В Ставке же, невзирая на предупреждения разведки о переброске неприятельских соединений в стык русских фронтов, к реке Дунаец, готовились к возобновлению наступления, как только будут пополнены войска и запасы боеприпасов. Пока же великий князь Николай Николаевич решает представить императору Николаю II завоеванную территорию. Царь уже давно жаждал лично осмотреть первые результаты русского владычества в Галиции и ознакомиться с деятельностью русской администрации графа Бобринского, уже отличившейся коррупционностью и насильственным насаждением православия по московскому образцу. Последствия действий противостоящих сторон в Польше и Галиции оказались настолько непредсказуемыми, что продолжают сказываться и по сей день: «Крайне важно также, что в ходе войны империи-соседи — Россия, Австро-Венгрия, Германия, — прежде весьма сдержанно разыгрывавшие этническую карту в соперничестве друг с другом и по-своему обреченные на солидарность из-за совместного участия в разделах Речи Посполитой, теперь в полную мощь использовали это оружие, которое оказалось обоюдоострым. Можно сказать, что взрывной рост национализма на западных окраинах во многом был следствием тягот тотальной войны вообще и новой политики империй в соперничестве друг с другом в частности»[397].

По воле судьбы посещение императором Галиции состоялось буквально накануне австро-германского наступления, в ходе которого к концу июня Галиция будет освобождена неприятелем. Итак, в первой половине апреля 1915 года император Николай II посетил завоеванные территории, если можно так выразиться, с «официальным визитом». Император побывал в Галиции (в частности — Львове), а 11 апреля, за неделю до начала германского контрнаступления, русский царь в сопровождении чинов Ставки и самого Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича посетил крепость Перемышль. Как раз здесь великий князь, «по совокупности заслуг», был награжден еще одной высокой наградой — Георгиевской саблей, украшенной бриллиантами, с надписью: «За освобождение Червонной Руси».

19 апреля 11-я германская армия начала наступление в районе Тарнов — Горлице. Горлицкий прорыв увенчался полным успехом, а 3-я русская армия ген. Р. Д. Радко-Дмитриева за месяц боев была почти полностью уничтожена, так как боеприпасов не было. На шквал германского артиллерийского огня русские могли отвечать разве только пулеметным огнем. Чтобы избежать окружения и последующего уничтожения, прочие армии Юго-Западного фронта — 8, 11 и 9-я — были вынуждены оставить карпатские перевалы и также отступать. Горлицкой оборонительной операцией начиналось Великое отступление русских армий 1915 года.

Через десять дней ожесточенных боев 3-я русская армия потеряла сто сорок тысяч только пленных, около сотни орудий и трехсот пулеметов. Армейские корпуса насчитывали по семь-десять тысяч штыков. Одной из причин таких потерь стал запрет Ставки отступить за естественный рубеж реки Сан. Еще 27 апреля начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В.М. Драгомиров предлагал приступить к незамедлительному отступлению всех армий Юго-Западного фронта за Сан и Днестр, признав тем самым неудачу в Карпатах. Однако Верховный Главнокомандующий отчислил генерала Драгоми-рова от должности и повелел: «Ни шагу назад!» Такой подход объяснялся чрезвычайно просто: не мог же великий князь Николай Николаевич после посещения императором Галиции сдавать ее противнику без боя. Тот факт, что не имевшие боеприпасов обескровленные русские войска не могли противостоять противнику в чистом поле, а должны были отходить за естественные рубежи, не принимался Ставкой во внимание. Собственный престиж для великого князя Николая Николаевича был важнее напрасной гибели десятков тысяч солдат и офицеров.

Проще говоря, Верховный Главнокомандующий в своем напрасном цеплянии за территорию даже не пытался подумать хоть на пару ходов вперед: расчет верховного генералитета на неисчерпаемость человеческих ресурсов стал настоящей бедой русской Действующей армии в Первую мировую войну. Высокопоставленные «стратеги» даже не задумывались над тем, что своей бесталанностью они уничтожают в окопах цвет российского дворянства, опору трона и монархии: офицеры военного времени из интеллигенции, мещан и крестьян совсем по-иному отнеслись к свержению самодержавия в феврале 1917 года.

