Например, епископов назначал король, и они прежде всего были королевскими гражданскими должностными липами. Точно так же священники и капелланы, как уже указывалось в предыдущей главе, часто работали в качестве деловых агентов и доверенных лиц у лордов, сквайров и у других светских патронов. Даже монахи стремились к тому, чтобы их поместьями управляли миряне, и они во многом подчинялись воле мирян – родственников патронов и основателей аббатств, нередко живущих в их владениях.
Поэтому духовенство не привыкло объединяться и защищаться от нападок мирян. Враждебность, с какой епископы и приходские священники смотрели на монахов и на нищенствующие ордена, длилась веками и нисколько не уменьшалась. Так же враждебно они были настроены против верховенства папы, который так долго и так безжалостно вымогал деньги и эксплуатировал английскую церковь. Уолси в качестве legatus a latere [чрезвычайный папский легат] за последнее время привел в ярость английское духовенство, попирая власть епископов и свободу духовенства. «Лучше король, чем папа» – таково было общее настроение среди духовенства ко времени падения Уолси. Третьего выбора перед конвокацией не было.
Более того, реформаторские доктрины – безразлично, Эразма или Лютера – имели среди духовенства много тайных приверженцев и открытых проповедников; иначе в Англии никогда не было бы Реформации, а была бы лишь грубая борьба антиклерикального ненавистничества против церковных привилегий; борьба, которая, по-видимому, была предвосхищена такой пропагандой, как «Мольба нищих» Фиша; борьба, которая в позднейшие времена действительно имела место в странах, отвергших Реформацию.
В английском церковном умозрении было тогда много идейных течений. Подобно тому как в царствование Генриха VII оксфордские реформаторы отозвались на призыв Эразма, так в царствование его сына кембриджские реформаторы, включая Кран мера, Латимера, Тиндаля и Ковердаля, откликнулись на призыв Лютера. Многие из английского духовенства, не являясь определенно сторонниками Лютера, искренне хотели реформировать свое сословие и нисколько не одобряли всех привилегий духовенства. Даже многие из монахов и нищенствующей братии экспроприированных и закрытых монастырей сделались при Эдуарде V! протестантскими священниками, и нет основания предполагать, что они действовали лицемерно.
Английское общественное мнение – мнение мирян и духовных лиц – изменялось так же быстро, как узоры в калейдоскопе. Оно еще не было разделено на две определенно и резко разграниченные партии: одну – сторонников реформы, другую – реакционную. В этой неразберихе преобладала эклектическая воля короля. Его антипапская и антимонастырская политика, которая вызвала в 1536 году восстание на севере, получившее название «Благодатное паломничество», была спасена поддержкой консервативных дворян, таких, как Норфолк, Шрюсбери, и епископов, таких, как Гардинер и Боннер, которые не меньше, чем сам Генрих, хотели бы сжечь Лютера. С другой стороны, два главных светоча академического Ренессанса и Реформации – Томас Мор и Фишер, близкие друзья Эразма, – предпочли смерть, но не отказались признавать папу высшей властью и не согласились на подчинение церкви государству.
Закрытие монашеских и нищенствующих орденов являлось естественным результатом тех взглядов на религию, на жизнь и на общество, для распространения которых так много сделали Эразм и его английские друзья. Люди «новой образованности», изучавшие классиков и Библию и преобладавшие теперь при дворе и в университетах, привыкли смотреть на монахов и на нищенствующие ордена как на отсталых людей – врагов нового движения. Аскетический идеал давно прошедших веков, положенный в основу при создании монастырей, уже более не восхищал мирян и не проводился в жизнь монахами. Зачем же нужно было продолжать содержать монастыри при огромных затратах на них?
Этот вопрос можно было услышать на улицах любого города, и в особенности в Лондоне. И некоторые заинтересованные партии воспользовались этим. Из них наиболее нерешительным было духовенство, сторонники Реформации, такие, как Латимер, которые надеялись, что монастырские богатства пойдут на обеспечение образования и религии; и они были разочарованы больше всех. Зато редко разочаровывались миряне, жившие по соседству, и патроны, опекавшие монастыри; они старались не упустить возможности стать владельцами монастырских поместий, покупая их на выгодных условиях.
