— Я знаю, что делать, миледи, — ответила девочка.

— Ты хорошая няня, Типпи.

Остаток дня у Фионы прошел без происшествий, но мысли о Керкхилле не давали ей покоя. Перед ужином она увидела, как Типпи хлопочет рядом с матерью, и вспомнила слова девочки: «Я знаю, что делать, миледи».

Фиона тоже знала, что следует делать. Как жаль, что ей не хватает той веселой уверенности, которая так поразила ее в Типпи!

Фиона велела подать себе ужин на террасу. На сей раз она просто наслаждалась уединением. Она больше не чувствовала себя изгнанницей, отверженной. Оглядевшись по сторонам, она вдруг решила, что эту маленькую комнатку можно сделать гораздо уютней — достаточно небольших переделок.

Она вспомнила, что Керкхилл сначала велел ей быть экономной, а потом разрешил вызвать портниху и заказать гардероб, приличествующий ее положению. Наверное, он поймет, что необходимо также привести в порядок дом. Она поговорит с ним, поэтому направилась к его комнате.

Когда Керкхилл открыл ей дверь, его брови грозно нахмурились. Глаза сердито сверкнули — но гнев тут же погас. Сейчас вид у Дикона был скорее виноватый. Как бы там ни было, он повернулся и бросил через плечо, обращаясь к Тони, который сидел в кресле перед камином:

— Извини, Тони. Совсем забыл, что миледи хотела поговорить со мной с глазу на глаз. Когда мы закончим, я отправлю кого-нибудь за тобой.

— Разумеется, — ответил Тони, исчезая за дверью. Фиона затаила дыхание.

Керкхилл молчал, и она начала первой:

— Тони отлично понял, что никакой встречи со мной вы не предполагали. По крайней мере надеюсь на это, потому что он, должно быть, решил, что наша встреча…

— Именно так, — перебил он. — Тони никому ничего не скажет. Но я полагаю, вы пришли сюда по какой-то важной причине.

— Так и есть, я хотела спросить, как обстоят дела с нашими финансами. Вы говорили, что мне следует быть бережливой, но потом обнадежили, сказав, что поместье выдержит мои траты. Не так ли?

— Действительно, я так сказал.

Фиона ждала, однако Керкхилл молчал.

— У нас есть деньги? — спросила она, не выдержав.

— Почти ничего, — ответил он и тут же мягко добавил: — Но здешняя земля хороша. Можно сеять ячмень и даже овес. Разумеется, отлично растут яблоневые сады. При разумном управлении, надеюсь, мы получим хороший доход через год или два.

— Через год или два! Как же мне тогда вести хозяйство? Джейн недавно сообщила, что неисправен один из больших котлов на кухне. Я велела ей послать за кузнецом. Как мне заплатить потом по счету?

— Пусть представит счет мне, разумеется, — спокойно ответил Керкхилл.

— Но вы… — Фиона удивленно посмотрела на него. — Неужели вы будете платить за все, что мы покупаем? Заплатите за ткани для моих новых нарядов, за одежду для малыша? Помилуйте, сэр, но что тогда подумают люди?

— Ничего они не подумают, — возразил Керкхилл. — Ответственность, которую я несу и за вас, и за вашего ребенка, и за поместья Джардинов, дает мне самые широкие полномочия. В отличие от Джардинов я тщательно веду расчеты. Но пока я сам еще не составил точного представления о финансах вашего мужа и не хочу зря вас расстраивать. При умелом обращении земли Джардинов дадут отличный доход. А мой долг как раз и состоит в том, чтобы его обеспечить.

— Вам следовало мне сказать, что у нас нет денег, — упрекнула Фиона. — Нечестно поощрять меня распоряжаться всем в доме и не говорить, что денег на оплату расходов нет.

— Если б вы спросили, я бы ответил, ничего не утаив, — возразил Керкхилл. — Я ни разу вам не солгал. Я только просил быть экономней, однако позже, когда понял, что положение дел может улучшиться, решил, что вам необходимо обновить гардероб.

