Дверцы микро-"мерседеса" на ходу распахнулись, аметистовцы посыпались из него во все стороны.

И вовремя: под огромным колесом "Чичкина" "мерседес" только хрустнул, как божья коровка.

Сделав свое дело, автобус гордо и величаво поплыл в сторону австрийской границы, увозя с собою мой красивый ножичек для разрезания писем.

Я бы в несколько прыжков догнал "Чичкина", но бросить соплеменников в беде не считал возможным.

Как-никак, родная кровь.

Я собрал аметистовцев в щепотку (вместе с Игорьком их было пятеро), сунул в карман куртки, отнес в общественный туалет, заперся в грязноватой кабине и там привел в божеский вид.

К счастью, кабина оказалась довольно просторная, даже со столиком, на котором лежали старые газеты.

Вот на столике я своих друзей и разместил.

Надо сказать, от президентской спеси ничего не осталось: был он бледен, как смерть, взлохмачен и помят. Его светлый и блестящий, дивной красоты плащ совершенно не предназначался для кувыркания по мокрой мостовой.

Телохранители Игоря Дмитриевича выглядели не лучше. Один при падении расквасил себе нос и жалко хлюпал юшкой, другой, постанывая, держался за плечо, третьего никак не удавалось поставить на ноги, четвертый был невредим, но полностью парализован ужасом, и поседелые волосы в его бровях, ушах и ноздрях торчали дыбом.

В сортирной кабинке, рассчитанной на одну персону, сделалось многолюдно.

— Прощайте, господа, — сказал я, протискиваясь к двери. — не нужно меня благодарить.

— Ну, нет, Гулливер, — дрожащим от ненависти голосом проговорил президент. — Так просто ты от меня не отделаешься. У меня длинные руки, я тебя достану из-под земли. Твой счет растет. За "мерс" ты должен мне семьдесят тысяч долларов, да еще там осталась моя визитка с деньгами, округлим до двухсот кусков. Придется отработать.

— Я уже отработал, — возразил я, — тем, что вернул тебя обществу. Еще раз появишься на моем пути — будешь отправлен туда, где тебе следовало бы сейчас находиться.

И показал пальцем на унитаз.

113

До Германии, а точнее до Мюнхена, меня подбросила на своем "пассате" пожилая немецкая чета.

Я объяснил старичкам, что отстал от шоппинг-рейса. Путевой карты "Tschitschkin-reisen" и удостоверения сотрудника фирмы "Reutberg GmbH" им оказалось совершенно достаточно.

Всю дорогу мы со старичками беседовали о драгоценных камнях (область, в которой я теперь кое-что смыслил) и вообще приятно провели время.

Старички сожалели, что не могут доставить меня до места, но я им это охотно простил.

Деньги за бензин они с меня, однако же, взяли.

В Мюнхене я решил задержаться до понедельника: перевести дух, отлежаться, а главное — проверить надежность своей фирменной корочки: уважительная реакция на нее старичков меня обнадежила.

С этой целью я отправился в хорошую гостиницу и затребовал номер-люкс с бассейном и фонтанчиком в холле.

Увы, меня постигло разочарование: администратор не пожелал даже краем глаза взглянуть на мое фото с печатью "Reutberg GmbH". О паспорте же он вообще не заикался.

— Что вы, что вы! — с почтительным придыханием сказал мне этот седовласый мужчина, когда я полез в карман куртки за документами. — В этом нет ни малейшей необходимости.

Значит, что? Значит, Кирюха в "Рататуе" просто взял меня на понт и все мои вагонные ночевки прошедших времен являлись напрасными?

Это было бы очень досадно, и самоуспокоения ради я рассудил так: наверно, мой немецкий звучит теперь почти натурально и заменяет любой документ.

Придает, так сказать, глянец благонадежности.

Небольшой формуляр, тем не менее, заполнить пришлось. Я не смог удержаться от искушения и записался как Джонатан Свифт, эсквайр: вот будет находка для грядущих историков.

