогулка
Август в этом году был сухой, солнечный, а нам пришлось жить в городе. Мы отвезли Лиду в родильный дом, и жить нам стало без нее скучно.
В один из тихих солнечных дней пошли мы в зоопарк. Я вел за руку маленькую четырехлетнюю Лидочку (дома ее звали Лола), а впереди восьмилетняя Маша вела пятилетнюю Тату. У нас так водилось издавна: старшие девочки, взявшись за руки, шли впереди, Тата, не очень-то ловко ворочая языком, спрашивала, а Маша тут же отвечала. Иной порядок был просто немыслим: если бы рядом с Татой не было Маши, старшие не могли бы ни о чем говорить, а только отвечали бы на Татины вопросы:
– Откуда в кишке, которой поливают улицу, берется вода?
– Почему дяденька идет и шатается, когда нет ветра?
– Почему велосипед на двух колесах и не падает?
– Почему мороженое холодное, а на палочке дымится?
На все вопросы Маша отвечала почти не задумываясь, складно и звонко, иногда только взглядывая на меня за подтверждением. Так было и в зоологическом саду, когда Тата около обширного вольера, в котором жили медвежата, спросила, что они делают.
– Танцуют! – без промедления ответила Маша. – Их обучили танцевать, видишь, они танцуют!
И тут же на всякий случай взглянула на меня. Похоже, что медвежата и правда танцевали, обняв друг друга. Один белый и гладкий, поменьше, тянул в воду, а другой, бурый, лохматый, старался вытянуть своего собрата из воды. И ему это удалось бы, если бы вдруг белый не навалился всей тяжестью на бурого, маленькие, накось поставленные лапы которого заскользили, и он плюхнулся в воду. И тут же белый стал его топить, а бурый, пуская пузыри и разметывая брызги, – отбиваться…
– А зачем он так делает? – спросила Тата.
– Он его утопит, утопит! – запричитала чувствительная Лидочка.
Но бурый не утонул, через минуту он уже сидел на цементированном берегу и отряхивался, урча и повизгивая.
По соседству с медведями находился бассейн, в котором жили морские львы – блестящие, скользкие ловкие звери. У них в бассейне плавал мяч, и они острой своей мордой выбрасывали его наверх – один выбрасывал, взметнув ластами, и, чуть не вставая на хвост, ловил мяч на кончик носа, и мяч снова летел вверх. Публика, стоявшая вокруг бассейна, одобряла каждую удачу.
– Аут! – кричали мальчишки, и морские львы всем своим блестящим телом выскакивали из воды; им нравилось, что их хвалят.
Мы уже хотели уйти от морских львов. Но один из мальчиков сказал Маше, что сейчас их будут кормить. Мы задержались, и, правда, откуда-то из глубины вольера пришел человек в нахлобученной на брови кепке, с двумя ведрами в руках и, даже не глядя на то, что проделывают морские львы, выплеснул из ведра в бассейн живую рыбу…
Игра была заброшена, в ловле рыбы морские львы показывали куда больше проворства, чем в игре мячом: они настигали добычу под водой и в воздухе, когда рыба выплескивалась наружу.
Но один из четырех зверей, находившийся в дальнем конце бассейна, обрадовавшись тому, что мяч оказался в полном его распоряжении, продолжал ловить и подбрасывать его – и прозевал обед. Когда же он спохватился, почти вся рыба была уже изловлена и съедена его сотоварищами. Он вылез из бассейна и, ковыляя на своих ластах и хвосте, кинулся догонять служителя, неторопливо уходившего с ведрами в руках. Он забегал перед ним, блестящий и гладкий, как огромная пиявка, он подпрыгивал, махал ластами и даже издавал какие-то слабые повизгивающие звуки. Он настолько выразительно объяснял, что остался без обеда, что Лидочка крикнула:
– Ему не досталось!
– Да, да, ему не досталось! – закричали из толпы.
Но служитель отмахнулся от вертевшегося перед ним акробата.
– А, поди ты!.. – сказал он и ушел.
Это была грустная история. И хотя я пробовал доказать детям, что зазевавшийся морской лев сам виноват: когда зовут завтракать, нельзя заниматься игрой, – сочувствие девочек было на стороне пострадавшего.
Так мы шли неторопливо вдоль вольеров и клеток, и если не считать вопроса Таты относительно удава: «А из него тоже вода льется?» (она спутала удава с кишкой для поливки улиц), то до клетки со страусами никаких происшествий с нами не случилось.
Но тут Тата спросила, кто это такие, Маша ответила, что это такие особенные гуси, и Тата вполне резонно возразила, что у гусей таких ног не бывает. Между девочками разгорелся спор.
А мне ответ Маши напомнил странную и старую историю, случившуюся во времена гражданской войны в знаменитом ныне заповеднике Аскания-Нова. Там тоже развели между прочим и африканских страусов. На Асканию-Нову напали белобандиты, они стали стрелять зубров, антилоп и овцебыков, наделали много переполоху. В это время страусиха высидела несколько страусят, и один из них, наверное, самый трусливый и нервный, кинулся бежать. Страус умеет бегать со скоростью курьерского поезда, и, когда, пробежав более ста километров, страусенок приостановился, он оказался уже в окрестностях украинского села Чаплыньки, где о страусах никогда не слыхали. Появление столь страшной птицы с конскими ногами и гусиной шеей было воспринято местными жителями как предвестие конца света и страшного суда.
Страусенок с унылым курлыканьем ходил по пустому селу, и неизвестно, сколько бы времени он так ходил, если бы какая-то собачонка не выскочила на улицу и с отчаянным лаем не кинулась на страусенка. И он снова ринулся бежать и благополучно прибежал домой к себе в Асканию-Нову…
– Ой, Лолка упала к страусам! – вдруг отчаянно крикнула Тата.
Я оглянулся. Лидочка была уже по ту сторону сетки; страусы стояли кругом и шипели. Я кинулся к сетке и выхватил Лидочку. Все это произошло так быстро, что девочка подняла крик уже после того, как я ее вытащил.
– Как ты там оказалась?
Пока я рассказывал старшим девочкам историю про страусенка, Лидочке захотелось поближе рассмотреть страусов. Она со скамейки, где мы сидели, перелезла на урну для окурков, перешагнула через сетку и кувыркнулась к страусам.
– Они шипели, как ситро! – кричала Лола
– А почему они ее не защипали? – спросила Тата.
– Потому что у них шеи длинные, и мысли по ним идут медленно, – ответила Маша.
До слонов мы добрели изрядно усталые, но уйти, не посмотрев на слона, мы не могли.
Слона мы увидели только одного. Он топтался возле дверей огромного сарая. А где слониха? Нам сказали, что слониха рожает в сарае, а слона туда не пускают.
Но слон не хотел с этим мириться. Он не пытался сломать окованные железом двери и не кидался на них – нет, он концом своего хобота, словно трехпалой рукой, осторожно ощупывал ту тоненькую щель, которую образовывали створки плотно закрытых дверей, как будто понимал, что здесь находится секрет человеческой мудрости.
И с каким сочувствием я следил за его осторожными движениями, как понимал я его! Все эти дни я также ходил возле запертых дверей родильного дома. Но я хоть мог получить записку и получить ответ. А слон?
Помучившись минут десять у двери, слон отошел к маленькому пруду, погрузил туда хобот, набрал воды и, подняв его над головой, окатил водой свой выпуклый лоб мыслителя и работника.
А через несколько дней впервые в Москве в Зоопарке родился слоненок Москвич. А у нас дома появился мальчик Саша.
1958
