— Почему вы ненавидите эту Аньес де Курруа?

Я думал, пар повалит из ушей Коко Дансени. Она действительно ненавидела свою добычу. Она проговорила с жесткостью бритвы в голосе:

— Это шлюха. Она трахается со всем, что движется. Даже с шофером.

Бинго! Я вытянул выигрышный билет. За двадцать секунд проницательная мадам Дансени выдала мне имя: мой старый знакомый Эдмон Нгуен. Самый большой выдумщик в Северном полушарии. Этот бедный азиат так и не понял до сих пор, почему у нас два уха и один рот. У него, наоборот, одно ухо, забитое серой, к тому же и два рта. Мы встретились с ним, когда эмир Дохастана поручил мне расследование, связанное с его будущим зятем. Я быстренько узнал все об Эдмоне. В кругу персональных водителей, настоящем питомнике доносчиков, которые считают, что знают секреты всех дел, одни называли его Кастором, другие — Белкой. Можно подумать, он отбрасывал тень своим хвостом. Послушать его, так половина будущих принцев Аравии будет наполовину вьетнамцами. Пока обвинения против Аньес де Курруа основываются на заявлениях этого вруна, она может спать спокойно.

Получив нужную информацию, я отпустил мадам Дансени, которая уже сгорала от нетерпения, и приступил к делу. Это оказалось интересным расследованием, быстрым и полным таких деталей, которые убеждают клиента, что сам Шерлок Холмс у него в подчинении. Нужно сказать, мадемуазель де Курруа нигде не оставалась незамеченной. Эта женщина оставляла эпические следы на чистых страницах всех существований, которые с ней пересекались. В своем роде это была настоящая авантюристка. Например, частица «де» в ее имени, знак дворянского происхождения. Простой взгляд на ее почту — и обнаружилось, что «Электрисите де Франс» присылает счета за электричество на имя Аньес Декуруа. Она присвоила себе дворянство довольно недавно, потому что в 1997–1999 годах, когда она публиковала заметки в толстом альманахе «История», она еще подписывалась своим настоящим именем. Я не читал заметок, но, думаю, в альманахе их оценивали положительно, поскольку они предложили взять ее на постоянную работу. После чего Аньес пропала — когда они обнаружили, что номер ее пресс-карты фальшивый. И не случайно, поскольку ей никогда бы и не выдали такой карты, так как она имела судимость по уголовному делу. Ничего фатального, но она, однако, получила три года условно. Основание: укрывательство краденого имущества. Она обделывала делишки вместе с шайкой, которая грабила церкви и загородные усадьбы. Ее заявления о собственной добропорядочности никого не убедили. А один торговец из «Швейцарской деревни» даже указал на нее как на наводчицу. Неплохая работа для нее! С ее внешностью она везде могла пройти. В двадцать лет она снималась для журналов моды. Затем работала в модельном агентстве, где ее подозревали в том, что она поставляет манекенщицам кокаин. Подозрения были достаточно серьезными, потому что хозяйка из-за них отказалась от ее услуг. Без последствий. В 2000 году Аньес жила, как беззастенчивый браконьер, готовая ухватиться за любой случай. Если она оступалась, то вновь поднималась и… выходила сухой из воды. Брюс Фэйрфилд принял этого ястреба за ласточку. Тем хуже для него. Теперь, когда он ухватил наживку, она быстро вытащит его на крючке. Нормально. Парень, который мог бы зажигать костер стодолларовыми купюрами, — должно быть, от его вида у нее слюнки потекли. Если он рассчитывал ее задобрить, то придется свалиться с неба на землю. Это все равно что гладить нос у льва. С этой Аньес следовало рычать. Еще бы! Ее муж собрал против нее целое дело, чтобы сохранить опеку над их сыном. Напрасные усилия. С тех пор он с ней не разговаривает. Даже когда они встретились два раза на причастии у мальчика. Однако они были созданы друг для друга, как рука и перчатка: его имя тоже появлялось в прессе в связи с махинациями вокруг индекса САС 40, спекуляциями на опционах по покупке акций. В 1991 и 1992 годах она также писала заметки для газеты «Монд», не оставив там о себе особо примечательных воспоминаний, кроме того что запомнился ее уход. Похоже, что если поступление на работу в эту редакцию связано с почти непреодолимыми препятствиями, то затем почти невозможно оттуда вылететь. Кратковременное пребывание там Аньес произвело впечатление: ей стало скучно. Этого там никогда не видали. И так далее… Эта девица появлялась и исчезала. Если она захочет разыграть из себя молодую женщину из хорошей семьи, попавшую в лапы к хулиганам из шоу-бизнеса, ну что ж. Потребуются сотни глаз, чтобы закрыть их на все ее махинации. Прочитав мой доклад, мадам Дансени будет в восторге. Во всяком случае, я так думал утром пятого дня моего расследования.

