Словно монолог в театре, словно рассказ из книжки…

— Которая засадой не была! — возразил Сиф, поворачиваясь к полковнику. — Вы просто наткнулись на… — он поменялся в лице и окончил с заметным акцентом: — Скалев… Которые не успели вовсе подготовиться. Такое на войне… нередко случается.

Взгляд из-под русых бровей, колкие, тёмно-серые глаза. Это что-то внутри — неистребимое. Злой зверёк — и очень одинокий. Какой, к навке, устав, когда рядом стоит такое существо? Заболотин-Забольский взглянул на фотографию — а мальчик с неё глядел точно так же.

— Вы просто наткнулись на… Скалев, — Сиф, хмуро глядя на командира, ещё раз провёл пальцем по фотографиям и, помолчав, добавил: — Которые не успели вовсе подготовиться. Такое на войне… нередко случается.

«Скали» — шакалы по-забольски.

— Ну да, случается. Нередко. Готовы были Шакалята или нет, попали мы в засаду или просто столкнулись — сути это не меняет. Стычка была, — произнёс полковник, переводя взгляд со своего воспитанника на ребёнка с фотографии и обратно.

— И ваша группа осталась «зачистить территорию». Проверить, что вообще за противник — потому как это явно были не выринейские войска… — Сиф рассказывал будто полковнику, а не Гному.

Гном молчал, слушая этот странный, театральный диалог. Сиф не отрывал глаз от военных фотографий. Заболотин-Забольский стоял в дверях, облокотившись о косяк, и тоже глядел на стену — и будто сквозь неё, прямо в прошлое.

— Вы, верно, не слишком хорошо представляете, кто такие Скали, — вдруг повернулся Сиф к Гному.

— Банда, видимо, такая была, — предположил тот, неторопливо поворачиваясь, словно танк на перекрёстке, и направился к дивану. Диалог-рассказ будет долгим, он уже понял. Оба рассказчика не торопились, припоминая военные дни.

— Тогда расскажи, кто такие эти Шакалята, ты, Сиф. Ты это знаешь лучше всех, — решил полковник, опуская глаза. Мальчик согласно кивнул, и диалог превратился в монолог.

— Скали… На войне беспризорников хватает: кто сбежал из детдома, кто там даже и не бывал — всё едино, искать не будут, — начала рассказ мальчик. Он говорил гладко, даже слишком гладко для рассказа — скорее, он будто читал по книге или рассказывал наизусть: — А что делать беспризорникам в сошедшем с ума мире взрывов и автоматных очередей? Да, они сбиваются в банды. Полные гонору мальчишки, о которых через пару дней уже никто не вспомнит в этом… аду, — взгляд спрятался от слушающих офицеров, уткнувшись в циферблат часов на руке. — А Скали… сумели выжить. Случайно. Просто повезло — найти оружие и смысл существования.

Этот лесок — росшие вперемешку ели и осины, берёзы и сосны — толком не знал бушующей кругом войны. Он даже не знал, что за люди в камуфляжной форме с нашивками синих, выринейских цветов устроили привал на поляне. Усталые обречённые лица. В глазах — знание приговора. Не уйти, не прорваться. Впереди ждут, сзади догоняют — как бы ни старались.

Не уйти — а значит, не выжить.

Одна радость на этой проклятой войне — запретная, но желанная, а война снимает все запреты. Тем более, когда есть возможность достать эту «радость» — под видом лекарства, для «экстремальных ситуаций». Тем более, когда вся война — экстремальная ситуация… По рукам солдат пошла плоская коробочка с белыми капсулами. Пометка «ПС» почти стёрлась, но и так все знали, что это — ключ к блаженству. Когда эмоции засверкают тысячью красок, и каждая будет дарить наслаждение. Даже страх. Даже обречённость. По две, по три в рот — о какой дозе тут говорить, когда группе жить-то осталось — день всего? Зато этот день будет пиром эмоций.

