Я рассказал, как гулял по берегу Клайда, как угостил старика пивом, как пил на лавочке и как мне вдруг захотелось поделиться с бродягой последней банкой.

– Вы ведь не верите мне, да?

Эйли подняла глаза от блокнота:

– Убеждать надо не меня.

Стены в комнате для допроса выкрашены в голубой – видимо, в расчете на то, что этот цвет успокаивает. И расчет оправдался. В груди вместо паники мертвый покой. Нас ждали двое в штатском: рыжий краснолицый апоплексического вида и здоровяк с русыми волосами, сломанным носом и рыжеватыми усиками – такие носили футболисты в 70-х. Русый представился инспектором Блантом, второй – инспектором Томасом. Он положил на стол какие-то бумаги.

– Кто-нибудь хочет воды?

Эйли улыбнулась, и мне показалось, они не первый раз так встречаются.

– Да, пожалуйста.

Я кивнул, с удивлением понимая, что не могу говорить. Блант принес четыре пластиковых стаканчика из автомата в коридоре. Томас включил диктофон, представился и попросил всех сделать то же самое. Мой голос звучал тонко и подозрительно. Я потянулся за стаканом и пролил воду на стол. Блант подхватил диктофон. Эйли достала салфетку и вытерла лужу. Никто не предложил мне второй стакан, и я решил, что просить нет смысла.

Допрос казался формальностью. Полицейские напротив меня видели слишком много неудачников, которые пытались утопить свои проблемы в алкоголе, а когда это не срабатывало – хватались за нож, чтобы считать меня исключением. Блант пробежал глазами мое заявление и посмотрел на меня:

– Так, мистер Уилсон, я не очень понимаю. Вы безработный, решили выпить на берегу Клайда, потом вам захотелось компании, и, вместо того чтобы позвонить другу или поискать знакомых в баре, вы предложили, – он заглянул в бумаги, – покойному, мистеру Арчибальду Миллигану, распить с вами последнюю банку пива?

Он посмотрел в ожидании подтверждения, и я жалко кивнул.

– Вам показалось, что мистер Миллиган спит, и вы тоже решили вздремнуть под Ямайским мостом?

Я снова кивнул.

– Только выясняется, что он вовсе не спал, не так ли?

– Я не знал этого, когда садился рядом с ним.

Краснолицый Томас впервые заговорил. Тонкий высокий голос плохо сочетался с массивным телом.

– Вы пристроились к трупу и не заметили?

– Я не пристраивался к нему. Я напился. И уснул.

Томас покраснел еще больше. Если на овощном рынке потребуется засада, он сможет прикинуться помидором.

– Пьянство не алиби.

– Но и не преступление, черт возьми.

Инспектор Блант вздохнул, снова заглянул в записи и устало посмотрел на меня:

– Согласно вашим показаниям, вы видели пятерых подростков примерно в то время, когда было совершено убийство.

Я кивнул.

– Вы считаете, это они убили мистера Миллигана?

– Я не знаю. Может быть.

– Понимаете, в чем трудность с вами, мистер Уилсон?

– Я понимаю, что это немного необычно.

– Это неправдоподобно.

Я взглянул на Эйли, ища поддержки, но она смотрела в другую сторону, плотно сжав губы.

Инспектор Блант подался вперед, и усталость мигом слетела с лица.

– Я думаю, вы действительно гуляли у реки, не сомневаюсь, что пили на лавочке. Я даже уверен, что найдутся свидетели, которые вас видели. Но я не верю, что вы предложили мистеру Миллигану выпивку. Я думаю, наоборот. Вы были злы и расстроены, а несчастный старик подвернулся вам под руку.

– Я не убивал его.

– Чем вы его били? Молотком?

Я вскочил, сжимая кулаки:

– Ничем я, мать вашу, его не бил.

Эйли твердо взяла меня за локоть и заставила сесть. Толстяк явно получал удовольствие. Он снова запищал:

– Вы, кажется, не отличаетесь большим терпением, мистер Уилсон. У вас уже были такого рода неприятности?

– Нет.

Я опустил голову, чтобы скрыть ложь.

В дверь громко постучали, вошел полицейский и что-то прошептал Бланту на ухо. Инспектор поспешно взглянул на часы и сказал в диктофон:

– 23:57, инспекторы Блант и Томас прервали допрос.

