Генерал Радко-Дмитриев решил воспользоваться слабостью обороны 8-й германской армии и нанести удар на широком фронте. Цель операции состояла в том, чтобы прорвать германские позиции и отбросить противника за реки Эккау и Аа. В дальнейшем предполагалось овладеть Митавой и перерезать железную дорогу Митава-Крейцбург.
О грядущей операции знал строго ограниченный круг лиц. Кроме того, чтобы ввести в заблуждение противника, была имитирована переброска 6-го Сибирского корпуса в Румынию. В результате этих мероприятий германское командование оказалось введенным в заблуждение относительно намерений русских.
Силы 12-й армии были сведены в три оперативные группы: Одингскую, Бабитскую и Олайскую. Главный удар наносила Бабитская группа. В ночь на 23 декабря 1916 года (5 января 1917 года) внезапно, без артиллерийской подготовки, русские войска атаковали противника. В первые же часы на участке Бабитской группы обозначился успех. Ее части прорвали фронт противника в двух местах и к исходу дня заняли район Скудр — Граббе. Атаки же Одингской и Олайской групп оказались безуспешными, отсеченные сильным огнем противника, они вынуждены были отойти на исходное положение. На остальном фронте 12-й армии велись бои местного значения.
Тактический прорыв, осуществленный Бабитской группой, не был, однако, развит в оперативный, а элемент внезапности был утерян. Дальнейшие боевые действия вылились в затяжную и кровопролитную борьбу за овладение отдельными пунктами. 29 декабря 1916 года (11 января 1917 года) по приказу Радко-Дмитриева наступление было прекращено. Войска получили приказ «прочно утвердиться на занятых новых позициях».
Атака на Митаву оказалась полной неожиданностью для германской главной квартиры. Резервов у немцев на этом участке не оказалось. Предоставлялась реальная возможность, развивая наступление, выйти к железной дороге Крейцбург — Митава и, угрожая флангу и тылу якобштадтской и двинской группировок противника, заставить его оттянуть свой фронт от Западной Двины. Но этого не было сделано. В результате наступление свелось только к некоторому улучшению расположения русских войск.
В конечном итоге Митавская операция оказалась безрезультатной, а намеченная цель достигнута так и не была. Причиной этого явился ряд серьезных упущений русского командования при ее подготовке и ведении. Сосредоточив все свое внимание на подготовке к прорыву неприятельской обороны, оно не продумало мероприятий по его развитию. В ходе операции вскрылось и истинное состояние российской армии. Давно назревавшее среди солдатских масс недовольство войной вылилось в открытые революционные выступления. Наиболее широкий размах они получили в сибирских частях, считавшихся самыми дисциплинированными и боеспособными. Генерал Рузский отмечал, что «Рига и Двинск — несчастье Северного фронта, особенно Рига. Это два распропагандированных гнезда»[149]. Это подтверждал и генерал Брусилов, главнокомандующий Юго-Западным фронтом. Армия не хотела больше воевать. Мало кто из многих миллионов простых русских солдат понимал, за какие «идеалы» они годами должны гнить в окопах, кого и от кого они должны защищать. Не понимали, за что воюет их страна, и простые граждане России. Больше страдать и голодать за «Проливы» никто не хотел. «Запас прочности» Российской империи, в отличие от Германской, оказался низким.
Таким образом впервые столь очевидно политический фактор вмешался в события Первой мировой войны.
В этой книге мы оставим за скобками сами революционные события февраля и октября 1917 года в России, лишь кратко остановимся на том, как они отразились на состоянии российской армии и положении на фронте.
Особенно важную роль в этом смысле сыграл приказ № 1 от 1 (14) марта 1917 года, изданный Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов по гарнизону Петроградского военного округа. Он предписывал во всех воинских частях немедленно выбрать комитеты из представителей от нижних чинов, а также избрать, где это еще не было сделано, по одному представителю от рот в Совет рабочих депутатов. В политическом отношении воинская часть подчинялась Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам. Распоряжения, исходившие от Государственной думы, подлежали исполнению только в том случае, если они не противоречили приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов. Смертная казнь за дезертирство и невыполнение приказа теперь также отменялась.
Приказ № 1 оказал огромное революционизирующее влияние на солдат действующей армии и тыловых воинских формирований, способствовал прогрессирующей деморализации армии и неуклонному падению дисциплины в войсках. Именно после этого приказа начался неконтролируемый развал некогда могучей российской армии, развал, который привел к подписанию в марте 1918 года унизительного Брестского мира, по которому Российское государство теряло огромную часть своей территории.
Именно в этот период в русской армии получило широкое распространение такое позорное явление, как массовая сдача в плен. К концу 1917 года в немецком или австро-венгерском плену оказалось огромное количество русских солдат и офицеров — почти 2,5 млн. человек. (Французов сдалось в плен чуть более 500 тыс. человек, англичан — 107 тыс. Даже из разношерстной австро-венгерской армии к концу 1918 года в плен к противнику попало 2,2 млн. человек.) Несмотря на крайне тяжелые условия содержания, наши солдаты предпочитали сдаваться врагу, а не защищать с оружием в руках чуждые им интересы правящих кругов страны[150].
Однако в феврале 1917 года Россия из войны не вышла и вопрос об организации крупного наступления на русском фронте, предусмотренного общим планом союзников, встал со всей остротой перед Временным правительством и верховным главнокомандованием уже в первые дни после революции.
К сожалению, западные союзники России, требуя от нашей стороны перехода в наступление в соответствии с общим планом действий, поступили крайне неразумно и не пытались понять всей сложности внутриполитической ситуации в России, сориентироваться в ней. Впрочем, со своей чисто эгоистической точки зрения они, может, и были правы — Гинденбург готовил решающее наступление на Западе, и европейским стратегам казались хорошими все средства, которые позволили перебросить немецкие дивизии с Запада на Восток. Военные и политики в Париже и Лондоне были куда менее сентиментальными по сравнению с их русскими коллегами и руководствовались в своих действиях исключительно конкретными интересами собственных стран и народов, а не абстрактными принципами союзнической солидарности. Благородные действия русских в ходе подготовки и осуществления Восточно-Прусской операции и Брусиловского прорыва были ими забыты прежде, чем остыли дула наших артиллерийских орудий.
9 (22) и 12 (25) марта главнокомандующий Алексеев представил военному министру два доклада, в которых изложил тяжелое положение армии и высказал мысль о невозможности в ближайшее время вести наступательные действия, предусмотренные решениями конференций в Шантильи и Петрограде. «Мы приняли на этих конференциях известные обязательства, — писал он, — и теперь дело сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отсрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их… Сила обстоятельств приводит нас к выводу, что в ближайшие 4 месяца наши армии должны бы сидеть спокойно, не предпринимая решительной, широкого масштаба операции…»[151].
Через несколько дней, 18 (31) марта, в Ставке было проведено совещание представителей центральных управлений Военного министерства. Его участники пришли к выводу, что русская армия не сможет начать наступление в намеченный срок, т.е. во второй половине апреля. Отмечался упадок дисциплины в войсках, расстройство железнодорожного транспорта и связанные с этим нарушения снабжения армии всем необходимым, нехватка продовольствия, невозможность отправки на фронт пополнений в ближайшее время вследствие неблагонадежности запасных частей. Было высказано веское мнение об отказе от весеннего наступления и переходе к обороне.
