Бесполезно искать на современных картах Российскую Империю, Забол или Выринею, но в мире, где проживает Сиф Бородин, эти страны существуют. И война, всколыхнувшая их шесть лет назад, ничуть не отличается от тех войн, что знаем мы.

Именно она свела вместе российского офицера и забольского мальчишку, ненавидящего военных. В будущем одному суждено стать героем войны, другому — самым юным офицер Лейб-гвардии, Имперской Службы Безопасности, а пока… Сумеют ли они понять друг друга — и принять?

Найти в себе силы взглянуть в глаза смерти и увидеть всего лишь напуганного ребенка.

Перешагнуть через ненависть, принять долг солдата — долг защитника Отечества.

Чтобы, когда через шесть лет придёт приказ от самого Великого князя, в военное прошлое взглянуть без страха. И больше от него не бежать — ведь цена побега бывает слишком высока.

В укромном уголке школьного двора, среди ноздреватых мартовских сугробов, на стене расцветали диковинные яркие цветы, голубело небо, окружая по-весеннему яркую радугу, облака жались к краю, не в силах его заслонить. Это весеннее, многоцветное великолепие дерзко — как и положено молодой жизни — бросало вызов окружающим талым сугробам и промозглым ветрам.

— Этот город так сер, что однажды, я знаю,

Он тебе надоест:

В нём сотни скучных, десятки унылых

И несколько мрачных мест, — с каждой строкой, пропетой весёлым мальчишечьем голосом, на рисунке расцветали новые детали, словно наперекор этому самому «серому городу». -

А ещё однажды, под серым дождём, -

Я вижу — поднимешь глаза

И поймёшь, что уже полсотни лет

Здесь льёт дождь, но не бьёт гроза.

— … И ты оставишь свои ботинки, — весело подхватил второй, девчачий голос, -

На пороге серого дома

И пойдёшь гулять по траве,

Босиком гулять по траве,

Мы там станем, как дети — дети цветов,

Мы станем, как дети — дети цветов… — второй голос ещё какое-то время вдохновенно мычал мелодию, а первый за ним допел:

— Мы услышим ветер свободы

В своей голове… — и вот уже над радугой золотилось свежей краской солнце… в форме пацифика. Круг и четыре луча, похожие на перевёрнутое дерево, — знак мира, знак ненасилия. Нет — войне.

Высокий длинноволосый мальчишка опустил баллончик с жёлтой краской, спрыгнул с покосившегося фанерного ящика и обернулся к друзьям:

— Ну, как?

Стоящая рядом девчонка, кистью подрисовывающая бирюзовые перья голубю, сидящему на радуге, взглянула на солнце и одобрительно замычала что-то про «сделать мир прекрасней» — во рту была зажата вторая кисть, и говорить внятнее не получалось.

— Эй, Спец, а ты как думаешь? — мальчишка повернулся ко второму товарищу. Тот не ответил, сосредоточенный на рисовании. На третий окрик недовольно повернул голову:

— Чего, Каш?

— Вечно ты будто с Луны в гости прилетел, — упрекнул Каша, отбрасывая от глаз особо непослушные пряди своей «гривы». Спец промолчал на это, подвернул рукава куртки и снова сосредоточился на красках. Рисовал увлечённо, на губах играла странная, незнакомая доселе его друзьям улыбка. Закончив последнюю деталь, мальчик отстранился на мгновенье, а потом несколькими схематичными мазками «нацепил» на ствол автомата венок из ромашек.

— Вот, — вздохнул Спец, словно очнувшись ото сна.

— Как настоящий, — присвистнул его друг.

— Невероятно, — ненатурально удивился мальчик и уткнулся взглядом в свои часы. Из-под широкого, не по руке большого металлического браслета выглядывала полосато-зелёная фенька — нитяной браслетик, знак дружбы. Фенька эта была торжественно повязана на день рожденья Расточкой — той самой девочкой, которая и придумала «сделать мир чуточку прекраснее», а теперь заканчивала рисовать голубя на радуге.

Тут Расточка собственной персоной выглянула за угол и бешено замахала руками:

— Шухер! Там обнаружили, что мы устроили себе «ран-эвэй» с НВП, и Николай Палыч с завучем топают сюда!

Ребята переглянулись, дружно подхватили кисти, баллончики и банки с краской, всё это хозяйство сунули в сумку и бодренько, осторожно двинулись к школе, чтобы быстро нырнуть в гардероб и сделать вид, что всё так и было, а они не причём, и никакой «начальной военной подготовки» не прогуливали. Извечная проблема — сделал, вроде, хорошее дело, а знаешь, что взрослые точно не оценят… И ладно бы Николай Палыч, он был человек мягкий, несмотря на преподаваемый предмет, и вздыхал только: «Ну что с вас взять?» — а вот завуч была склонна к довольно горячим и резким решениям…

В кроссовках хлюпало и чавкало, хорошо ещё, НВП была последним уроком, можно переодеться в уличную обувь — а никто и не заметит.

… А вот солнечный пацифик и автомат с венком заметили все. Но трёх ребят это уже не волновало. Или волновало?

По крайней мере, Спец мыслями гулял всё оставшееся время где-то очень-очень далеко. Вертел часы на руке, изредка тёр колено, и на лбу прорезывалась жёсткая, взрослая вертикальная складочка.

Капель гремела по карнизам резкой, будто автоматная очередь, дробью. С первой разведкой по городу прошёл март и залёг на время, а зима пока превратила пробные мартовские лужи в каток и припорошила сверху тонким слоем снега. Город неуверенно вслушивался в свои ощущения, решая, перед кем из времён года капитулировать. Этот невысказанный вопрос висел в воздухе, дробясь и множась на бесконечные «Как?», «Перед кем?», «Зачем?». Город ждал, колебался, а люди поглядывали на небо, смотрели прогнозы погоды и перед выходом из дома потеплее заматывались в шарфы. Погоде они верить не торопились.

Машины ехали по дорогам неторопливо и аккуратно, но, как бы ни старались, ехидная зима делала своё дело: то тут, то там останавливались две-три, печально подмаргивая окружающему миру оранжевыми огоньками авариек. Дождавшись полиции, пострадавшие высказывали всё, что думают о погоде или втором водителе, переглядывались и, в общем-то, вполне мирно разъезжались.

А зима караулила новые жертвы, присыпая лёд на дорогах снежком. Скоро, скоро ей придётся отступить, но она не торопилась сворачивать фронт, подписывать капитуляцию, освобождать военнопленных — дворы, заваленные сугробами, крыши, увешанные сосульками, и заледенелые водостоки…

По тротуару вдоль проспекта пронеслась ватага мальчишек младшешкольного возраста, следом, отставая на пару метров, размахивая игрушечным оружием и во весь голос улюлюкая, — вприпрыжку бежала компания чуть постарше. Судя по истошным воплям «Бей их!», «Сдавайтесь!» и более ёмкому: «Тра-та-та-та-та, ты убит!» — ребята играли в войнушку, самозабвенно и увлечённо. Один мальчик, самый высокий во второй компании, нацепил на голову солдатскую, доставшуюся, наверное, от служившего в армии старшего брата, кепку, нарисовал себе красным фломастером шрам под левым глазом и изображал из себя небезызвестного капитана Заболотина-Забольского, героя Забол-Выринейского конфликта…