Как бы то ни было, переброска корпусов Варшавской группировки под Люблин позволила создать предпосылки для победы в Галицийской битве. Характерно, что это фактически стало единственным глубоко позитивным мероприятием Ставки, возглавляемой великим князем Николаем Николаевичем. Исследователи указывают: «О деятельности великого князя в качестве Верховного Главнокомандующего можно судить по тем событиям и делам, которые имели место на фронте в период с августа 1914 года по август 1915 года, когда фактически ни одна из проведенных операций, кроме наступления войск Юго-Западного фронта в 1914 году в Галиции, не достигла намеченных целей. Но результат Галицийской операции был получен благодаря не военному таланту и организаторским способностям великого князя, а только потому, что войска четко выполняли планы, разработанные накануне войны без его участия… Он ежедневно докладывал в Петроград сводки по результатам боев отдельных соединений и частей, не обобщая их не то что до стратегического, но и до оперативного масштаба. В результате постепенно складывалась практика оценивать войну не по действиям всех или отдельных фронтов, а по армейским операциям, боям корпусов и дивизий. Это резко снижало роль верховного Главнокомандующего и Ставки в управлении войсками, выдвигая на первый план фронтовые и армейские звенья управления»[375].
Невзирая на все это, Верховный Главнокомандующий пользовался такой популярностью, какой до него в девятнадцатом веке обладали разве что М.И. Кутузов и М.Д. Скобелев. Уже с начала войны авторитет великого князя Николая Николаевича в Вооруженных Силах и в России вообще вырос до гигантской величине. До войны великого князя в стране знали мало, даже в обществе. Но, как вспоминает минский губернатор, с началом войны «этот доселе, безусловно, неизвестный, незнакомый, неиспытанный человек делается вдруг популярнейшим и именно политическим вождем. Великий князь вдруг вырастает в политическую величину всероссийского масштаба, становится центром всех чаяний, является всеобщей надеждой, единственным упованием и даже вероятным спасителем!». Причина этого не в военной сфере, так как он «военного гения не проявил», а в том, что «беспримерная популярность великого князя Николая Николаевича, достигнутая им после первых же месяцев войны, явилась исключительно результатом занятой им по отношению к Государю, Его семье и возглавляемого Им правительства определенной позиции, насыщенной бесцеремонной и суровой критикой, снисходительной насмешкой и высокомерным пренебрежением»[376].
Что касается политики, то Положение о полевом управлении войск в военное время, составленное в расчете на императора, и впрямь передавало в руки Верховного Главнокомандующего немалую долю политической власти, вплоть до сношения Ставки с правительством и ведения переговоров с иностранными державами. На фоне развернутой оппозицией антиправительственной пропаганды, пока еще направленной против императрицы Александры Федоровны и Г.Е. Распутина, великий князь Николай Николаевич вскоре почувствовал себя настоящим «спасителем России». Если же вспомнить, что отношения между императрицей и великим князем были более чем недружелюбны, а затем и открыто враждебны, то уровень взаимоотношений между Ставкой и Царским Селом будет более понятен. К этому следует добавить, что в свое время именно супруга великого князя Николая Николаевича черногорская принцесса Анастасия Николаевна представила императрице Александре Федоровне Г. Е. Распутина, рассчитывая через него иметь определяющее влияние на царскую семью. Распутин обманул ожидания своих прежних покровителей, после чего также стал личным врагом семьи великого князя Николая Николаевича. В результате ни императрица, ни наследник цесаревич Алексей, не говоря уже о Г.Е. Распутине, во время пребывания в должности Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича Ставки не посещали.
