— Может это Карлос Кастанеда собственной персоной!

Кир засмеялся. Улыбнулся и Алекс.

— Ладно, подруга! Дас ист аллес! — сказал решительно Кир, взмахнув перевязанной рукой и поднялся.

Маня взглянула на него.

— Хватит бабушкиных сказок.

— Ты предлагаешь вылить воду из котелков? — спросила Маня.

— Это что, в самом деле, вода или невинная кровь?! — раздраженно воскликнул Кир и выплеснул воду из одного котелка, потом из другого, вставил один пустой котелок в другой, засунул оба в пакет, перевязал его шнурком и спрятал в свой рюкзак, вжикнул замком. Обернувшись к Алексу, он спросил, так какого им держаться ориентира? Тот ответил, что белых полей, это клевер уже на том берегу. Правда, снизу поля не видны. Надо искать возвышенности. Ну или забираться на какое-нибудь дерево.

— Как-нибудь сориентируемся, — сказал нетерпеливо Кир. — Мох растет на северной стороне деревьев. Мимо севера уж во всяком случае не промахнемся.

— Да. Лишь бы только не пойти параллельно реке.

— Ничего, разберемся. — Кир просунул перебинтованную руку под лямку. Алекс хотел помочь, но тот уже вскинул рюкзак на плечо, продел под лямку другую руку. Алекс обернулся к Мане. Но Кир опередил его и здесь, схватился здоровой рукой за верхнюю петлю и, краснея от напряжения, поднял рюкзак. Мане оставалось только вдеть руки под лямки. Алекс отступил в сторону, криво улыбаясь. Маня подняла на него глаза и протянула посмуглевшую руку в бисерных ниточках на запястье. Алекс бережно пожал ее.

— Счастливого одиночества! — сказала она. — И… спасибо.

— Да, — поддакнул Кир, кивая. — За гостеприимство, воду, все такое, и дрова. Особенно за дрова. Мы пошли. — И первым двинулся вниз. За ним Маня в рваных джинсах и желтой выцветшей футболке.

Алекс смотрел, как они идут мимо сосен, березы, куста, пока их не скрыли розово-фиолетовые макушки иван-чая. Еще некоторое время слышались их шаги, хруст травы, потом раздался голос Мани, Кир ей ничего не ответил, и все стихло. Алекс огляделся. Он один остался на горе в окружении толпы иван-чая. И ему нечего было сказать этому собранию в высоких малиновых шапках.

До глубокой ночи на горе было тихо. Только где-то в высях снова пролетел Ворон, Алекс лежал в палатке и не видел его, но слышал поскрипывание крыла. Наверное, птица проверяла, свободна ли гора и нельзя ли усесться на железный шпиль, чтобы привести в порядок перья, да и посмотреть, не осталось ли там какой поживы. Ворон мог бы уже и не бояться Алекса. Впрочем, он не знал, кто именно находится в палатке. Так или иначе, а он предпочел пролететь дальше, справедливо полагая, что рано или поздно гора будет свободна и по-прежнему ее хозяином останется он, старец с каменным клювом, в иссиня-черном пообносившемся платье. Алекс вспомнил, как его назвала девушка. У нее явный талант давать имена.

Интересно, выдержат они направление?..

Вечером Алекс развел костер, выкопал корень шиповника, очистил его от земли, ополоснул, порезал и бросил в кипящую воду, снял котелок и накрыл его плотно крышкой. Через десять минут он пил густой отвар карминного цвета, поглядывая на медленные тучи, наплывающие из-за реки, с севера. Блики заката играли на китовых тушах. Молчал Вороний лес.

Нет, на горе было слишком тихо. Ему бы вновь хотелось услышать голос рыжеволосой Мани. Странно вообще, что он здесь раздавался. И невероятным уже кажется, что они ходили вдвоем по заросшей дороге Вороньего леса на родник. Они появились здесь внезапно и слишком быстро ушли. Я, конечно, вполне понимаю этого парня, думал Алекс, отклоняясь от дыма. Но он не может быть на меня в обиде. Хотя было и непросто сохранять выдержку в нашем походе на родник. Не за это ли его и благодарила потом сама девушка?

И что ему теперь делать с этой благодарностью?

Он подбросил дров в костер.

Ребята, наверное, уже дошли до реки.

