Гордостью и защитой каждого города в Средние века были окружающие его стены, но военные, политические и экономические факторы в своей совокупности завершили их разрушение. Тонкая каменная стена, какую еще и сейчас можно видеть возле Нью-колледжа в Оксфорде, была непригодна для защиты города от пушек тюдоровского времени. Сто лет спустя, во время войны Карла I и Кромвеля, такие места, как Лондон, Оксфорд и Бристоль, защищались земляными укреплениями, возведенными по новому принципу военной техники значительно дальше прежнего, слишком узкого круга средневековых стен. Действительно, уже во времена Леленда такие процветающие города переросли свою древнюю каменную ограду и стали образовывать возле себя пригороды и полосы заселений вдоль дорог, ведущих к городу. Другие, менее счастливые города, уменьшившиеся и обедневшие вследствие экономических причин, были слишком бедны, чтобы бросать деньги на поддержание стен, которые при тюдоровских порядках сделались ненужными. Если говорить в более широком смысле, то разрушение городских стен можно считать признаком упадок ревностного городского патриотизма, который в прежни времена воодушевлял средневековых городских жителей. Государственное руководство и личная инициатива вытеснили корпоративный дух в городах и в гильдиях не только в управлении и в военной обороне, но и в организации торговли и промышленности, о чем свидетельствовало состояние суконной промышленности, продолжавшей все быстрее перемещаться в сельские местности, чтобы избежать городской и цеховой регламентации.
Третий вид разрушения, который наблюдал Леленд, были более позднего происхождения. Грохот разрушаемых монастырских каменных зданий, раздававшийся по всей стране был работой «неумолимого времени» – по крайней мере в физическом смысле; это было внезапное действие королевского указа о разрушении, который должен был одним махом разрешить социальную проблему, назревавшую в течение двух прошлых столетий.
В течение десятилетия, когда Леленд путешествовал и делал свои заметки, Генрих VIII с помощью парламента произвел антиклерикальную революцию, которая больше чем какое-нибудь другое событие может считаться датой конца средневекового общества в Англии. Требование национальной независимости, отвергающей авторитет папы в церковных делах, сделало возможным подчинение духовенства светской власти, переход к светским владельцам несметных богатств монастырей и прекращение их влияния на население. Эти действия, взятые в целом, и есть социальная революция. Она сопровождалась именно тем размахом перемен в области религии, который одобрял Генрих VIII, этот «продукт новой образованности», – распространением английской Библии среди всех классов населения, уничтожением грубых форм идолопоклонства и продажи реликвий; изгнанием схоластической философии и канонического права из Оксфордского и Кембриджского университетов и внедрением вместо них «учености» Возрождения; в представлении Генриха эти мероприятия были ортодоксальной и католической реформой церкви. Осуществив все это, Генрих продолжал ненавидеть и преследовать протестантов; если бы он этого не делал, то при тогдашних умонастроениях мог бы лишиться короны. Тем не менее он установил новый социальный порядок, который в эти годы перемен мог поддерживаться только на более определенной протестантской основе.
Реформация в Англии была одновременно событием политическим, религиозным и социальным. Все эти три стороны были тесно связаны, но в той мере, в какой их можно разделить; настоящая работа занимается только социальными причинами и их последствиями. Антиклерикализм – явление социальное, уживавшееся со многими различными воззрениями на религию. Антиклерикализм задавал тон в общественном мнении, и ему сочувствовали как образованные, так и простонародье; это сделало возможным разрыв с папством и закрытие монастырей в такое время, когда английские протестанты все еще были преследуемым меньшинством.
Сам Генрих VIII был воспитан в духе антиклерикальной учености Эразма и его оксфордских друзей – людей, искренне религиозных и признававших государственную церковь; но они пылали негодованием по поводу тех махинаций, которыми низкие типы из среды духовенства выманивали деньги у невежественных и суеверных людей. В особенности враждебны были они по отношению к монахам и нищенствующим орденам – сторонникам обскурантизма [28], проводникам схоластической философии и противникам непосредственного изучения греческого Священного Писания, к которому Эразм и Колет обращались как к мерилу религиозной истины.
Правда, в некоторых сочинениях Эразма проводились самые непримиримые идеи антиклерикализма. В «Похвале глупости» он осуждает монахов за «соблюдение с преувеличенной педантичностью множества глупейших обрядов и пустяковых правил, издревле установленных», к которым Христос был непричастен, но благодаря которым монахи жили в роскоши «насыщая свою утробу до отвала».
«Презренные нищенствующие монахи» и их проповеди были не лучше: «Все их поведение во время проповеди было таково, что Вы могли бы поклясться, что они брали уроки у шатии странствующих шарлатанов, хотя на деле шарлатаны премного выше их». В таком же духе он пишет о монахах и в других местах книги.
Если самый ученый и воспитанный человек в Европе, не одобрявший грубых и безудержных действий Лютера, мог так писать на латинском языке о монахах и нищенствующей братии, то можно себе представить, в каком тоне писали народные антиклерикальные писатели, обращавшиеся к английскому простолюдину на его же языке. Печатная машина усердно размножала такие литературные нападки, разжигавшие алчность мирян, домогавшихся огромных земельных богатств церкви, которая на время потеряла свою единственную защиту против грабежа – свое моральное влияние и благоговейный страх верующих перед ней.
Например, за несколько лет до упразднения монастырей Генрих VIII прочел без явного неодобрения памфлет Симона Фиша «Мольба нищих». Вывод, сделанный автором памфлета, таков: духовенство, и в особенности монахов и нищенствующие ордена, следует лишить их богатств в пользу короля и королевства и заставить работать, как работают другие; пусть им также разрешат вступать в брак и таким образом заставят их оставить в покое чужих жен.
Такие резкие призывы к алчности мирян и такая неподдельная резкая злоба на действительные злоупотребления, масштабы которых из века в век не уменьшались, были распространены во время правления Уолси, а с его падением такие разговоры сделались модными и при дворе. В те времена, если только столица и двор в каком-нибудь политическом вопросе держались одного мнения, борьба наполовину была уже выиграна. И, судя по готовности, с какой Реформационный парламент последовал за Генрихом VIII, такие же настроения были широко распространены по всей стране, хотя и не так резко проявлялись в северных графствах, где все еще преобладала феодальная религиозная приверженность к церкви и монастырям.
И среди этой бури общественного мнения, направляемого теперь королем на решение определенных практических вопросов, какую позицию должно было занять духовенство перед лицом таких угроз и обвинений? Проявит ли духовенство покорность или, наоборот, окажет сопротивление – такова была альтернатива, имевшая огромное значение для всего будущего развития английского общества. Если бы все члены духовной корпорации – епископы, священники, монахи и нищенствующие ордена – объединились, отстаивая высшие привилегии и свободы средневековой церкви, и если бы они встали в боевой готовности под знамя папы, то вряд ли их можно было бы победить; во всяком случае, если даже их можно было бы победить, то, конечно, не без борьбы, которая расчленила бы Англию на части. В действительности духовенство было напугано тем единодушием, с каким король и огромное большинство его подданных обрушились на него; но, кроме того, и среди духовенства шла борьба разных мнений. Многие из духовенства находились в тесном и повседневном контакте с мирянами и понимали их взгляды. Английские духовные лица не имели того духовного отчуждения или той кастовой дисциплины, какие имеются у римско-католического духовенства наших дней.
