В настоящем пасторате он будет чувствовать себя прекрасно. Он ведь профессионал. Как актер любит грим, вызовы на сцену и груды декораций, так и Элмер питал нежные чувства к привычной обстановке своей профессии — молитвенникам, причастию, спевкам хора, пестованию дамских комитетов, а больше всего к торжественному появлению из таинственных закулисных глубин, столь неведомых и волнующих для прихожан, выходу к рампе, к ожидающей его пастве!..

И потом мать… Вот уже два года, как они не виделись, но в его душе теплилось желание утешить ее: он знал, что его арлекинада с Новой Мыслью не вызывает в ней ничего, кроме недоумения… Но девятьсот человек населения! Он крепился две недели; попросил у епископа Тумиса церковь побольше; показал для вящей убедительности все газетные вырезки, в которых среди восторженных похвал в адрес Шэрон содержались одобрительные отзывы и о его красноречии.

Но вот кончились лекции в Зените. Виды на будущее были весьма туманны.

Епископ Тумис сокрушался:

— Огорчаюсь, брат, что вы больше печетесь о величине вашего стада, чем о громадных, просто гррромадных возможностях творить добро, которые открываются перед вами!

Элмер изобразил невинное, открытое юношеское смущение:

— Да нет, епископ, вы меня просто не поняли, честное слово! Я только хотел бы использовать свой опыт там, где он принесет больше всего пользы, а вообще-то я готов во всем следовать вашим указаниям.

Два месяца спустя Элмер уже сидел в поезде на Банджо-Кроссинг в качестве пастора методистской церкви этой приветливой деревушки, раскинувшейся в тени сикомор.

Июнь 1913 года. Четверг.

Поезд — два старых пассажирских вагона, один багажный — тащился мимо фруктовых садов, мимо кукурузных полей. На этой боковой ветке еще не научились деловитой торопливости, и сто двадцать миль от Зенита до Банджо-Кроссинга поезд проходил за пять часов.

Преподобный Элмер Гентри был настроен благодушно. Приняв решение жить отныне чисто, смиренно, творя добро ближним, он дарил своих попутчиков милостивым вниманием. Он готов был опекать весь мир независимо от того, понравится это миру или нет.

Впрочем, внешне он ничем не подчеркивал свое особое положение как человека духовного звания, профессионального добродея. На нем был строгий серый парусиновый костюм, скромный, но дорогой коричневый галстук, и он твердил себе, что не как священник, а просто как гражданин обязан занимать и развлекать своих попутчиков.

Пожилой кондуктор знал большинство своих пассажиров по имени; и те, в свою очередь, тоже называли его «дядюшка Бен», посторонних в своем поезде кондуктор недолюбливал. Когда Элмер воскликнул, обращаясь к нему: «Славный денек, брат!» — дядюшка Бен глянул на него с таким видом, будто хотел сказать: «Если и так, то не по моей вине». Но Элмер так упорно одолевал его проявлениями братской любви, что старик в конце концов поручил отбирать билеты тормозному кондуктору.

Коммивояжеру, который попросил у него спичку, Элмер громовым голосом ответствовал: «Я не курю, брат, и сомневаюсь, чтобы Джордж Вашингтон тоже когда-нибудь курил!» Однако его благодеяния были приняты так холодно, что он чуть было не махнул рукой, но потом он помог одной старушке вынести из вагона чемодан, и она поблагодарила с тем восторгом, какого он заслуживал, и после этого он с удвоенным рвением стал гладить детишек по головке — к их неописуемому ужасу — и разъяснять значение севооборота старичку фермеру, который вот уже сорок семь лет как обрабатывал землю.

Но так или иначе, а он все же удовлетворил на этот день свое стремление к человеколюбию и, повернув к себе переднюю скамью, протянул ноги на сиденье, притворился спящим, чтобы никто не примостился рядом, и отдался радостному сознанию, что начал новую жизнь — жизнь святого и почитаемого человека.

