Кирюха предпочитал выборгский вариант, но клиенты на это шли неохотно: комфортабельный финский паром обходился дороже, чем мелкая латвийская посудина.

Через Польшу Кирюха гнал машину только раз — и закаялся: на дорогах разбой, на границах поборы.

Впрочем, и на родных просторах хватало забот: при въезде в Тверскую губернию плакат ГАИ предупреждал, что на трассе грабят, так что просьба проезжать не мешкая.

Ночевать приходилось у подножья стаканов той же автоинспекции, каковой сервис также надо было проплачивать.

Так Кирюха зарабатывал свой хлеб, наслаждаясь кочевой жизнью и не терзаясь мыслями о будущем.

В Германии у Кирюхи, как он уверял, имелось множество влиятельных корешей, которые могли и паспорт выправить, и бессрочную визу.

Насчет бессрочной визы я усомнился: зачем тогда ему обивать пороги консульства?

Но всё это были мелкие отклонения от истины. Если даже десятая доля того, что Кирюха наплел о своих закордонных возможностях, соответствовало действительности, — с ним можно было работать.

К несчастью, этот король автострад панически боялся летать и ездил в Германию только поездом.

Это, конечно, всё осложняло.

Впрочем, меня в самолете тоже укачивало.

63

Двое суток до отъезда я провел на квартире Марины Петровны без света и воды, стараясь ничем не выдать своего присутствия, в полной готовности немедля исчезнуть.

В назначенный час Кирюха явился ко мне домой. Бодрый, деловитый, все в том же тренировочном костюме и в белых кроссовках: другой одежды и обуви он, похоже, просто не знал.

— Привет нелегалам! Чё в темноте сидишь?

— Всё вырубил перед дорогой.

— Так в кальсонах и поедешь?

Положим, я был не в кальсонах, а в недешевой голландской пижаме: мне предстояло тридцать шесть часов (ночь, день и еще одну ночь) провести в спальном мешке.

— А где твой багаж?

Я молча показал на пачку "Марльборо", лежавшую на столе. Все мои пожитки (два чемодана, кассет ник с наушниками, баул с едой-питьем, фонарик, чтиво и спальный мешок) были уже загружены вовнутрь.

Присели на дорожку.

— Имею разговор, — сказал Кирюха. — У меня тридцать пять тысяч чужих, вот такенный рулон. Ты ужать для меня их не мог бы? Раз в пятьдесят, чтобы в фестончик влезли. А то ведь сбондят, чего доброго. Или на границе отберут.

Я отметил, что немецкие словечки из его речи пропали: должно быть, оттого, что разговор шел по существу.

— Уменьшить-то дело нехитрое. Но ведь вернуть их в нормальный размер ты всё равно без меня не сможешь. Лучше отдай на хранение мне.

— Ну да, — Кирюха хитро сощурился. — А детородный орган полярного зверя не хочешь?

Я хотел было ответить в том смысле, что я ему не то что детородный орган, голову свою ему доверяю — и то ничего.

Но тут за окном мне послышалась какая-то топотня. Я выглянул — и точно, в подъезд рысцой вбежал деятель в шерстяной маске с автоматом наперевес. За ним — другой, третий, четвертый.

Есть народная примета: хлопцы в масках — не к добру.

— Вот радость-то какая, — сказал я Кирюхе. — Налоговая полиция к нам в гости идет. Смыться уже не успеем, придется поиграть в прятки.

— А я здесь при чем? — удивился Кирюха. — Это, брат, твои трудности. Я, может, просто к другу зашел. Попрощаться.

— Попрощайся заодно и со своими деньжатами. Оприходуют — и спасибо не скажут.

Я распахнул балконную дверь (там была пожарная лестница), сунул свою транспортную сигаретную пачку под диван и, не вдаваясь в лишние объяснения, схватил Кирюху за плечи.

— Эй, ты мне это брось! — успел только вскрикнуть мой провожатый, и мы с ним провалились в малый мир.

Только добежали до красно-белого контейнера под диваном, только юркнули в прорезанный сбоку клапан — как в квартиру уже ворвались.

Масочники не стали тратить время на банальные звонки и стук в дверь: они просто привели с собой слесаря, и тот без труда открыл нехитрый замок Марины Петровны.

