— Ох, нельзя мне больше пить, — молвил Элмер, беря стопку. Его рука так дрожала, что Эду самому пришлось поднести стакан к его губам. Элмер понимал, что должен сию же минуту позвонить старосте Эверсли. После двух стаканчиков ему стало значительно лучше; и рука больше не дрожала. В комнату стали сходиться ребята из компании Пикот; стали договариваться, куда пойти обедать. И Элмер решил, что успеет позвонить Эверсли после обеда; он продолжал откладывать этот звонок и потом. И в пасхальное утро он проснулся в обществе совершенно незнакомой ему молодой особы, в совершенно незнакомой квартире. Было десять часов, и он услышал за стеной Эда Лоукуста, который распевал: «Эх, промочить бы горло!»

До первой утренней рюмки Элмер долго каялся и стонал, но, выпив, он начал себя утешать.

— К черту, все равно я сегодня в эту церковь уже не попал. Скажу старостам, что внезапно заболел… Эй, Эд! Как мы сюда попали? Позавтракать-то в этой дыре можно?

Осушив две бутылки пива и милостиво побеседовав с дамочкой в кимоно и красных туфельках, он почувствовал себя совсем молодцом. В сопровождении Эда и тех из его приятелей, кто еще мог держаться на ногах, он с целым роем визгливых девиц отправился в танцзал на берегу озера и там провел остаток светлого воскресенья. Поздно ночью они вернулись в Монарк есть омаров и продолжать веселье.

«Ну, все, конец. Завтра утром берусь за дело. Повидаюсь с Эверсли и все улажу», — торжественно обещал себе Элмер.

В те времена звонок по междугородному телефону был чрезвычайным событием, но адвокат Эверсли — староста Флауердейлской баптистской церкви — был человек расторопный. Когда новый пастор не явился к шести часам в субботу, Эверсли позвонил в Вавилон, подождал, пока на центральную станцию вызывали декана Троспера, и весьма раздраженно сообщил ему о неявке облеченного духовным саном поденщика.

— Я вам пошлю брата Хадкинса. Прекрасный проповедник, живет здесь на покое в данное время. Он выедет с ночным поездом, — ответил декан Троспер.

Мистеру Хадкинсу он дал такой наказ:

— И постарайтесь там разузнать, что случилось с братом Гентри. Я беспокоюсь за него. У бедного малого большие личные неприятности… уехал просто в отчаянном состоянии… по крайней мере так мне казалось. Что же касается мистера Хадкинса, то он в течение ряда лет вел миссионерскую работу в трущобах Чикаго и насмотрелся там чего угодно. Элмера он не раз встречал на занятиях в семинарии. Отслужив в Монарке утреннюю пасхальную службу, он побывал не только в полицейском участке и больницах, но и предпринял обход гостиниц, ресторанов и баров. Вот так и случилось, что в тот самый час, когда Элмер весело запивал омаров красным калифорнийским вином, изредка прерывая это занятие, чтобы поцеловать сидящую рядом блондинку или повторить по требованию публики матросскую застольную, за ним с порога кафе наблюдал преподобный мистер Хадкинс в завидной роли ангела-мстителя.

Когда в понедельник утром Элмер позвонил Эверсли и стал объяснять, что опоздал из-за внезапной болезни, староста отрезал:

— Хорошо. Пригласили другого.

— Да, но, видите ли, декан Троспер сказал, что вы и церковный совет, возможно, хотели бы переговорить о постоянной работе с неполной нагрузкой…

— Нет, нет, нет.

Вернувшись в Вавилон, Элмер сразу же отправился в кабинет Троспера.

Одного взгляда на лицо декана было достаточно.