А у меня начался пост, подумал Алекс. Но сколько это может продолжаться? И что там происходит в доме на Тимирязева? Не пустое ли это — его вызов? Может, никто и не заметит. И бульдозеры пройдут мимо. Или пожалуют сюда через месяц, когда астральный татарин действительно обретет тонкое тело. Одиночество анархиста очень печально и бесперспективно. У него даже была мысль посвятить во все ребят. Впрочем, вряд ли из этого что-то путное вышло бы. Хорошенькое дело — превращать отпуск в войну. Тем более что парень мыслит рационально. С его точки зрения, конечно, действия бульдозеристов вполне оправданы. Алекс и сам это понимает. Но не принимает. Он мыслит не рационально, а как-то по-другому. Возможно, у него недочеловеческий взгляд на Местность. А может, послечеловеческий. Ну, кто станет вникать в эту галиматью? Алекс явно бесполезен для человечества. Его пример — регрессивен. Он тормоз в производстве дешевых железобетонных плит и в строительстве дорог, современных высокоскоростных трасс, по которым могли бы ездить люди в гости друг к другу, на отдых к морю. Он считает, что на отдых надо ездить на велосипеде — до ближайшего леска. Или подниматься по реке на лодке. Этого достаточно. Несколько шагов — чтобы оказаться в предыстории. Ведь на самом деле именно этого все желают — ускользнуть из нежных полицейских лап истории, чтобы отдышаться, придти в себя, собраться с мыслями, привести в порядок чувства и ощутить себя неподцензурным жителем уголка в космосе. Зрелище звездного неба над лесными холмами дарит больше свободы, чем самые либеральные законы. Пусть эта свобода и длится всего одну ночь. Но это настоящая, окончательная свобода. Свободнее человек не бывает — только в иерархии звезд. А от вашей человеческой иерархии кочевника тошнит. Это иерархия курятника. Но я выше истории, прогресса и полицейских нужд любой страны. И не верю выкладкам иерихонских мудрецов. Есть и кроме них мудрецы: цветы и звезды, а младенческий лепет родника или крик ворона звучит убедительней индустриальных талмудов. Бетонная плита никогда не заменит звездного неба. А трубопровод — прихотливых извивов реки с песчаными косами. Звездное небо, река, — абсолютные ценности, а не чертов прогресс с иерархией курятника.

Медлительные киты наплывали на гору, закатный свет быстро гас. Дым застревал в кронах сосен. Было безветренно и очень тихо. Так тихо, как будто Гильгамеш с Энкиду снова прикончили хранителя кедров. Но на самом-то деле он был жив.

Алекс поздно лег спать и как будто тотчас очнулся от мощного рокота, в первое мгновение решив, что они уже здесь! захватили врасплох! Но этот бульдозер грохотал где-то вверху. Полоснул белым огнем бешеных фар, и гора содрогнулась. Этим всегда чреваты ночевки на горе.

Егор считал это разновидностью русской рулетки и никогда не спасался бегством. Алекс в грозу предпочитал уходить вниз, пережидать под кустом. Его почему-то не прельщала возможность превратиться в цыпленка гриль на небесном огне. Возможно, Алекс был недостаточно духовен и смел. Он готов был и сейчас спастись бегством, но замешкался, не хотелось выбегать под дождь. И он остался в палатке наблюдать сквозь прозрачную ткань представление театра теней. Впрочем, всецело его вниманием завладела не тень, а огненный язык, расписывающий его палатку.

Танец сумасшедшей с огненной бритвой — вот что это было!

Заворожено он следил за нею, пытаясь угадать, где сверкнет в следующее мгновенье. И не угадывал. Она была всюду. Ее движения были ошеломительно стремительны: взмах лезвия — и лишь долгое время спустя материя с треском и грохотом раздирается. У нее были изломанные конечности насекомого. И узкие вспыхивающие глаза — синие, с белыми ослепляющими зрачками. Исполосованное небо извергалось на землю, обрывая листву, вздуваясь ручьями. В грохоте и треске казалось, земля ревет, как роженица и содрогается. А танцовщица беззвучно скачет по зеркалам, и за нею рушатся невидимые стены, колонны, дробя зеркальные полосы и многоугольники. И она уже кружится по осколкам — все ближе и ближе, рассекая мглу, безумно бесшумная, могущественная.