Он остановил запись.

Эйли заговорила впервые после того, как ей принесли воды:

– Могу я спросить, что происходит?

– Спросить можешь.

– Мой клиент вправе знать все обстоятельства по делу.

– Мне кажется, ваш клиент знает больше, чем все мы. – Он устало поднялся и закрыл за собой дверь.

– И что все это значит?

Эйли говорила сдержанно:

– Может, и ничего для нашего дела. А может, появились новые сведения.

– Это хорошо или плохо?

Она бросила на меня взгляд:

– Зависит от сведений.

Мы помолчали. В кино адвокаты всегда протягивают клиентам сигареты, но Эйли, видимо, не курила. Боль вернулась долбить любимый висок. Я хотел попросить у Эйли таблетку. Эйли походила на тех, кто носит в сумочке мини-аптечку. Я взглянул на ее суровый профиль и подумал, что станет с матерью, если меня посадят.

– Как Джонни?

– Джон в порядке, но давайте сосредоточимся на деле.

Я с раздражением понял, что ей неприятно слышать имя Джонни из моих уст.

– Я ничего не сделал, – сказал я слишком тонко и жалобно.

– Вас нашли рядом с забитым насмерть стариком. Ваши отпечатки нашли на его пивной банке, а на вашей одежде его кровь. У полиции есть все основания допросить вас. Не сделать этого – халатность.

– Эйли, я не убивал его, я напился и был не в себе, но я не трогал старика. Я бы никогда такого не сделал.

Она покачала головой и взглянула на часы. Пришел охранник и отвел меня в камеру.

В камере я просидел долго. Часы ожидания я отмерял чаем и едой, которую не мог есть. Время от времени я слышал шаги и голоса и ждал, что меня освободят, и боялся, что ко мне подсадят еще какого-нибудь бедолагу, но преступный мир, кажется, решил выспаться, и я мог спокойно обдумать свою ситуацию.

Лицо полицейского, который пришел за мной, не выражало ровным счетом ничего. Я не стал с ним разговаривать. Скоро сам все узнаю.

Эйли ждала меня в той же комнате для допросов. Возможно, она дежурила все время, что я сидел в камере, непонятно только, как ей удается выглядеть такой бодрой посреди ночи.

– Они уверены, что взяли тех ребят. – Я с облегчением уронил голову на руки. Эйли сжала мое плечо, и на секунду я почувствовал ее тепло сквозь тюремную робу. – Они устраивают опознание, будешь свидетелем.

Я поднял голову, чувствуя, как к лицу приливает кровь.

– Значит, убийцу повысили до главного свидетеля?

– Скажи спасибо.

– Как в лотерею выиграл.

– Ты же понимаешь, почему тебя допрашивали.

– Ну да, только неприятно чувствовать, что тебя помиловали.

Из участка я ушел рано утром. Меня заставили еще несколько часов попотеть в камере, хотя отношение ко мне изменилось. Я остался мерзким вонючим алкашом, но никто больше не обвинял меня в убийстве. Наконец мне вернули одежду, всю в песке и бетонной крошке; на свитере кровь из пробитой головы старика. Я бросил свитер в угол камеры, затем поднял и сунул под мышку. Сам избавлюсь от него, подумал я, не стоит подбрасывать им улики.

В ярком свете парни казались субтильнее. Двое, судя по всему, недавно плакали, третий впал в транс. У четвертого вид был нахальный и самоуверенный, и я гадал, то ли он действительно не боится, то ли псих, то ли гениальный актер. Я стоял за зеркальным окном и называл номера. Лишенные боевого духа, они выглядели совсем юнцами, и я вспомнил, как они бежали за катером. Даже если бы я не узнал их, обвиняемых я бы отличил без труда. Они провели всю ночь в участке с социальными работниками и матерями, отвечая на вопросы об убийстве старика. Как бы то ни было – я их узнал. В конце концов, в искусстве воспоминаний мне нет равных.

Я забирал свои вещи, боясь почувствовать руку на плече и узнать, что вскрылись новые обстоятельства и мне придется задержаться. Я расписался за часы, бумажник, ключи и сданные на хранение гроши, и полицейский протянул мне конверт, на котором четким красивым почерком было написано мое имя.