С удовольствием поглядывал он на места, мимо которых проезжал. Вид сельский и простой — пусть так: но простые, честные сердца его прихожан будут тянуться к нему с такой любовью, какой не приходилось ждать от бухгалтеров, слушавших его лекции о том, как стать богатым. Он рисовал себе сердечную встречу, которую ему устроят в Банджо-Кроссинге. Он знал, что окружной инспектор (окружной инспектор в методистской церкви — нечто вроде заместителя епископа, прежде — председатель совета старейшин) сообщил о времени его приезда в Банджо-Кроссинг мистеру Натаниэлю Бенему, главному попечителю местной церкви, а также самому крупному торговцу в долине Банджо.

Да, он пожмет на станции руку каждому члену своей паствы, даже самому смиренному; он заглянет в чистые, Доверчивые глаза и возрадуется, что ему суждено быть пастырем этих людей, вести их вперед и ввысь по крайней мере в течение года.

Из окна вагона Банджо-Кроссинг казался очень маленьким. Видны были задние крылечки домов с лоханями, с поломанными стульями, деревянные тротуары…

Когда Элмер торжественно сошел с поезда у красного бревенчатого домика и огляделся, разыскивая глазами торжественную и полную благоговейной радости толпу встречающих, оказалось, что никаких встречающих вовсе нет, а радость можно было прочесть лишь на пухлой физиономии начальника станции, который с любопытством наблюдал, как распускает хвост щеголь из города.

— Хе-хе, а автобусов-то здесь не водится, — ощерился он. — Придется самому тащить свои вещички в гостиницу.

— А где же мистер Бенем? — спросил Элмер. — Мистер Натаниэль Бенем?

— Старик Нат? Что-то не видал его сегодня! Надо полагать, в магазине сидит, как обычно, старается нагреть какого-нибудь фермера хоть на два цента на партии яиц! А вы кто, коммивояжер?

— Я новый методистский пастор.

— Да ну? Вот так так! Что ж, очень приятно! Никак бы не подумал, что вы пастор. Очень уж вы упитанный! Жить будете у миссис Кларк, вдовы Пита Кларка. Чемоданчики оставьте здесь, мой малый снесет их. Ну, желаю удачи, брат. Надеюсь, у вас обойдется без неприятностей, не то, что у нашего прежнего. Ну, да он сам виноват. Придира был, не умел ладить с простым народом.

— Ну, я-то сам из простых. Рад, не знаю как, что после большого города попал сюда! — любезно отозвался Элмер. И мрачно подумал, шагая прочь: «Да, есть чему радоваться!»

Окончательно пав духом, он рисовал себе заведение брата Бенема в виде жалкой, грязной лавчонки и незаметно подошел к двухэтажному кирпичному зданию с большими окнами. Рядом в проулке стояло с полдюжины фургонов, на которых мистер Бенем доставлял свой товар фермерам за двадцать миль вверх и вниз по долине Банджо. Со все возрастающим уважением Элмер прошел по широким торговым залам, мимо нарядных прилавков, ничем не уступающих городским универсальным магазинам. Мистера Бенема он застал в конторе за диктовкой писем.

Если Натаниэль Бенем и был коммерческим гением скромного масштаба, по наружности его судить об этом было трудно. Борода его была похожа на мочало. Голос звучал гнусаво и нудно.

— Что скажете? — проскрипел он.

— Я преподобный Гентри, новый пастор.

Бенем поднялся, хоть и без особой поспешности, и суховато пожал Элмеру руку.

— А, да! Председатель совета сообщил, что вы сегодня приедете. Рад вас видеть здесь, брат. Надеюсь, бог благословит ваши труды. Жить и столоваться будете у вдовы Кларк. Как пройти, — спросите, каждый скажет.

Очевидно, добавить ему больше было нечего.

— Я хотел бы осмотреть церковь, — с обидой в голосе произнес Элмер. — Ключ у вас?

— Ключ? Постойте… у брата Джонса есть, наверное. По этой же улице малярная и плотничья мастерская… Да нет, пожалуй, и у него не найдете. У нас тут есть один паренек, мальчишка, точнее сказать, мы его приставили сторожем при церкви — так у него-то ключ есть, но ведь теперь каникулы, так что он не иначе, как на рыбалке. Вот что: вы лучше наведайтесь к брату Фритчеру, к сапожнику. Может, у него найдется… А вы женаты?

— Нет. Я… м-м… Я был евангелистом, разъезжал, работал… Мне не дано еще было вкусить радостей и утех семейной жизни.