В свою очередь, король, опустошивший казну своей безрассудной расточительностью и глупыми войнами во Франции, старался пополнить ее конфискацией пожертвований монастырям. И наконец, палата общин, утверждая закон об этой конфискации, была очень довольна возможностью избавиться от той непопулярности среди своих избирателей, которую она приобрела, голосуя за налоги с них.
Англичане того времени обычно упорно отказывались платить налоги. Любой новый налог, даже если он был вотирован парламентом, мог вызвать мятеж в каких-нибудь районах страны, а у Тюдоров не было постоянной армии. Поэтому Генрих в последние годы своего царствования в поисках выхода из финансовых затруднений использовал два пути: сначала конфискацию монастырских богатств, а затем снижение реального достоинства металлических денег (так называемая «порча денег»). Оба этих мероприятия, как мы увидим, имели важные социальные последствия.
На короткое время продажа монастырских земель пополнила королевскую казну. Если бы Генрих не был банкротом, он никогда не упразднил бы монастыри; он или оставил бы за короной все их земли и десятины и таким образом, может быть, дал бы возможность своим наследникам установить Англии абсолютную монархию, или, возможно, он мог бы уделить большую долю своих богатств на образование и на дела благотворительности, как сначала и намеревался сделать, если бы так не тяготела над ним острая нехватка денежных средств. Ведь все-таки, несмотря на эту нехватку, он основал Тринити-колледж, причем с более широким размахом, чем создавался любой другой колледж в Кембридже. Возможно, что к этому доброму делу его побудил пример Кардинальского колледжа, незадолго до этого основанного в Оксфорде Уолси также на отнятые монастырские ценности; дело в том, что конфискация монастырских земель и десятин не была изобретена ни Генрихом, ни Реформацией. Но, учитывая огромные возможности короля, нужно сказать, что он сделал очень мало для обеспечения вкладами общественно полезных учреждений. Правда, часть монастырских денег он израсходовал на укрепление портов королевства и на арсеналы королевского военного флота.
Генрих не роздал даром сколько-нибудь значительную часть монастырских земель и десятин своим приближенным, как это иногда утверждают. Гораздо большую часть их он продал. Финансовые затруднения вынудили его пойти на это, хотя он предпочел бы больше земель сохранить за короной. Потенциальная ценность поместий, которой воспользовались с течением времени их покупатели – миряне или их наследники, – была весьма высокой по сравнению с рыночными ценами, которые фактически были уплачены нуждающемуся королю или купцам-спекулянтам, скупавшим эти поместья у короля для того, чтобы перепродавать их местной сквайрархии. Таким образом, в конечном счете от закрытия монастырей не выиграли ни религия, ни образование, ни бедняки и даже в конце концов не выиграла сама корона; выиграл класс удачливого сельского дворянства (джентри); о нем более подробно будет сказано, когда мы дойдем до рассмотрения перемен, происходивших в социальной жизни и в сельском хозяйстве.
В руках короны в течение нескольких поколений оставалась значительная часть монастырских земель, земель часовен и прочих церковных земель, а также и десятины. Но финансовые нужды заставляли Елизавету, Якова I и Карла I постепенно расставаться с этими землями, продавая их частным лицам.
Угольные месторождения, особенно в Дареме и в Нортамберленде, являлись преимущественно церковной собственностью. Но в результате политики Генриха VIII этот источник потенциального богатства страны, который начиная с эпохи Стюартов и в последующие века увеличивался в огромном масштабе, перешел в частные руки джентльменов, и их потомки благодаря углю сделались родоначальниками многих влиятельных и некоторых знатных фамилий. Но даже с тех земель, которые были оставлены церкви, Церковная комиссия за последние годы ежегодно извлекала доход около 400 000 фунтов – седьмую часть доходов от всех королевских угольных патентов.