Что же касается армии, то солдаты и офицеры восхищались своим Главковерхом, придавая ему черты былинного героя и поборника справедливости перед неумелыми командирами. Дело дошло до того, что в армейской массе чуть ли не все неудачи приписывались генералам, а все успехи — великому князю Николаю Николаевичу. В своем дневнике М.К. Лемке доходчиво и верно отразил картину складывания положительной легенды о великом князе в солдатском сознании: «Народ и общество знают, какая масса мерзости делается и должна делаться при самодержавии в командном составе нашей армии. Все слышали в свое время о горячем, порывистом и несдержанном характере Николая Николаевича. Теперь ему придали благородные черты реформатора армии, ярого сторонника правды, решительного искоренителя лжи, удовлетворяя этим свой запрос на подобные положительные качества, — отсюда легенды не о том, что было и есть, а о том, чего так хотелось бы… С 20 июля 1914 года, когда великий князь был поставлен в то положение, в котором лицо делается предметом общего серьезного внимания, Николай Николаевич стал очень быстро приобретать симпатии сначала армии, потом народа и общества. Тут, говорят его апологеты, он шире обнаружил все то, что таилось в его изменившейся натуре. Он показал, что рвется понять нужды народа, что уже хорошо знаком с политикой нашего правительства, которой под влиянием жены сочувствовал-де все меньше и меньше. Прошло три-четыре месяца войны — и Николай Николаевич стал уже просто популярен. В армии о нем говорили не иначе как с восторгом и часто с благоговением; всепрощающее общество охотно дарило ему свое искреннее расположение…»[377].
Надо отметить, что подобное отношение к своему Верховному Главнокомандующему, вне зависимости от реального положения дел, объективно несло с собой громадную пользу и укрепление морального климата в Действующей армии, особенно в периоды неудач. Люди чувствовали, что где-то там, наверху, есть их заступник и справедливый покровитель, с которым Россия не будет побеждена. К примеру, участник войны пишет: «…наибольшей популярностью пользовался великий князь Николай Николаевич — главнокомандующий Русской армии. Его впечатляющая внешность и личные качества привлекали и военных, и гражданских лиц… Ходили разговоры, что великий князь, грозный во гневе, увольнял со службы и даже подвергал телесному наказанию генералов за неподчинение приказам. Было это правдой или нет, значения не имеет. Солдаты верили, что с главнокомандующим шутки плохи, что он не терпит пренебрежения долгом, каждый, кто будет уличен им в безответственности, подвергнется наказанию независимо от звания и положения»[378].
Точно так же в Германии кумиром стал Гинденбург, хотя каждый желавший на минутку задуматься немец знал, что реальным полководцем является начальник штаба Гинденбурга ген. Э. Людендорф. Тем не менее по всей Германии строились памятники Гинденбургу, его именем назывались города и корабли. Немецкие ученые назвали гинденбургом только что открытое на Папуа — Новой Гвинее сумчатое животное. В результате «сам Гинденбург играл под грубоватого народного героя ala Блюхер и быстро вошел в роль выставляемого повсюду напоказ и до небес превозносимого национального идола. Возможно, он, которому все до сих пор сознательно пережитые им события казались само собой разумеющимися ступенями богоугодного возвышения прусско-германского гогенцоллернского рейха, и сам был убежден в том, что сыграл под Танненбергом выдающуюся роль»[379].
Популярность Гинденбурга затмила популярность самого кайзера Вильгельма И. И чем дольше затягивалась война, чем большими по масштабам становились человеческие гекатомбы, тем популярнее становился Гинденбург, как то и положено искусственно и нарочито раздутой фигуре так называемого «народного героя». Та же ситуация произошла и в России. Чем дальше, тем больше популярность великого князя Николая Николаевича лишь поднималась, затмив, наконец, самого императора и вскружив голову Верховному Главнокомандующему. Да и как не закружиться голове, если Верховный Главнокомандующий по действующему статуту имел право на самостоятельные сношения с иностранными державами? Те же французы, добиваясь от русской Ставки очередных преференций в виде русской крови, льстили русскому Верховному Главнокомандующему. Не отставали и братья-славяне. Так, мать наследника сербского престола королевича Александра Карагеоргиевича являлась сестрой супруги великого князя Николая Николаевича. Поэтому королевич в письмах именовал русского Верховного Главнокомандующего «дядей». И более того. Например, в письме от 22 апреля 1915 года королевич упоминает «генералиссимуса российской армии, держащего в своих руках судьбу славян».
