Несколько раз к его приходу я запирался в ванной, включал душ и мурлыкал там какую-нибудь песню, потом выходил как ни в чем не бывало, говорил ему "А, это вы, привет-привет" и шествовал в спальню.

Так мне удалось притупить бдительность камуфляжника, и в один прекрасный день он удовлетворился магнитофонной записью моего пения и плеска воды за закрытой дверью ванной.

Это была репетиция бегства, которую я время от времени со стабильным успехом повторял.

И вот пришла пора премьеры: на генеральную репетицию времени уже не осталось.

55

Утром, когда камуфляжник должен был принести мне семейные фотографии Игорька, я включил в ванной свежеизготовленную купальную фонограмму, запер дверь изнутри на защелку, дисминуизировался и через щель под дверью вышел в прихожую.

Мой спасительный черный мешок возвышался надо мною подобно Джомолунгме. Я нашел заблаговременно сделанную прорезь, забрался в мешок и затаился в пустой сигаретной пачке, для виду полусмятой, но мягко устланной внутри.

И вспомнилось мне раннее детство, трогательная книжка про мышонка Пика… Как там моя бедная матушка, что она обо мне думает? Что ей говорят обо мне? Я ведь даже не могу ей позвонить…

Впрочем, долго предаваться ностальгическим размышлениям мне не пришлось. Я услышал жуткий скрежет ключа в замочной скважине, глухой удар двери, тяжкие шаги моего снабженца.

— Закрывается, засранец, — прогудел гулкий бас. — От кого здесь закрываться?

Затем я почувствовал, что меня вздымает, как на воздушном шаре, и понял, что трюк мой удался.

Дорога была долгая, тряска ужасная, я боялся выронить из кармана свой верный "глок" и то и дело его ощупывал: там, куда меня везли, он должен был мне очень и очень пригодиться.

Нет, я хочу, чтобы вы прочувствовали весь ужас и всю абсурдность моего положения.

Университетский преподаватель, человек пусть без громкого имени, но вполне достойный, пользовавшийся любовью студентов, расположением руководства и уважением коллег, я вдруг в буквальном смысле слова оказался на помойке жизни и выбраться из этой мерзости мог только рискуя своей головой.

Конечно, я сам выбрал этот путь — в тот час, когда пошел на первое свое правонарушение: без спросу и разрешения проник в чужую квартиру.

Именно тогда я поставил себя вне общества.

Что ж удивляться тому, что в итоге я оказался среди отбросов?

Вот о чем размышлял я, едучи на свалку в черном пластиковом мусорном мешке.

56

Но приехал я не на свалку.

Когда движение прекратилось и я почувствовал под собою твердую поверхность, я выбрался из коробки и сквозь полупрозрачную стенку пакета увидел, что мой "подарок фирмы" стоит на кухонном столе, и над ним склонились два старческих лица — большие, подслеповатые, в крупных морщинах и бородавках.

Как с иллюстрации к сказке братьев Гримм.

На кухне сильно пахло кошкой.

— Ну, ладно, крёстная, я пошел, — пророкотал от двери камуфляжник. — Не знаю, чего этот козел туда набросал. Может, что-нибудь и найдете.

Я поспешно юркнул в свою сигаретную пачку и замер.

Проводив крестника, старички принялись разбирать содержимое мешка.

— Смотри-ка, Гриша, — сказала старушка, — паштет почти несъеденный, полбанки шпротов. Жаль, маслице вытекло. А это что? Колбаса твердокопченая, чуть не полбатона. Вот нелюдь какая, хорошие продукты выбрасывает…

— Не осуждай, Клава, — отозвался старик. — Может, болеет человек, на пищу смотреть не может.

Надо сказать, что накануне побега я и в самом деле сильно нервничал и почти ничего не ел.

— Да не болеет, а зажрался, — возразила старушка. — Ну, Бог ему судья. Будет у нас с тобой сегодня праздник.

И сигаретная моя пачка полетела в мусорное ведро.

Старички еще долго радовались своей добыче и нахваливали крестника, а потом сели завтракать.

Тут кошачьей мочой запахло еще сильнее, и я услышал тошнотворное мяуканье.