Счастье. Ничком на траву — слушать себя, сходить с ума от осознания, сколько разных ощущений и чувств в тебе вмещается. Раскачиваться, в попытках удержать сознание на плаву. Расслабиться. Мир до боли ярок. Эта боль — тоже блаженство. Любое чувство дарит его.

Так и умирать не жалко, ты просто не заметишь. Ведь смертельный страх — наслаждение, боль — наслаждение, бездумье — тоже наслаждение. Весь мир у твоих ног, он готов принести тебе в дар величайшее — счастье.

Кто-то крикнул от восторга, и это крик подхватили встревоженные птицы, взмывая над поляной. Лес не понимал, что происходит.

… На поляну вышли странные низкорослые люди — взрослые, злые глаза на детских лицах. Кто-то поднял отброшенное солдатами оружие, помимо воли взглянул в прицел. Настоящее оружие, где смерть пляшет на кончике твоего пальца, лёгшего на курок, — а в прицеле всего лишь чуть шевелящиеся странные брёвна, одетые в камуфляж. Какие люди? Они не похожи на людей!

Тишина. Только шумят перепуганные птицы.

А потом кто-то злым детским голосом крикнул, давясь плачем: «Гады, мамку зачем погубили?!» — и тишину в клочья порвала автоматная очередь.

… Бойня закончилась быстро. Низкорослые люди с удивлением разглядывали мёртвые тела. Удивлялись они тому, что не могли признать в бестолковой пальбе по еле шевелящимся телам убийство людей. Они не чувствовали раскаяния, только твердили друг другу, что убили целый отряд тех, кто принёс в их дома войну. Хвастались, кто больше, и собирали оружие.

Потом они стали называть себя со странной гордостью, дерзко: «Скальже стая» — Шакалья стая, падальщики войны, охраняющие подступы к родному городу, нагоняющие выбившиеся из сил отряды, рискнувшие оказаться рядом. И прятали в карманы коробочки с белыми капсулами, помеченные буквами «ПС».

— Вот с тех пор Стая стала такой, какой она есть… была, в смысле, — быстро поправился Сиф. Кто бы знал, как сложно возвращаться в прошлое — будто в заброшенный дом, когда-то полный дорогих тебе людей. Даже если возвращаешься только в мыслях, потому что всего Сиф рассказывать этому похожему на танк генералу Итатину не стал. Всего даже командир не знал. Сиф хранил воспоминания о том, чего не видел сам, глубоко внутри. И, странное дело, представлял он те рассказы яснее реальных событий.

— Вскоре у Стаи появился закон. Который позволял выжить… Вернее, — мальчик невесело усмехнулся, — сохранить имя Стаи, потому что после каждой стычки она менялась. Недостатка в новичках не было, Скали были даже… знамениты. Конечно же, законом этим был закон сильного. Раненому или трусу не место в Стае! Жестоко? Да. Неразумно? Тогда мы этого не знали и думали, что просто избавляемся от слабаков. Ведь Стае нужно быть сильной! Ведь мы ещё дети! Капу, командиру, было тогда лет шестнадцать, остальные — младше, — Сиф перескакивал с прошедшего времени на настоящее, еле сам это замечая, затем вновь возвращался к прошедшему — какой-то своей частью он перенёсся почти на семь лет назад. В события, о которых ему рассказывали там, в Стае. Он почти слово в слово повторял сказанное Капом, кроме своих теперешних рассуждений о «законе Стаи». Помолчав немного, приводя мысли в порядок, мальчик закончил: — Вот такими мы были, Скалями. «Шакалами».

Гном молчал — осознавал услышанное. Не то, чтобы он медленно соображал, нет, когда надо — решения проблеме он находил мгновенно. А так он просто всё делал неторопливо, обстоятельно — и думал тоже. Танки не гонят, зато горе тому, кто окажется у танка на пути, особенно с дурными намерениями. Такого самоубийцу ведь даже не заметят.

— Дети — одни? — коротко спросил он, обдумав рассказ.

— Ну… да. Мы же… они же думали, что город свой охраняют. В пригороде — там пустынно, если военные и появляются, то их не слишком много. Это потом пришлось уйти — когда «взрослые» боевые действия в город перешли…