29 апреля 3-я армия была отброшена за Сан. Так и должно было быть, ибо силы были слишком неравны. Но своевременное разрешение на «оперативный отскок» позволило бы сберечь массу людей. Августейший же Главковерх не мог мыслить рационально. А.А. Керсновский далеко не самым лестным образом характеризует русскую стратегию Первой мировой войны: «Весь смысл войны Ставка видела во владении территорией и захвате географических объектов. Эта ересь была характерной для всей русской стратегии мировой войны и вела к тому, что войска крепко «пришивались» к занимаемому ими району. Это «ни шагу назад» исключало всякий маневр, делало невозможным заблаговременное парирование, приводило в конце концов к разгрому живой силы и, как неизбежное последствие, утрате той территории, для «сохранения» которой и приказывалось «стоять и умирать»… Стратегический примитив, великий князь Николай Николаевич расценивал явления войны по-обывательски. Победу он видел в продвижении вперед и в занятии географических пунктов: чем крупнее был занятый город, тем, очевидно, крупнее была победа. Эта «обывательская» точка зрения великого князя особенно ярко сказалась в его ликующей телеграмме Государю по поводу взятия Львова, где он ходатайствовал о награждении генерала Рузского сразу двумя «Георгиями»… Поражение же он усматривал в отходе назад. Средство избежать поражения было очень простое: стоило только не отходить, а держаться «во что бы то ни стало»… Стратегический обзор мировой войны на Восточном ее театре сам собой превращается в обвинительный акт недостойным возглавителям русской армии. Безмерно строг этот обвинительный акт. Безмерно суров был приговор, вынесенный историей. И еще суровее, чем современники, осудят этих людей будущие поколения. Людям этим было дано все, и они не сумели сделать ничего… вынеся свой приговор, история изумится не тому, что Россия не выдержала этой тяжелой войны, а тому, что русская армия могла целых три года воевать при таком руководстве!»[398].

Действительно, если внимательно вчитаться в директивы русского верховного командования, то можно отметить две характерные особенности:

— целью наступления прежде всего ставится достижение какой-либо условной линии, намеченной на карте между определенными географическими пунктами (город, село) или рубежами (река, горы). Как будто бы легендарная диспозиция австрийца Вейротера перед Аустерлицким сражением 2 декабря 1805 года прочно вошла в плоть и кровь русского генералитета начала двадцатого столетия;

— указания о действиях, направленных непосредственно против живой силы противника, как правило, ставятся в самых общих выражениях: «отбросить» туда-то, «сбить» оттуда-то, «разгромить» там-то и др. Но конкретики в поставленных задачах не чувствуется: очевидно, это отдается на усмотрение подчиненного. Так чего удивляться, что подчиненные порой не слушались указаний (Львов-1914, Варшава-1914), а еще чаще не проявляли никакой самостоятельности (Кенигсберг-1914, Августов-1915). Слепое следование расплывчатым директивам вело к поражениям если и исправляемым, то только доблестью войск и напрасными потерями.

Как только ситуация резко переменилась и русская Действующая армия оказалась перед угрозой катастрофы, в Ставке сразу же проявились панические настроения. Впервые паника в душе Верховного Главнокомандующего проявилась в ходе Горлицкой оборонительной операции 19 апреля — 9 июня 1915 года. И эта паника уже не покидала души великого князя Николая Николаевича в ходе всей кампании 1915 года, вплоть до его отчисления с должности 23 августа. Неуравновешенность натуры особенно резко сказалась как раз в этот критический момент — когда Действующая армия как никогда ранее требовала управления со стороны Ставки. Бывший военный министр совершенно справедливо писал о великом князе: «…этот жидкий на расправу в критические минуты бывший Верховный Главнокомандующий»[399].