— Есть, конечно, — проговорил Алекс. По его щекам стекали бисерины пота. — Ну… забыть то, что мешает… мешает мне стать экстремистом.

Маня фыркнула.

— О! И что бы ты взорвал?

— Немного техники.

— Офисной или военной?

— … и мирной.

— Так ты… как его? Ну, тот, кто ломал ткацкие станки?

— Нэд Лудд.

— Луддит? Обсад! Я бы тоже заменила машины на телеги! Нет, не на телеги-истории, а на всамделишные, с колесами и оглоблями. Только, пожалуй, поезда и оставила бы. Электрички. Надо же как-то пиплу по трассам перемещаться. И потом… железная дорога — это клево. Поезд Джармуша в «Мертвеце» — это вообще поэма! Надо было в поезде весь фильм снимать. Уильяма Блейка могли прямо там ранить. В соседнем вагоне мог ехать и Нободи-индеец, как раз возвращаться из Англии. Даже с томиком любимого Уильяма Блейка. И все головорезы, людоед, негритенок и сентиментальный чувак с медвежонком могли там быть. И девица, ее бывший бой-френд. И рокочущие переборы Нила Янга там звучали бы еще лучше.

— Я не смотрел Джармуша, — признался Алекс.

Маня взглянула на него с удивлением.

— Да? А производишь впечатление смотревшего.

Алекс улыбнулся.

— При первой же возможности посмотрю.

— Но… Янга ты слышал?

Алекс начал насвистывать незатейливый мотивчик. У Мани вспыхнули глаза, она подхватила мелодию.

— «Heart of gold»!..[2] — воскликнула она, хлопая в ладоши. — А ты говоришь, далек от музыки.

— Это единственная вещь, которую я знаю, — признался Алекс. — У нас во дворе ее все гитаристы играли вместе с Шизгарой. Я и не подозревал, что это какой-то Янг. Просто однажды начал напевать у костра, а Егор меня просветил. Он во всем этом разбирался куда лучше.

— Послушай, — сказала Маня, — у меня такое впечатление, что ты совсем не способен… ну, немного гнать.

Алекс вопросительно взглянул на нее.

— В смысле — присвистывать! — пояснила она.

— Да, медведь наступил на ухо.

Девушка рассмеялась и запустила недоеденную грушу в кустарниковую гущу.

— Ладно! Пойдем, а то там тевтонец от жажды изнемогает.

Они снова двинулись по полю в сторону горбатого Вороньего леса, Маня оглянулась.

— Но все-таки мне хотелось бы сюда вернуться.

Алекс промолчал.

— Ты читал Кастанеду? — спросила она, догоняя его.

— Первые две книги. На третьей — «Путешествие в Икстлан» — застрял. Почувствовал вдруг какой-то коммерческий душок. Это уже был клон. А первые два вымысла играли.

— Ты думаешь, вранье?

— Язык выдает. Я уверен, что полуграмотные индейцы не говорят так.

— У Джармуша Нободи тоже складно задвигает спичи.

— Ну, может Джармуш у Кастанеды и позаимствовал индейца.

— О нет! Джармуш велик! — с жаром воскликнула Маня. — Его «Мертвец» — это рок-фильм, одна потрясающая композиция. Я смотрела его четыре раза. И хотела бы прямо сейчас еще раз посмотреть. Или хотя бы послушать гитару Янга, раствориться в этой морозной музыке. Надо было прихватить плейер. Но мы условились не брать ни мобильников, ничего такого. Ускользнуть от злобы дня. А теперь я соображаю: ну, Янг — какая ж это злоба? Или Лу Рид! Я уж не говорю о Дилане! Как жаль, что он стареет. И никак не приедет к нам. Говорят, когда-то в восьмидесятые приезжал, но его здесь не поняли, зал был пустой. Это равносильно тому, что к нам заглянул бы с проповедью Иисус Христос, а его пришли послушать два десятка чиновников. Конечно, сюда ехать ему теперь без мазы! Так нам и надо. Остается самой взять и махнуть за океан. Но я не дакини. И мои пэрэнты прижимисты. Хотя я не в обиде. Да и появись у меня прайс, куда бы я попилила, догадываешься?.. Правильно, в Хиндустан!.. Мм, когда-нибудь я не вытерплю и так и сделаю даже без прайса. Прикинь, каково жить, зная, что настоящее происходит не здесь. Ведь у тебя есть такая заморочка?

