Но в век Анны ни литературное, ни культурное первенство на мировой арене еще не было завоевано Шотландией. Ее бедность была еще слишком горька, а ее религия – еще слишком ограниченна. Но в этом уже таились семена ее будущего величия; сами бедность и религия помогали формированию национального сознания и характера. Уже Свифт, ненавидевший шотландцев, как пресвитериан, признавал, что их юноши были лучше воспитаны, чем английские; в то же время Дефо писал, хотя и с некоторым преувеличением:
«Вы найдете очень немного невежественных или неученых джентри. Более того, Вы обычно не сможете найти в Шотландии слугу, который не мог бы читать или писать». Когда Форбс из Калодена в 1705 году отправился для завершения своего юридического образования в Лейденский университет, он был вынужден противопоставить присущие его соотечественникам за границей серьезность и усердие «разгулу и распущенности» молодых английских расточителей, путешествующих за границей».
Однако по современным стандартам шотландское школьное образование считалось бы совершенно недостаточным. Во время Реформации вельможи присвоили церковные вклады, которые были предназначены по «благочестивому намерению» Джона Нокса на дело образования. С тех пор церковь продолжала бороться за дело образования народа, получая все так же мало поддержки со стороны джентри и скупых «наследников», которые контролировали расход денег на школы. Превосходные законы 1633 и 1696 годов предписывали, чтобы в каждом приходе была устроена и содержалась на местные средства хорошо оборудованная школа. Но в действительности дело обстояло иначе. В царствование Анны многие приходы вообще не имели школ, а там, где школа была основана, она часто представляла собой темную, грязную хибарку, в которой дул сквозной ветер, а учитель или учительница обычно жили на жалкое жалованье. В Файфе в конце царствования королевы подписать свое имя могли только двое мужчин из трех, только одна женщина из двенадцати, а в Галлоуэе лишь немногие жители могли читать.
Однако, хотя здесь было и недостаточно школ, в имевшихся школах очень часто изучали латынь; обычно хорошо изучалась латынь также в городских школах, содержавшихся на средства города. Сельские и городские школы не были просто начальными школами; некоторые из старших и лучших школьников подготовлялись для поступления в университет учителями, которые сами были членами колледжа.
Действительно, многие из полуголодных школьных учителей, хотя они были не в состоянии покупать книги, хорошо разбирались в них, и, хотя они обучали только часть населения, эта часть была самой лучшей среди шотландской демократической молодежи; юноши учились приносить жертвы, чтобы получить образование, они довольствовались доступным им скудным учебным оборудованием, каким никакая другая нация в Европе не смогла бы обойтись, и все-таки они получили образование сами и подняли свою страну до высших ступеней цивилизации.
Университеты Шотландии находились в печальном положении. Век жестоких гражданских потрясений редко является благоприятным для академических учреждений, контролируемых государством. Епископальный режим Карла II оторвал половину шотландских образованных людей от научной жизни, а революция вытеснила большую часть другой половины, заменив их людьми, которые на тайных молитвенных сходках, подвергавшихся нападениям драгун, приобрели больше фанатизма, чем начитанности.
Студенты были из всех классов: сыновья знати, лэрдов, священников, фермеров и ремесленников. Большая часть из них стремилась стать священниками, имеющими бенефиции, но кандидатов на духовные должности было слишком много. Значительное количество небольших стипендий и стремление шотландского крестьянства к знанию в те дни, когда было мало других профессий, доступных простому, хотя и образованному человеку, обусловили формирование слишком многочисленного слоя духовенства. Жребий священника, не имеющего прихода, и наставника лэрда или низкооплачиваемого школьного учителя был тяжек. Но те, кто был в состоянии получить приход, жили, по скромным нормам того времени, не так плохо.
Шотландский юноша, ведя тяжелую борьбу за достижение этой спокойной гавани, поддерживал свою жизнь в университете при помощи мешка овсянки, прислоненного к стене чердака какого-либо городского дома, на котором он ютился. В специально отведенные для этого каникулярные дни деревенский студент отправлялся домой с пустым мешком и возвращался вновь, наполнив его из урожая с приусадебного поля своего отца.
