Потом встал, взял меня за руку, отвел в спальню, закрыл дверь, надел свитер, перекинул пальто через руку и, повернувшись ко мне, спросил, как меня зовут, после чего сказал:
— Ну что ж, куколка, вы должны мне показывать Париж. Но я уже знаю город. И как только я куда-то вхожу, на меня смотрят, потом со мной заговаривают и просят у меня автограф. Отвезите меня за город, в спокойное место. Например, в Версаль. Если это вам подходит.
Версаль в среду, в день школьных экскурсий?! Там будет толчея, Брюса узнают, мы ничего не увидим. Это мне совсем не подходило. То есть, если месье любит замки, я могу вытащить из рукава кое-что получше, например Фонтенбло.
— Это самый красивый дворец эпохи Возрождения. Там жил Леонардо да Винчи, и там была любимая резиденция Наполеона.
Леонардо да Винчи и Наполеон. С янки это был ход наверняка. Брюс кивнул, и мы отправились. Последняя деталь: прежде чем выйти из номера, он захватил пять маленьких бутылочек виски из мини-бара. Итак, мы отправились. Шофер ждал нас во втором ряду, чего я терпеть не могу. Сам шофер, напротив, мне бы вполне подошел: тип, у которого показатель ай-кью[5] однозначный, но который выжимает лежа трехзначный вес. К тому же вьетнамец. Для ночного развлечения это как раз то, что я предпочитаю: накачанный витаминами парень, чистый и молчаливый. Он знал дорогу в Фонтенбло. Через пару минут он уже катил по набережным, а я начала свои речи. Вот уже три года я сопровождаю иностранцев в Париже и по всей Франции, и речь у меня доведена до совершенства. Анекдоты, немного истории, статистика, несколько шуток, цитаты. Двенадцать лет в школе Уазо, пять лет в школе Лувра, шесть лет подписки на «Вэнити фэйр» и постоянное чтение «Фигаро»[6] — и я знаю, как представить старушку Европу американскому туристу. Обычно они смакуют мои речи, как кленовый сироп. Что касается Брюса, то он сдабривал их глотками виски. Как только мы сели в «мерседес», Брюс произвел инспекцию мини-бара, вынул бокал, взял пару кубиков льда и налил себе добрую порцию виски. Потом он стал слушать меня вежливо и даже не без внимания: один или два раза он рассмеялся. Мы выехали на магистраль Юг, и я затронула некоторые моменты из нашего старого курса истории Франции. Брюс меня не перебивал. Месье спокойно погружался в свой бокал. Во всяком случае, складывалось такое впечатление. Однако иногда на фоне своей безмятежности он показывал коготки. Когда я объясняла, что Фонтенбло представляет собой шедевр итальянской архитектуры, одна из моих фраз задела его. Я говорила о том, что Франция, которая была близка к тому, чтобы стать первой мировой державой, без каких-либо угрызений совести заимствовала образцы из прошлого, у древних греков и римлян, или из-за границы — в Испании. Я подчеркнула, что это достоинство. Это ему не подошло.
— В этом нет ничего оригинального, — заявил Брюс. — Америка все взяла у Парижа и Лондона. Великие нации, которые считают себя центром мира, всегда сначала наблюдают за миром. Это неизбежно. Не делайте из этого характерную черту вашего национального гения.
Он блефовал со мной, этот Джонни Уокер[7]. Тем более что он поставил меня в клинч на свой манер, без озлобленности, так же, как он до этого загнал в угол пресс-атташе: безапелляционно, но самым спокойным тоном. Он говорил неторопливо. Его слова были растянутыми, как будто он произносил их по слогам. Когда я слышала его медленный и низкий голос, создавалось ощущение, что этот человек уверен в себе, он обдумал то, что говорит, и знает, что его не будут прерывать. Это просто: я нашла, что его агрессия изысканно сексуальна. Однако сдаваться под огнем неприятеля конечно же не собиралась. Я люблю, чтобы последнее слово осталось за мной, во всяком случае, на моей территории, в области истории.
— Это неверно, — возразила я. — Египет и Китай ничего не заимствовали за границей. Может быть, потому что они не собирались устанавливать власть над своими соседями. Но в этом я сомневаюсь. Аравия тоже возникла сама по себе, но стремилась завоевать весь мир.