— Какой вы рассудительный! — резко воскликнула Фиона. — Какие мудрые слова! Что ж, а теперь позвольте мне сказать вам кое-что, милорд. Если я здесь полноправная хозяйка, у меня есть право знать правду. Говорите, что ничего мне не сообщали, потому что не хотели меня пугать. Утверждаете, что стремитесь к тому, чтобы я вам доверяла. И вот, пожалуйста, сами признаетесь, что многое от меня утаили. Я скажу вам, сэр, что для меня значит быть хозяйкой дома. Это значит свободно принимать решения насчет ведения хозяйства и насчет себя самой. Это не означает, что вы должны скрывать от меня неприятную правду. Не желаю жить словно завернутая в вату — полуправда сковывает по рукам и ногам. Так уж лучше вовсе не принимать никаких решений!

Она бросила эти слова ему в лицо, глядя, как плотно сжимаются его губы, как играют желваки — наверняка ему только и оставалось, что скрипеть зубами в пущей ярости. Каждое новое слово жалило еще больнее — пусть, ей было уже все равно.

Потом, не повышая тона, очевидно, не потеряв самообладания, он спросил:

— Осмелились бы вы сказать все это вашему мужу?

Краска залила лицо Фионы, и она прикусила губу, чтобы удержаться от резкого ответа. Потом, встретив взгляд Керкхилла, сказала:

— Да, осмеливалась, и не раз. И каждый раз жестоко за это платила, пока не научилась держать язык за зубами.

— Что ж, со мной вам нечего опасаться, — сказал он и грустно улыбнулся: — Вы были правы. Прошу меня простить. Мне следовало сразу сказать, каково положение дел.

Фиона воззрилась на него в крайнем удивлении. Почему же, Боже правый, от простых слов извинения ей снова захотелось расплакаться?

Керкхилл молча наблюдал за ней.

Наконец не выдержал и, положив обе руки ей на плечи, сказал:

— Я бы желал, чтобы вы доверились мне. Расскажите, что видели во сне. Но сейчас я не буду настаивать. Скоро придет Джошуа. Поэтому на сегодня я пожелаю вам спокойной ночи, а завтра вы мне все расскажете.

Фиона кивнула, глядя на него умоляюще, словно опасаясь того, что он скажет дальше.

— Завтра, Фиона. Мы поговорим на берегу реки или возьмем лошадей, как сегодня. Решайте сами, как вам будет удобней. Но мы обязательно поговорим и об Уилле, и о том, что вы видели во сне.

Она облизнула губы и, запинаясь, произнесла:

— Боюсь, со мной то же, что и с вашим другом… Вроде как вспоминаешь то, что вспоминать не хочется.

Керкхилл кивнул:

— Может, и так. А может, это просто плохой сон, навеянный всем тем, что вам наговорили люди или что само сложилось в вашем уме. Мы не узнаем, пока все не выяснили.

Фиона поморщилась, и он на миг крепче сжал ее плечи, прежде чем обнять и привлечь к себе.

Долгую минуту Керкхилл держал Фиону в объятиях, наслаждаясь ощущением близости. Она беспокойно шевельнулась, вздохнув и согрев теплым дыханием его щеку. Тогда он взял ее за подбородок и заглянул в лицо.

— Если мы хотим к чему-то прийти, вы должны мне помочь узнать, что случилось с Уиллом, — сказал он. — Пока мы не выясним его судьбу, нам придется и дальше скрывать наши чувства. К завтрашнему утру вам придется решить, так ли я вам нравлюсь, чтобы мне довериться. Иначе, если мы его не найдем и нас по-прежнему будет тянуть друг к другу, мое пребывание в Спедлинсе — а я вынужден здесь находиться — станет для нас обоих сущей пыткой.

— Мне нужно подумать. Я пойду…

Фиона торопливо прошла к себе в комнату. В ее душе царило смятение. Она все еще чувствовала тепло его тела, но с неудовольствием отметила, что Дикон не сделал ни малейшей попытки уверить ее, что она вовсе не начинает вспоминать то, что вспоминать не хочет. Просто согласился с ней — да, наверное, память возвращается!

На полпути к своей комнате она вспомнила, что успела дважды проехаться мимо кладбища до того, как ей приснился тот сон. Один раз с Нэн, второй раз в обществе Дикона. Может быть, ее кошмар — всего-навсего воплощение того ужаса, который она обычно испытывала при посещении кладбища?

Она питала отвращение ко всем без разбору кладбищам с того самого дня, как Уилл сообщил ей о смерти отца. Уилл сказал, что Данвити захлебнулся собственной злостью. Но Фиона думала по-другому: сбежав с сыном врага, она повела себя как предательница. Даже сейчас Фиона не сомневалась, что отца убило ее предательство.