— А вот и Мурочка наша пришла, — сказала старушка. — Проголодалась, бедная. Не плачь, поделимся мы с тобой вкусненьким.

Однако проклятая кошка не польстилась на вкусненькое, она всё вертелась около ведра и пыталась его опрокинуть.

— Наверное, мыш туда забрался, — рассудила старушка. — Поди, Гриша, вытряхни в мусоропровод.

Мне совсем не улыбалась перспектива лететь сломя голову с черт-те какого этажа, и я решил уже, что пришла пора предъявиться, но, на счастье, старик запротестовал:

— Вот, у тебя всегда так. Как новости по телевизору, так ступай выноси мусор. Я расцениваю это как вредительство.

— А что, уже двенадцать? — удивилась старушка. — Ну, ладно, так и быть, пойдем, посмотрим, после вынесешь.

И они удалились в комнату, а я остался наедине с неугомонной Муркой, которая фырчала, надыбив шерсть, и не оставляла намерения со мной разобраться.

Дождавшись, когда старички у телевизора стали дружно возмущаться новыми порядками и проклинать власти, я возник из ведра во весь рост.

Мурка заорала от ужаса, и я бросился бежать из этой гостеприимной квартиры.

Пока старички дотрюхали до кухни, я был уже на лестнице, двумя этажами ниже. Вряд ли они поняли, что случилось: просто хлопнула дверь — возможно, где-то у соседей.

Так что видела меня одна лишь кошка Мурка, тварь бессловесная и давать свидетельские показания неспособная.

57

Короче говоря, я, как колобок, ушел и от бабушки с дедушкой, то есть от крёстных моего сторожа, но успокаиваться на мысли, что это бегство сойдет мне с рук, было неблагоразумно: я знал о планах Игорька, а в подобном знании, как говорится, много печали.

Выход у меня оставался только один: покинуть Россию и обосноваться в благополучной стабильной державе, где ни у кого не будет причин меня преследовать.

Свой выбор я остановил на Германии — стране, живущей по-крупному и в то же время ценящей спокойствие и уют.

Умом я понимал уже тогда, что никакое зарубежье, никакая Германия, никакой Лихтенштейн мне не помогут, поскольку свое прошлое человек всю жизнь возит с собою, и в этом багаже среди прочего хлама лежит первопричина всех его бед.

Пока я не вернусь в ту роковую точку, где я сошел с пути порядочного человека, мне суждено вновь и вновь оказываться в паутине порока.

Но это означало, что я должен явиться с повинной и сдаться российским властям. Увы, на такой подвиг лояльности и самоотречения мне не хватало силы духа.

Вы тут уютно окопались, и каждый новый пришлец оттуда вас раздражает: "Чего приперся? Езжай назад!"

Но если я туда вернусь, меня просто убьют — в десяти шагах от границы. И этот груз останется на вашей совести, вы не освободитесь от него никогда.

Конечно, не мне говорить эти слова: на моей собственной совести лежит тяжкое бремя. Из прихоти, из баловства я стал причиной гибели прекрасной юной женщины, оставил за своей спиной безутешных ее родителей. Ежеминутно я слышу, как они меня проклинают.

Хотя, с другой стороны, всех кто-нибудь да проклинает. Непроклятых нет и быть не может, кроме младенцев.

У всех за спиной череда безутешных жертв.

58

Снабженец мой завез меня в Бескудниково.

Оставаться там было неблагоразумно, и я не мешкая, но и не торопясь, на автобусах и троллейбусах с многочисленными пересадками перебрался на Ленинский проспект, поближе к германскому консульству.

Там я снял квартиру у одной тетушки по имени Марина Петровна: она как раз собиралась на дачу до осени и прилежно отрывала телефонные язычки объявлений "Снимем квартиру" на остановках общественного транспорта, за каковым занятием я ее и застал.

Обаять эту женщину оказалось несложно. Она питала глубочайшее почтение к вузовским преподавателям и считала их людьми тихими и аккуратными.

Похвальное заблуждение.

За долгим чаепитием с вареньем я поведал Марине Петровне, что получил от зарубежной фирмы крупный заказ на перевод научного текста и нуждаюсь в тишине и одиночестве: коммунальная квартира, где я прописан, этого мне обеспечить не может.