Сказала, что Цветаева была у нее накануне самоубийства. В закутке елабужской комнаты Саконской висело бакинское сюзане, которое она привезла с собой. Вышитое на сатине – тогда это модно было, надо было как-то стены прикрывать. Это сюзане было большое, как ковер. На Востоке всегда оставляют несделанный завиток, потому что кончается работа – кончается жизнь. Поэтому на всех ручных коврах есть такой завиток. Саконская рассказывала, что Цветаевой оно очень нравилось. Оно спускалось со стенки и накрывало пружинный матрац, а рядом стояла настольная лампа, которую Саконская тоже привезла с собой из Москвы. Цветаева любила садиться в свете лампы на фоне сюзане. Саконская так и запомнила ее в предпоследний вечер. И еще она сказала, что отговаривала ее уезжать. А на следующий день Цветаева покончила с собой.
Рассказ Лидии Борисовны о Нине Саконской и дяде Алексее Ефимове
«Девичья фамилия ее была Грушман. Их семья была довольно обеспеченная. Саконская посылала свои фотографии в Париж на конкурс красоты и даже получила приз. В Москве жили рядом: мы в Воротниковском, а они – в Колобовском. У нее, кстати, была какая-то детская повесть о скрипачах, где был описан домик прямо напротив ее дома, там, где церковь. Она поддерживала близкие отношения с композиторами. Когда мы у них бывали, там всегда был композитор Листов, там он играл “В парке Чаир” и “Тачанку”. На ее застольях все было очень элегантно сделано, какие-то тартинки, было очень красиво. …У нее был роман с маминым братом, но от меня в детстве все скрывали. У него была ранена нога, он всю жизнь хромал, был академик, занимался новой историей. Мне рассказывали, что будто бы ему вырвали зуб, у него началось заражение крови, и пришлось ампутировать часть ноги. А потом, уже после смерти Сталина, он сам признался, что воевал у англичан, был призван в армию в Тбилиси и ранен большевиками, поэтому это все тщательно скрывалось. Когда он лежал в больнице, то Нина Павловна к нему приходила, навещала его, но она каждый раз надевала новые шляпки, а там надо было просто еду приносить, есть было нечего. В общем, он был разочарован от ее шляпок, стихов. А тут пришла его другая знакомая, и он на ней женился, и они прожили сорок лет, но с Ниной Павловной роман не прекращался, время от времени он возобновлялся, и даже, я помню, в 1936 году были такие разговоры, что если Саконская забеременеет от него, то он к ней уйдет. У них с женой не было детей.
Алексей Ефимов
Нина Саконская
Крученых тоже был к ней неравнодушен. Но не только к ней. Каждый день он обходил всех. Сначала он шел в дом тринадцать по Дегтярному переулку, там жила Красавица (так мы называли одну из соседок), потом к нам в дом два дробь одиннадцать, а дальше жила Нина Павловна, и он каждый день всех обегал. Его нигде не принимали как гостя. С мамой они какие-то стихи обсуждали, потом он ее заставил написать воспоминания о Хлебникове. Каждый день он приходил, каждый, иногда и по два раза в день. Бежал всегда с портфелем своим. “Мальчик, кинь мячик!” – кричали ему мальчишки, потому что он не шел, а бежал».
Льва Толстая и Михаил Светлов
В марте 1942 года Лида Толстая решила оставить Историко-архивный и поступать в Литературный институт. Она взяла свои стихи, которые были уже напечатаны в нескольких газетах, и пошла с ними за рекомендацией для поступления к Михаилу Светлову. Известно, что он взял тетрадку с надписью «Л. Толстая» и сказал: «Льва Толстая? Ну, заходи, старуха». С этого началась дружба, связавшая их на всю жизнь.
С того дня до отъезда Светлова на фронт они встречались ежедневно. Много ходили по пустой военной Москве, по Ленинградке, за метро «Сокол», до самых Химок, сидели на ступенях заколоченного Речного вокзала.
Татьяна Ефимова, жена Алексея Ефимова
С его стороны это была влюбленность к юной талантливой девочке, с ее – нескрываемое восхищение.
В июне он уехал на фронт и стал писать ей иронично-нежные открытки. Но когда ее сердце занял другой человек, о чем, видимо, она ему сообщила, в его смешных посланиях появилась едва уловимая горечь, спрятанная под маской шутовства. С появлением в ее жизни Либединского Светлов надолго исчез, чтобы никак не бросать тень своим отношением к Лидии Борисовне.
23 августа 1942
Толстуха!
Я уехал, так и не попрощавшись с тобой. Но ты ведь давно знаешь, что я – хам.
Я с большим умилением вспоминаю твою милую круглую мордочку.
Напиши мне. Это меня очень обрадует.
О своей жизни напишу в следующем письме. Сейчас уходит почта.
Обними Марка[7] и Юру[8], и Лялю[9], и Акопа.
Целую тебя,
Миша.
Мой адрес: Действующая Армия, П.П.С. 15–16, редакция «На разгром врага», мне.
Пиши! Пиши!
Михаил Светлов. 1920-е
6 сентября 1942
Толстун!
Получил твое письмо. Очень обрадовался ему. Значит, ты по-прежнему существуешь и делаешь добро. Это факт положительный.
Значит, возможно, и ты поедешь на фронт. Говорят, что и Жанна д`Арк была несколько толстовата, так что ты будешь похожа на нее, как две капли воды. Умоляю: поскорей, поскорей стань Орлеанской! Я так в этом нуждаюсь.
В редакции – милые ребята, и мне легко с ними работать. Боевая слава моя, сама понимаешь, еще не гремит по фронту, но мой боевой читатель пока что доволен тем, что я пишу для него.
Ко дню твоего рождения я, конечно, приехать не смогу. День твоего рождения – это, конечно, большой национальный еврейский праздник, но все равно так скоро редакция меня не отпустит. Заранее обнимаю, поздравляю и целую тебя.
Миша.
На обороте:
Марки можешь не наклеивать. Письма сюда бесплатные. Видишь, как я забочусь о твоем бюджете.
Михаил Светлов. 1941
13 сентября 1942
Толстун!
Так ты, значит, продолжаешь существовать. Еще бы! Попробуй тебя спихнуть с этой планеты!
Твое письмо и вырезку получил. Спасибо. Мне Олик уже прислал эту газету.
Хочу написать Акопу, но не знаю номера его квартиры. Напиши мне. А пока поцелуй его от моего имени.
Живу неплохо. Плохо только с жильем. Но, я думаю, устроится.
Пишу в газету, выезжаю на передовые, но пока только вживаюсь. Думаю, дальше интересней будет.
Ухаживать не за кем, так что не мучайся. Верен тебе поневоле. Но тебя это как будто вообще не волнует.
Пиши мне, пиши. У тебя ведь больше свободного времени.
Целую тебя,
Миша.
27 сентября 1942
Толстун!
Как видно из твоих писем, ты там не очень прыгаешь. Без меня не пляшется. То-то!
Писать тебе не о чем. За это время не было ничего нового за исключением того, что я один раз за обедом съел два вторых, так как был голоден.
Из твоего последнего письма также понял, что твой роман с Марком[10] в полном разгаре. Поменьше приставай к нему, и онтебя наконец полюбит. Тогда будет полное счастье. А я буду стоять в стороне и завидовать.
Поверишь ли, я тут живу совершенным монахом. Трудно приходится, но что поделаешь – война.
Целую тебя,
Миша.
Целуй дочку и Юру.
P.S. У меня теперь новый адрес: Полевая почта 1516, часть 251, мне. По старому адресу письма доходить не будут.