— Через балкон сбежал, паразит! — сказал один из хлопцев. — А во дворе у нас кто?

— Хрен в манто, — отозвался другой.

И, грохоча коваными ботинками, масочники убежали.

— Сколько нам здесь куковать? — сидя рядом со мною на полу темной пачки, пробурчал Кирюха. — На поезд опоздаем.

— Ай, мы мелкая дичь, караулить не станут, — успокоил я его. — У них таких, как мы, пол-Москвы. Да ты не трясись, возьми фонарик, погляди, как я устроился.

Кирюха встал, походил по моему убежищу, оглядел штабель толстенных, как заводские трубы, сигарет — и повеселел.

— Однако просторно, — заметил он. — Человек двадцать пять войдет, если не тридцать. А чего ты пачку взял какую-то давленую? Щели кругом. Для воздуха, что ли?

— Нет, это чтобы никто не позарился.

Кирюха помолчал.

— Ладно, будь по твоему, забирай на хранение мои баксы, — неожиданно сказал он. — Только смотри!

Это был знак высокого доверия. Теперь я по крайней мере мог быть уверен, что при малейшей опасности Кирюха не выбросит мое вместилище в мусорный бак.

64

Особых неудобств от дальнего путешествия я не испытывал. Лежал себе в наушниках, слушал музыку, пил пиво, жевал колбаску с сыром, а то садился за картонный откидной столик и, вооружившись фонариком, читал Агату Кристи.

Сон не шел — по вполне понятным причинам.

Сигаретную пачку мою Кирюха положил в саквояж, который, судя по всему, закинул на багажную полку.

Но ощущения верхотуры не было: напротив, мне всё казалось, что я плыву в подводной лодке — с той только разницей, что вместо ядерных ракет рядом находятся шестнадцать полнометражных сигарет.

Запах табака, конечно, раздражал, но постепенно я к нему притерпелся. С этой поездки и закончилась моя жизнь пассивного курильщика, началась активная фаза.

А что касается прочих путевых надобностей в условиях ограниченного пространства, то спрашивайте космонавтов. Они всё это проходили.

Побеспокоили меня в пути лишь дважды — и оба раза таможенники.

Российский очень сокрушался, что Кирюха не задекларировал никакой валюты. Заставил его открыть саквояж.

— Машину покупать едешь, я ж тебя знаю! — занудливо бубнил он. — Как же без денег? Обязательно должны быть деньги на машину.

— На какую машину, начальник? — жизнерадостно отвечал Кирюха. — К тетке еду в гости, у нее и машина есть, и денег навалом. Если хотите знать, она мне всё завещала. Вот откинет ноги — тогда и буду взад-назад деньги возить. Вам на радость.

Поляки тоже ворошили багаж, только не на границе, а на ходу поезда, и не Кирюхин, а наших попутчиков, казахстанских немцев.

Муж, жена и дочка-школьница из города Джамбула переселялись в Германию навсегда и, естественно, загромоздили наше купе своими чемоданами и коробками чуть ли не до потолка.

С них поляки стали требовать какую-то дополнительную плату за провоз лишнего багажа по территории Польши.

Угрожали высадкой на ближайшей же станции, из-за чего женщина и девочка попеременно начинали плакать.

— Проводник! — кричали поляки тонкими вымогательскими голосами. — Идите сюда, проводник!

Но российский проводник на их зов не шел, у него были свои заботы. Запершись в своем купе, проводник варил борщ, аромат которого проникал даже в мое убежище.

Отец семейства стоял на том, что никаких денег у него при себе нет, только вещи: берите любую.

Поляки резонно возражали, что деньги непременно должны быть, куда же без денег.

Наконец какая-то материальная ценность (судя по бульканью, бутылка) ублаготворила поляков, и они, махнув рукой на попранную джамбульским багажом национальную территорию, удалились.

Кирюхе моему было неинтересно ехать с угрюмыми переселенцами, и он почти всё время проводил в соседнем купе, в компании таких же, как он, веселых перегонщиков: там непрерывно пили, ругались на таможню и бурно обсуждали достоинства и недостатки автомобилей.

Зато уж я вдосталь наслушался переселенческих разговоров. Это не семейство ехало, это перемещалась живая человеческая беда.