Крестьяне в шотландских поместьях жили в условиях традиционно близких отношений с лэрдом, который во время своих ежедневных поездок по своим землям должен был прислушиваться к резкому языку откровенного люда. Тем не менее они находились одновременно в феодальной и экономической зависимости от лэрда. Этот род взаимоотношений отмечался английскими путешественниками как нечто новое для них. Частная юрисдикция над держателями, только гражданская в одних случаях, гражданская и уголовная – в других, была обычной по всей Шотландии, хотя в Англии такие феодальные курии давно уже перестали существовать.
Крестьяне держали свои фермы на условиях ежегодной аренды, что оставляло их на милость лэрда или его управляющего и неизбежно отбивало у них охоту предпринимать что-либо для улучшения той земли, которую они обрабатывали. А лэрд, со своей стороны, редко затрачивал свой капитал для улучшения ферм своих держателей. Если он и хотел это сделать, то не имел средств для таких целей. Рента в 500 фунтов считалась в Шотландии большим богатством, рента в 50 фунтов была обычной, а многие мелкие лэрды содержали свои семьи на 20 фунтов ренты и продукцию со своих собственных приусадебных участков. Эти цифры должны быть увеличены в 10 раз, чтобы дать представление о богатстве английских сквайров соответствующих рангов. Более того, рента в Шотландии уплачивалась более чем наполовину натурой: овца, домашняя птица, овсяная мука, ячмень и торф привозились держателями на дворы помещичьего дома не в повозках, так как они их не имели, а во вьюках, на спинах полуголодных лошадей. Другим продовольственным источником в домашнем хозяйстве лэрда были его голубятни с множеством голубей, которые пожирали зерно на окрестных полях, превращая большую часть скудного урожая держателей в мясо для стола лендлорда. Кроме того, шотландский фермер, подобно виллану средневековой Англии, должен был удобрить, засеять и убрать приусадебный участок лэрда, часто в те короткие периоды хорошей погоды, когда он мог бы спасти свой собственный ненадежный урожай и обеспечить свою семью от голода в наступающем году.
При этих условиях не удивительно, что в царствование королевы Анны 9/10 полей Шотландии не было огорожено стеной или изгородью. Скот приходилось привязывать или сторожить днем и запирать на ночь. Редко где виднелась живая изгородь боярышника, и об отсутствии ее не сожалели, так как считалось, что она является приютом для птиц, которые пожирают зерно. Так же неразумно относились и к деревьям. Молодые деревья не только поедались скотом, но и намеренно уничтожались крестьянами, несмотря на угрозу наказания. Но деревьев было вообще мало, за исключением небольших пространств вокруг помещичьего дома и церкви. Древние леса, в которых население обычно пряталось во время английского нашествия, теперь почти повсюду исчезли. А современное стремление к древонасаждениям, для того чтобы предохранить местность от ветра и снабжать рынок лесным материалом, находилось еще в младенческом состоянии. Общий вид Шотландии был тогда более безлесен, чем когда-либо раньше или позднее. Кое-где, в частности в Клайдсайде, можно было встретить значительные леса, а на далеком и уединенном севере старые леса еще шелестели ветвями от дуновения горных ветров. Даже в Южной Шотландии лишь пещеры и крутые берега ручьев скрывали в своих сырых впадинах редкие остатки березы, ольхи и карликового дуба, которые некогда были распространены по всей стране.
Дома крестьян соответствовали убогому ландшафту и отсутствию какой-либо системы сельскохозяйственных улучшений. Чтобы правильно представить себе дом шотландского фермера в царствование королевы Анны, мы должны забыть прекрасные каменные фермы более поздних времен и представить нечто похожее на хижину Западной Ирландии. Этот дом почти всегда был одноэтажным и часто даже однокомнатным. Стиль и материалы строения и степень бедности варьировали в различных районах, но стены из дерна или из не скрепленного известью камня, законопаченные травой или соломой, были обычным явлением; печные трубы и стеклянные окна были редкостью; пол был просто земляной; во многих местах скот жил в одном конце комнаты, люди – в другом, без всякой перегородки. Семья часто сидела на камнях или на куче дерна вокруг очага, в котором горел торф; дым от очага выходил через дыру в соломенной кровле. Так как люди работали на плохо осушенной почве, еще покрытой наполовину болотом и тростником, и возвращались в сырые дома в мокром платье, часто не имея в запасе другого, чтобы переодеться, то в результате их постоянно мучили ревматизм и лихорадка, укорачивая их жизнь.