Накануне я встретился с женщиной-рентгенологом из «Ларибуазьер», которая буквально выжала жалобу из Аньес де Курруа. Старая врачиха рассказала мне, что при поступлении Аньес никого не обвиняла. Она говорила, что просто упала с лестницы в «Бристоле». А когда она уходила из больницы, у нее не было никакой повязки на шее. Это расследование оказалось слишком легким. В субботу утром, встав на рассвете, без каких-то особых планов, я отправился быстро взглянуть на почту матери или сына Аньес. Припарковавшись на перекрестке авеню Эйлау, я поджидал прихода почтальона. И кто же появился сразу же после девяти часов? Мадам Декуруа, мать Аньес. Косынка на голове и сумка через плечо — она юркнула в такси, которое ожидало ее перед дверью. Ей только не хватало черных очков, чтобы иметь вид звезды, которая афиширует свое стремление быть неузнаваемой. Заинтригованный, я последовал за ней. Я не боялся, что шофер такси меня заметит: я езжу на одном из пятидесяти тысяч «ситроенов» 206-й модели серого металлического цвета, зарегистрированных в Париже. По пути между такси и мной проехало около десяти таких машин. Потому что ехали мы далеко, в восемнадцатый округ, в квартал, куда эта буржуазка, должно быть, раньше и ногой не ступала. Она вышла у церкви Святого Батиста, посмотрела на листок и, вместо того чтобы подняться на крыльцо, направилась к боковой части здания. Пока я искал, где припарковать машину, она вошла в подвальное помещение. Спекуляция облатками, подпольное производство церковного вина для мессы, подделка требников? Я размышлял над этим, но в тот момент, когда я пытался открыть эту маленькую дверцу, дама-китаянка схватила меня за руку. В доме, где я живу, студию на первом этаже занимает кюре церкви Сент-Антуан де Ледрю-Роллен. На всякий случай я назвал его имя. Чудом одна из особ, контролировавших вход, знала его. Меня пропустили.

Примерно пятьдесят человек сидели на скамьях и слушали оратора; тот стоял перед алтарем и со всей небрежностью время от времени прижимался к нему своим задом. Это был мужчина пятидесяти лет, с седыми волосами до плеч, одетый в серый костюм и рубашку-поло синего цвета; на лацкане его пиджака был небольшой крест. Без сомнений, кюре этого прихода. У него был голос, соответствовавший статусу, тихий и спокойный; говорил кюре неторопливо, как будто бы его монолог диктовало ему вдохновение, идущее издалека. Рядом с ним стояла группа детей, которые разглядывали нас и слушали его. Никакой мистики. Кюре говорил о мирских делах:

— Полиция конечно же не будет разыскивать наших десятерых маленьких учеников. Но если она решит взять одного из них для примера, она нам этого не скажет. Итак, вы все должны быть очень осторожными. Если вы куда-нибудь берете с собой ребенка, которого вам доверили, отключите свой мобильный телефон, выньте из него сим-карту и заверните ее в фольгу. Пользуйтесь телефоном только в крайнем случае. И никогда не уходите из дому, не взяв с собой номер телефона нашего адвоката и адвоката «Симад»[100]. Не забудьте, что следует всегда иметь под рукой сумку с необходимыми вещами на случай срочного отъезда. Нужно быть начеку двадцать четыре часа в сутки…

Я знаю, что в этих делах молчание и осторожность необходимы, но он явно преувеличивал. Мы все-таки были не в 1942 году. И потом, к чему этот вид заговорщика? Летаргическим тоном святого, который ищет каждую фразу на небесах, кюре придавал своим советам вид, говоривший о присутствии в них Бога. Все заставляло поверить в то, что время тяжелое: его глухой голос, его фигура, слишком худощавая, даже хрупкая для его головы, упорно клонившейся под грузом ответственности. Месье кюре исполнял роль праведника, которого сжигает внутренний огонь. Этот номер меня не впечатлил. Не то чтобы я упрекал его в том, что он хотел наложить повязку на раны. Я тоже нахожу отвратительным, что высылают из Франции на родину детей, которые уже ходят здесь в школу и говорят только на нашем языке. Но изображать из себя Жана Мулена[101] только потому, что собираешься сыграть шутку с Саркози, честно говоря, это было некое упрощение. Кюре никогда не участвовал в забастовках, никогда не выходил на демонстрации, никогда не посылал куда подальше своего епископа, но, тем не менее, он стремился обрести ореол мятежника. Кюре — это как гошисты: их проклятия проливаются дождем на уже влажную почву. Результат: он выбрал в качестве мишени того, на кого и так уже все нападали. После того как тридцать лет он монотонно твердил: «Бог, Бог, Бог…», теперь в его вокабуляре также было одно слово: «Сарко, Сарко, Сарко…» Он делал из Саркози прямо-таки маленького Сатану. Можно подумать, что этот министр требует пожизненного заключения, когда паркуются во втором ряду. Вообще-то, вернувшись на площадь Бово, в Министерство внутренних дел, Саркози мог бы спать спокойно. Обвинения против него сводились к постоянному повторению переливаемых из пустое в порожнее формулировок. Вспомнили про облаву в Вель д'Ив; сравнили отправку домой с депортациями во время Второй мировой войны; заявили, что иностранцы имеют меньшее право на жизнь, чем остальные… Это было глупо, просто глупо. Но эффективно. Хоть раз, но проповеди этого кюре не усыпляли верующих. Ему по-прежнему нечего было сказать, но его слушали. Несмотря на свой бесстрастный вид, бьюсь об заклад, он торжествовал.