Так или иначе, я провел в Мюнхене восхитительный уик-энд: сибаритствовал на широкой королевской кровати под золотым балдахином, плескался в мраморной ванной.

Еду мне приносили в номер, прямо в постель.

Даже телевизор здесь был суперсовременный, дигитальный, с "Интернетом" и прочими наворотами. Не вылезая из постели, я мог затребовать любой фильм, в том числе и такой, съемки которого еще продолжаются.

Избыток комфорта настроил меня на благодушный лад.

Вот получу из Лихтенштейна паспорт — немедленно пропишусь, думал я. Доставлю удовольствие подружке, да и вообще — хватит жить в беззаконии.

И сразу же куплю "опель-тигру" золотистого цвета. Иначе зачем мне гараж с дистанционно закрывающимися воротами?

Буду ездить на службу и обратно.

Но за границу больше ни ногой.

От любимой работы, от нежной подруги, от уютного дома — куда еще ехать? Где еще такие гордые, такие черные магнолии, как у меня в собственном саду? Где еще такой зеленый бассейн, такой оранжевый корт, такой бурливый голубой джакузи?

Всё, подводим под странствиями черту, твердо решил я. Займемся производительной деятельностью, на досуге — наукой.

Ни шагу из дома. По крайней мере, в обозримом будущем. А может быть, и до кончины.

Пусть Ройтберг оформляет мне унбефристет — бессрочный вид на жительство в Германии.

В конце концов, он мой работодатель.

Как только Ройтберг это сделает — квартиру в Лихтенштейне продам через посредника. Пусть даже с убытком.

Уговорю Керстин родить мне девочку — и назову ее Ниной. Вот так. Буду баловать свою дочурку, пусть растет капризная, взбалмошная, гроза мужиков.

Выпишу в Германию матушку свою, чтоб успела пожить припеваючи.

Порядочные люди умирают в собственной постели, в окружении любящих и дорогих.

Если хорошенько поразмыслить, это единственная цель жизни, ради которой стоит стараться.

114

Но, видно, не судьба мне осуществить сие прекрасное намерение и завершить свою жизненную жорнаду по-человечески, уткнувшись лицом в мягкий животик моей подружки с голубым топазом в пупке.

Беда никогда не приходит одна.

До этой мудрости дошли люди, которым слишком долго жилось хорошо.

Если всё написано на небесах, то в каждой человеческой жизни должен быть соблюден баланс хорошего и плохого.

Математическая разность общего количества выпавших на долю каждого человека радостей и страданий должна к концу жизни равняться нулю.

Навряд ли там, на небесах, работают портачи.

Они, конечно, никому ничего не обязаны, но в целях инвентаризации судеб им должно быть удобнее, чтобы всё кругло сходилось.

Иначе от такой работенки можно и осатанеть.

Вот я, Огибахин Анатолий Борисович. Последнее время мне крупно везло, теперь пришла пора за это расплачиваться.

115

Случилось то, что можно было предвидеть, но никак нельзя ожидать.

Перед сном, насмотревшись боевиков, я переключился на новости — и обмер: с телеэкрана на меня в упор глядел мой шеф Георг Ройтберг.

Этакая приятная округлая сытенькая физиономия с дружелюбной гримаской.

Привет, мол, Огибахин, куда деньги девал?

Лицо пропало, я не успел въехать в смысл сопутствующей информации, но сразу почувствовал: это не к добру.

Сон у меня как рукой сняло. Я пробежался по всем каналам, но телевидение уже перешло на ночное вещание, и больше о Ройтберге никто не заикался. Место новостей заняли эротические фильмы и реклама телефонного секса.

Утром я, отказавшись от завтрака, поспешил в газетный киоск — и точно, предчувствие меня не обмануло: первые страницы газет пестрели жуткими заголовками:

"Загадочное исчезновение германского ювелира".

"Убийство или похищение?"

"Куда ведет русский след?"

116

Вам, должно быть, памятна эта нашумевшая история. В течение трех месяцев тема похищения Ройтберга не сходила с экранов телевизоров и со страниц всех европейских газет.