Одна беда: он не умел играть в гольф…

С апреля по июль, ни разу не показываясь на поляне одновременно с другими игроками, Элмер брал уроки у клубного тренера-профессионала, приезжая в Тонаванду по утрам три раза в неделю на элегантном новеньком бьюике, недавно купленном и почти уже оплаченном.

Тренер был, как водится, маленький и рыжий ворчун-шотландец (из Индианы) и — опять-таки, как водится, — такой грубиян, что Элмер при нем держался овечкой.

— Выбили дерн — кладите обратно! Что это вам, церковь, что ли? — рычал тренер.

— А, черт! Забываю, Скотти, — заискивающе оправдывался Элмер. — Достается вам с нами, священниками, да?

— Священники — это мне тьфу, и миллионеры — тоже тьфу, а вот поле для гольфа — это для меня вещь, — ворчал Скотти. (Он был ревностным пресвитерианином, и колоритно грубить клиентам-христианам ему было так же тяжко, как и сохранять шотландский акцент, которому он научился у настоящего ирландца из Ливерпуля.)

Элмер был силен и покладист — на свежем воздухе, — и глаз у него был верный. Когда он впервые при всем народе вышел на поле Тонаванды в составе четверки: он, Т. Дж. Ригг и два самых уважаемых в городе врача, — он сам и его игра привлекли внимание и детально обсуждались. А когда, переодеваясь потом в гардеробной, он подчеркнуто не заметил плоской бутылочки, что ходила по рукам в десяти футах от него, он был признан и принят как человек вполне светский.

Уильям Доллинджер Стайлс, член правления Тонаванды и президент легендарной Компании металлических изделий «У. Д. Стайлс», — тот самый Стайлс, который ввел в обиход всей страны от Луисвиля до Детройта Обоюдоострый Топорик, а в обиход тонавандского клуба белые бриджи, — да, да, тот самый Стайлс, этот барон, этот епископ бизнеса, сам представился Элмеру и приветствовал его как нового члена клуба.

— Рад вас здесь видеть, святой отец! В гольф давно играете?

— Нет, только научился, но, будьте покойны, заболел всерьез и надолго.

— Правильно, ваше преподобие. Я лично придерживаюсь такого взгляда на этот счет: для нас, кому приходится сидеть за письменным столом и принимать решения, которые определяют жизнь простого народа, ваши — в религиозном плане, мои — в коммерческом, — для нас, как я сказал, а через нас и для простых людей очень полезно, знаете, выбраться иной раз на природу, поддерживать себя в форме, чтобы справляться с решением наших сложных проблем (я, кстати, недавно как раз говорил об этом на банкете Торговой палаты) и сохранять здравый, разумный взгляд на вещи, чтобы не поддаваться всем и всяческим переливам в непостоянном и капризном общественном мнении, что неизбежно привело бы…

Короче говоря, мистер Уильям Доллинджер Стайлс сказал, что любит гольф.

Элмер нежно поддакивал.

— Да, да, очень верно, совершенно правильно. Очень многим священникам совсем бы не помешало почаще проводить время на свежем воздухе и заниматься спортом, вместо того чтобы вечно сидеть да читать.

— Вот-вот. Эх, жаль, не слышит вас сейчас мой духовный пастырь… не скажу, что б я так уж часто бывал в церкви, но, как казначей приходского совета, интересуюсь, конечно… Дорчестерская конгрегационалистская, знаете ли. Преподобный Шаллард.

— А, Фрэнк Шаллард! Как же, знаю еще со времен богословской семинарии! Чудный малый, честный, умница.

— Да, все так, только одно мне не нравится — вечно, понимаете, заводит разговоры об этих мошенниках из рабочих профсоюзов, чуть ли не открыто берется их защищать. Я потому и не хожу на его проповеди, а старосты мои никак не желают ничего замечать. Ну и потом, как я уже сказал, такому бы очень полезно больше бывать на воздухе… Что ж, очень рад был познакомиться, преподобный отец. Надо вам как-нибудь сыграть и в нашей четверке, если только вас не очень будет коробить, когда — неровен час — у кого-нибудь сорвется крепкое словечко.

— Уж как-нибудь постараюсь выдержать, сэр! Очень приятно было с вами познакомиться!

«Так вот оно что, — размышлял Элмер. — Стало быть, наш слюнявый интеллигентик Фрэнк заполучил к себе в приход такого богача, как Стайлс, и Стайлс его недолюбливает. Не перейдет ли Стайлс к методистам?.. А не переманить ли его от Фрэнка? Посоветуемся с Т. Дж…»

Но вокруг было так прелестно, денек был так хорош, а клуб Тонаванда до того фешенебелен, что это чисто религиозное раздумье Элмера сменилось мыслями более эстетического порядка.