Возможно, что и так. Об этом можно было бы рассуждать бесконечно. Но Брюс хотел сначала удостовериться, что я заказала столик для обеда.
Перед уткой с апельсинами и бутылкой «Мутон-Ротшильда» вы мне сможете петь что угодно про ваш несомненный национальный гений. Искусство жизни, соглашусь, это ваша сильная сторона, в этом вы чемпионы мира. Но сначала дайте мне этим воспользоваться. Найдите нам хороший ресторан.
Не забывайте, я работаю по найму. Мне платят, чтобы я была любезной. С тех пор как я езжу с туристами в Фонтенбло, у меня сложились определенные привычки. Я зарезервировала столик в Барбизоне, на главной улице, в «Трактире матушки Макмиш», отмеченном под номером 17/20 в британском справочнике «Гот и Милло». Брюс был в восторге. Одно только слово «Барбизон» вызвало у него радость, ассоциируясь с художниками в сабо, сельскими свадьбами, мольбертами, запачканными грязью, и смазливыми молодыми крестьянками… Если это была его Франция, то это о многом говорит. У меня явно не такие низменные вкусы. И речи быть не может о том, чтобы сидеть на скамье у деревянного стола. В заведении матушки Макмиш нас обслужат. Она шваброй бы выгнала Коро и Милле[8] при их жизни. Я обещала Брюсу райское удовольствие. Он мне полностью доверился.
Замок его очаровал. В будний день, зимой, замок был в нашем полном распоряжении. Все забавляло звезду. Буквы «F» и саламандры, вырезанные в камне, как знак Франциска 1. Еще более — монограмма Генриха II в форме королевского «Н» и два «С» Екатерины Медичи, одно из которых, зеркально перевернутое и присоединенное к «Н», образовывает «D», эмблему Дианы де Пуатье. Это так по-французски: король, жена и любовница! Бальный зал, тронный зал, Оленья галерея — все восхищало Брюса. Столько настенных панно, лепнины под мрамор, фресок, он не мог от этого опомниться. И был невероятно удивлен, когда узнал, что до приезда Приматиччо и Россо[9] во Франции не было ни одного ремесленника, владевшего этой техникой. Восхищаться этой обстановкой и признавать, что в подобном окружении жила невежественная и грубая знать — это было недоступно его воображению. Стоя перед картинами, изображавшими особ с растопыренными пальцами, протянутыми руками, вытаращенными глазами, Брюс представлял себе королевский двор, сплошь состоящий из изнеженных сеньоров и анорексичных принцесс. Я исправила его представления. Я говорила о блохах, о блюдах с душком и неподобающих запахах. Затем я стала рассказывать о любопытных происшествиях. Вот здесь по приказу королевы Кристины Шведской убили ее любовника. А здесь император Наполеон подписал акт о своем отречении. А там спал Папа, которого привезли из Рима в закрытой повозке. Я не скупилась на эпитеты. Нападения разбойников, изображенные на картинах Удри, в моем рассказе превращались в жестокую резню, характерную для времен римского императора Нерона.
Вокруг нас была обстановка галантных празднеств, и Брюс находился под глубоким впечатлением от того, что увидел. Он обнаружил, что у Франции мужское начало более выражено, чем он предполагал. Только парк его разочаровал. Слишком маленький, слишком упорядоченный, слишком «декоративный». Я сказала ему, что такова Франция: здесь сочиняют музыку, организуют обеды, разбивают сады так, чтобы все было вовремя и в порядке. Если ему нужен естественный пейзаж и естественное общество, ему остаются Квебек, Монтана и Россия.
— Это не слишком романтично, — заметил Брюс.
— Это правда, — согласилась я. — Мы не немцы. Мы не погружаемся в головокружительные фантазии. И речи нет о том, чтобы наша душа растворилась в гигантских мечтах, будь то природа, раса или дух. Нет такой обстановки, какая была бы слишком мала для наших мечтаний. Французы любят сводить самые бурные страсти к любовным интрижкам. Фонтенбло — это не орлиное гнездо, не убежище короля-безумца, который ведет диалог с лесными божествами. Это владение королей, умевших наслаждаться жизнью, любивших охоту и балы. В этой обстановке нет никакой метафизики, только равновесие и грация.