Двухминутную, чрезвычайно выразительную характеристику Элмера декан закончил так:

— …сегодня утром на экстренном заседании педагогического совета вы были исключены из Мизпахской семинарии. Сан баптистского священника, разумеется, остается при вас. Я мог бы добиться того, чтобы ваша община лишила вас духовного сана, но мне жаль ваших земляков: им было бы слишком тяжко узнать, какому лживому чудовищу они оказали столь высокое доверие! Кроме того, я не хочу, чтобы Мизпахская семинария была замешана в такой скандальной истории. Но имейте в виду: если я когда-нибудь услышу, что вы читаете проповеди с баптистской кафедры, я вас разоблачу. Далее. Не думаю, чтобы у вас хватило способностей стать содержателем питейного заведения, но бармен из вас мог бы получиться неплохой. Что же касается наказания, то им послужат ваши собственные полуночные раздумья.

— Нехорошо с вашей стороны… — захныкал Элмер, — зачем вы со мной так говорите… Разве библия не учит нас, что следует прощать седьмижды семьдесят раз?..

— Это уже седьмижды восемьдесят. Вон отсюда!

Так преподобный мистер Гентри совершенно неожиданно стал практически уже совсем не преподобным.

Он подумал было о том, чтобы податься к матери, но постыдился; подумал податься к Лулу, но не посмел.

Он слышал, что Эдди Фислингер был срочно вызван в Шенейм, чтобы обвенчать Лулу с Флойдом Нейлором… Мрачная церемония в тишине, при свете лампы.

— Могли бы хоть меня позвать, — проворчал Элмер, укладывая свои вещи в чемодан.

Он вернулся в Монарк под крылышко Эда Лоукуста. Он признался, что был священником, и Эд простил его. В ту же пятницу Элмер стал коммивояжером компании сельскохозяйственного инвентаря Пикот.

Элмеру Гентри было двадцать восемь лет. Вот уже два года, как он служил коммивояжером компании Пикот.

Бороны, грабли, сеялки, красные плуги, зеленые фургоны, каталоги, книги заказов; конторы, отделенные стеклянной перегородкой от полутемных складов; на высоких табуретках за высокими конторками — торговые агенты в жилетках, без пиджаков; бар на углу; душные маленькие гостиницы, закусочные; ожидание поездов по ночам на заплеванных вокзалах узловых станций, мучительная боль в спине от жестких брусчатых скамеек; поезда, поезда, поезда; расписания, радостные возвращения в штаб-квартиру в Денвере; попойка, театр — и служба в большой церкви…

Он щеголял в клетчатом костюме, рыжем котелке и полосатых носках; носил массивный золотой перстень с опалом и змейками — тот самый, купленный еще давным-давно, — и галстуки в цветочек, и жилеты (он называл их «фантази») — желтые в красную крапинку, зеленые в белую полоску, шелковые или — какая смелость! — замшевые.

Он пережил ряд мимолетных любовных увлечений; ни одно из них не оказалось достаточно глубоким, чтобы вскоре не угаснуть.

На службе дела его подвигались недурно. Язык у него был подвешен отлично, он умел великолепно пожимать руки; на его слово чаще всего можно было положиться, прейскуранты он почти все помнил наизусть и всегда знал свеженькие скабрезные анекдоты.

В Денверской главной конторе он пользовался популярностью среди «ребят». Его коронным номером, неизменно вызывавшим общий восторг, оставались пародии на проповеди. Ни для кого не было тайной, что он в свое время учился, готовясь стать священником, но затем нашел в себе мужество призвать, что «это не подходящее занятие для здорового малого с хорошими кулаками», и заявил профессорам, что «с него довольно». Словом, превосходный молодой человек, подающий большие надежды и в недалеком будущем, вероятно, коммерческий директор одного из отделений фирмы.

Несмотря на довольно беспутный образ жизни, Элмер продолжал заниматься спортом, чтобы сохранить втянутый живот и прямые плечи. Насмешливое замечание старосты Бейнса о том, что он здорово размяк, задело его за живое, и каждое утро у себя в номере он по четверть часа сосредоточенно проделывал гимнастические упражнения, а по вечерам либо занимался боксом, либо играл в кегли в спортивных залах ХАМЛ. В городах побольше он торжественно и подолгу плавал взад и вперед в бассейнах, похожий на большую белую морскую свинью. Он чувствовал себя здоровым и полным сил, как некогда в Тервиллингер-колледже.

И все же Элмер не был вполне счастлив.