Ригг уже уехал домой. Элмер сидел один на просторной веранде Тонаванды, длинного серого загородного дома на холме, спускающемся к реке Эпплсид. На том берегу среди фруктовых садов рыжими пятнами раскинулись ячменные поля. По площадке для гольфа двигались фигурки: мужчины в пестрых твидовых костюмах, девушки в коротких юбочках, развевающихся вокруг ног. Вот на роллс-ройсе подъехал какой-то мужчина в белом спортивном костюме — это был еще первый и единственный роллс-ройс во всем Зените, — и Элмер почувствовал прилив гордости от сознания, что он принадлежит к тому же клубу, что и хозяин шикарного автомобиля. На лужайке перед верандой пили чай под полосатыми садовыми зонтами мужчины с усами, как у английских офицеров, хорошенькие женщины в легких светлых платьях…

Элмер не был знаком ни с кем из них, хотя многих знал в лицо.

— Ничего, придет день, когда и я буду там, с этими франтами! Надо только действовать осторожненько, держать нос повыше и никому не навязываться в друзья с первой встречи.

Недалеко от него группа очень солидных на вид мужчин лет пятидесяти беседовала об искусстве и политике. Элмер прислушался. Да, Ригг был прав. В Ротари-клубе славные ребята, порядочные, образованные, джентльмены из хорошего круга, и деньгу гребут лопатой, и в бизнесе знают толк, и в то же время придерживаются самых высоких взглядов. Но до этих тузов им далеко: не тот класс!

Упоенно внимал он доносившимся до него обрывкам беседы этих воротил — биржевого маклера, владельца угольных рудников, известного адвоката и миллионера-лесопромышленника.

— Да, сэр, одного наша страна, в сущности, никак не может усвоить — того, что стабилизация английского фунта благоприятно влияет на нашу торговлю с Англией.

— Я им ответил, что не только не отказываюсь признавать прав трудящихся, но даже сам, можно сказать, вышел из рабочей среды и делаю для рабочих все возможное, но слушать кошачий концерт наемных агитаторов из так называемых профсоюзов — ну нет, увольте. А если им не нравится мой образ действий…

— Началось-то с семидесяти трех с половиной, но зная, как было дело с сарацинскими…

— Да, сэр, на Пирс-Эрроу можно вполне положиться, вполне…

Элмер испустил юношески-страстный, трепетный вздох. Подумать только, так близко от него — рукой подать — силы, которые правят Зенитом и думают за него, правят всей Америкой и думают за всю Америку! Ему так хотелось побыть здесь еще, но его призывало дело, хоть и явно недостойное его талантов: надо было подготовить краткую, но содержательную речь о миссионерской работе среди индейцев-диггеров.

«Когда-нибудь, — радостно мечтал он по дороге домой, — я буду на равной ноге с самыми избранными из них. А когда стану епископом, то, будьте уверены, от меня никто не услышит нудных слов о методах преподавания в воскресной школе. Начну принимать у себя сливки — сенаторов и прочих… У Клео на большом званом обеде в хорошем туалете будет вид что надо… Если б еще только не корчила из себя чопорную гусыню… Ну, ничего, может, она умрет к тому времени. Тогда, думаю, надо будет взять жену из епископального прихода… Интересно, дали бы мне эти ночные колпаки епископство, если переметнуться в епископальную? Классная штука! А впрочем, нет. Методисты сильнее. А потом в епископальной вряд ли дадут по-настоящему, крепенько пройтись с кафедры насчет греха и пороков…»

Три года назад Джилфезерская «Шатоква[189] корпорейшн», которая проводит свои однонедельные сессии в маленьких городках, не проявила никакого интереса, когда Элмер ясно дал понять, что в душе его созрело Слово к Американской Молодежи, которое, по его скромным подсчетам, должно стоить что-нибудь около ста долларов в неделю, и что он будет рад хоть сейчас же понести это Слово в гущу упомянутой молодежи. Но вот, когда, стерев с лица земли порок в Зените, Элмер завоевал себе славу в веках и даже два-три столбца в газетах Нью-Йорка и Чикаго, тут Джилфезерская Корпорация взглянула на него иными глазами. К нему приходили, его донимали просьбами, ему предлагали двести долларов в неделю, исполинский шрифт в афишах и трехмесячный контракт.