— Да, — сказал Алекс, — когда я торчу в Глинске.

— И куда тебе хочется попасть?

Смуглое волосатое лицо Алекса расплылось в улыбке.

— Сюда.

— Сюда и никуда больше?

— Ну, в общем, да.

— Странно… И настоящее по-твоему здесь и происходит?

— У меня есть такое ощущение.

Маня оглянулась на холмы и рощи и облака, повисшие повсюду, пожала плечами и призналась, что заскучала бы здесь.

— Но сейчас тебе не скучно?

Она быстро взглянула на него.

— Нет пока!

— Так это и есть настоящее.

— Ты вещаешь прямо как Будда!

— Мне ближе Обломов.

Маня прыснула.

— Обломов?

— Да. Он — Дон Кихот, только более последовательный в своем несогласии с пошлым миром. Это Дон Кихот недеяния. Заветной его целью было раствориться в мечтании. Нет, точнее — в раздумье. А его смерть была подобна угасанию, чем-то вроде нирваны. Рассеялось облако. Это и есть наш Будда.

Маня засмеялась.

— Вот уж никогда не думала!.. Мне Гончаров был влом. Скучища! — Она запрокинула голову, глядя на облако над Вороньим лесом. — Обломов-облако! Ха-ха-ха! И он видит нас, маленьких, игрушечных, тонущих в траве… Облачный барин с янтарной трубкой, в драном халате и с ветром за пазухой. Да, это круто! Просто хокку Басё.

Они действительно почти полностью скрывались в травах, разомлевших к полудню, так, что каждый стебелек сочился ароматом. Было жарковато. Путников донимали слепни. И все время чуть в стороне от них с метелки на метелку перелетала маленькая крапчатая птица, ловко цеплялась хрупкими пальцами за стебель и, покачиваясь, вертела головкой. Можно было подумать, она сопровождает этих двоих из любопытства. Но на самом деле она следовала за жирными слепнями и, улучив момент, ловила их и проглатывала, хрустя крыльями, лапками и глазами.

Когда они поднялись на гору, то увидели под соснами лишь одну палатку. У дымящего костерка сидел мрачный Кир. На руке его белел уже испачканный бинт. К чешуйчатому стволу были прислонены два рюкзака.

— Я подумала, нашу палатку унесло, — сказала Маня.

— Умзонтс! — хмуро ответил парень.

— Что это значит?

— Ничего. Пустое. Ветра-то не было.

— Как рука?

— Лучше не бывает.

Маня протянула ему котелок.

— На, пей… Жаль, что ты это не видел. Вот уж где кальт христаль! Целая чаша. И вода бьет без перерыва. Там месторождение кальт христаль, только хрусталь текучий. Это просто невероятно. Вот как начинаются реки. Облако песка дышит, в нем такие бурунчики, как пупки. Колоссально.

Кир внимательно смотрел на раскрасневшееся лицо девушки.

— Я теперь врубаюсь, как это предки родникам поклонялись, сочиняли истории о провалившихся церквях. Знаешь на кого он был похож?

— Кто? — угрюмо спросил Кир.

— Да родник же! — нетерпеливо откликнулась она. — На младенца, которому тысяча лет!

Кир хмыкнул и начал пить.

— Ничего смешного. Мягкое темечко у детей знаешь, как называется? Так и называется: родничок.

— Так что я в таком случае пью? — с брезгливой миной спросил Кир. — Кровь младенцев?

— Дурилка картонная, — махнула на него рукой Маня. — Ладно, что-то ты быстро собрался? Мы же еще пообедаем?

— Если мы будем рассиживаться, то до темна не выйдем к реке, подруга. Нет, нам пора уходить.

— Дай мне хотя бы отдохнуть.

— Ты так устала? А выглядишь бодрой и радостной, как пионерка.

— Ты хоть раз видел живых пионеров?

— По телевизору. И на обложке одной книжки. Которая так и называлась: «Голая пионерка».

— «Как это трогательно: серп и молот!..» — пропела Маня. — Ты просто ходячая энциклопедия, Кир.

Кир снова приник к котелку, черному от сажи снаружи и бликующему прозрачной водой, светлому внутри.

Над горой послышалось равномерное поскрипывание, Маня задрала голову.

— По-моему, наш старый знакомый писарь… — Наконец она увидела ворона, помахала ему. — Хэйо, чувак!

— Да, он тебе очень признателен, сейчас перекувыркнется от счастья, — проворчал Кир.