Они в полном молчании ехали на запад вдоль реки Арканзас. Сначала впереди ехал Джон, потом Эмма, потом снова Джон. На горизонте проступали величественные очертания гор с покрытыми снегом вершинами, но местность, по которой они проезжали, поражала однообразием ландшафта; дорога, впрочем, была вполне сносная, хотя и купалась в пыли. Поскольку по дороге часто ездили, растительности по обочинам не было, и лишь в некотором отдалении виднелись серо-зеленые заросли кроличьего кустарника, усыпанного ярко-желтыми цветами.
Через некоторое время Джон подал сигнал к остановке, спустился к реке и наполнил их фляжки водой, обернув каждую куском мокрого одеяла, чтобы вода в них подольше оставалась холодной. Потом он стреножил лошадей и пустил их пастись, обнаружив местечко, где в некотором количестве имелась трава и в огромном количестве — москиты. Вспомнив, что поесть в Пуэбло им так и не удалось, он извлек из седельной сумки буханку хлеба и позвал Эмму: «А вот и завтрак!» Когда он был на конюшне, жена хозяина на его глазах извлекла эту буханку из печи. Он предложил ей за нее доллар; женщина не смогла удержаться от искушения, отдала ему хлеб, и они разошлись, довольные друг другом. Пока он это рассказывал, Эмма отмахивалась от москитов и улыбалась, радуясь его предусмотрительности. Стоило, однако, Джону разломить буханку, как выяснилось, что под аппетитной румяной корочкой скрывается совершенно неаппетитный черный мякиш, обладающий к тому же крайне неприятным запахом. Это был хлеб самого низкого пошиба, выпекавшийся из мексиканской непросеянной муки без добавления дрожжей или закваски. Как они ни были голодны, есть такой хлеб было свыше их сил, и они выбросили его в реку. Эмма почувствовала себя несчастной. Она умирала от голода, поскольку не ужинала и не завтракала. Но жаловаться не стала: Джон тоже был голоден. Хотя вечером он, прежде чем лечь спать, поужинал, завтракать ему тоже не пришлось.
— Надо посматривать по сторонам. Вдруг удастся подстрелить куропатку? Тогда мы могли бы развести костер и изжарить ее на прутике, — сказал Джон.
Они снова забрались в седла и пустились в путь, но куропатки им почему-то не попадались, поэтому, когда солнце перевалило за полдень и настала пора дать лошадям передохнуть, Джон спустился к реке и попытался поймать форель. Поскольку ни лески, ни крючка у него не имелось и ловил он руками, то, понятное дело, его попытки не увенчались успехом, и он вернулся к месту стоянки понурый. Времени, чтобы собирать мелкую дикую малину, у них не было. Тогда Эмма, сорвав грушевидный кактус и проделав в его колючей кожице дырочку, стала выковыривать из него розовую мякоть. Однако розовая, но тощая и безвкусная плоть этого растения их аппетит удовлетворить не могла. Мимо них время от времени проезжали путники, тоже следовавшие в западном направлении, но попросить у них еды они не отважились, поскольку не хотели привлекать к себе внимания. К тому времени, когда они, показав рекордное время, достигли Каньон-Сити, прошло уже около суток с тех пор, как Эмма в последний раз ела.
Хотя Джон и Эмма считали, что Нед направился на север к Денверу, они сошлись на том, что останавливаться на ночевку в маленьком городке было бы неразумно. Существовала вероятность, что кто-то из обитателей Пуэбло мог увидеть, как они при выезде из города свернули на западную дорогу, и сообщить об этом Неду. Уж если Нед сумел проследить их путь до Пуэбло, найти их в Каньон-Сити ему не составило бы труда. В маленьком городе каждый новый человек на виду. Исходя из того, что Нед станет расспрашивать о двух путниках, Джон предложил им с Эммой разделиться, проехать через Каньон-Сити поодиночке и встретиться за пределами города. Дело нашлось бы каждому: Джон занялся бы покупкой овса для лошадей, а Эмма — необходимых припасов для продолжения путешествия.
В городе Эмма зашла в универсальный магазин и купила продукты, которых должно было хватить на два-три дня, поскольку именно это время требовалось им с Джоном, чтобы перевалить через горы и достичь Салиды. Кроме того, она купила фланелевую рубашку и некоторое время стояла у прилавка, дожидаясь, когда продавец завернет покупку в коричневую упаковочную бумагу и перевяжет ленточкой. Упаковывать рубашку не было никакой необходимости, и Эмма поставила об этом продавца в известность, но он ей сказал: «У нас так дела делаются» — и продолжал шуршать бумагой. Сдачу он отсчитывал ей так долго, что она хотела уже было сказать, чтобы он оставил ее себе, но подобное невероятное заявление наверняка привлекло бы к ней повышенное внимание со стороны продавца, и она промолчала, хотя и переступала от нетерпения ногами все то время, пока продавец выкладывал сдачу на прилавок, называя громким голосом номинал каждой монеты.
Хотя Эмма не сомневалась, что Джон уже закончил свои дела и ждет ее, она свернула с главной улицы на окраину и поехала по одной из узких боковых улочек — на тот случай, если бы Нед стал спрашивать, не проезжала ли через город женщина в мужской одежде и верхом на лошади. Встретившись на западной окраине города с Джоном, она вручила ему пакетик с галетами, яблоко и сыр, после чего они, пустив лошадей в галоп, непрерывно жевали на протяжении мили или двух.
Параллельно руслу реки шла железная дорога, и путешественники старались забраться как можно выше, чтобы их нельзя было увидеть из окна проезжающего поезда. Река текла по горам, а не вилась у их подножия; ее берега становились все более высокими и обрывистыми, и, хотя по мере того, как путешественники углублялись в горный массив, окружающие виды становились все более красивыми и величественными, ехать становилось все труднее. Эмма порадовалась предусмотрительности Джона, наполнившего седельные сумки овсом, поскольку найти в этом горном крае пропитание для лошадей было невозможно. Когда они, поднявшись по узкой и каменистой горной тропе, оказались на вершине скалистой гряды, Эмма остановилась у края пропасти, чтобы полюбоваться на протекавшую внизу реку. Ее извилистое течение напомнило ей шелковую ленту цвета индиго, украшавшую одну из ее шляпок, которые она оставила в «Чили-Квин».
Они надеялись достичь перевала еще засветло, но, поскольку знали этот горный край плохо, решили сделать остановку на том месте, где их застанут вечерние сумерки. Поэтому, когда небо стало темнеть, они свернули на еще более узкую и неприметную тропинку, которая больше походила на звериную тропу, нежели на дорогу, проложенную людьми. Тропинка вилась по краю горного кряжа, изобиловавшего крутыми подъемами и спусками. Эмма с содроганием подумала, что этот путь очень напоминает дорогу, которая вела в каньон, где они с Недом встретились с братьями Майндерами. Когда окончательно стемнело, Джон остановился у крохотной площадки, защищенной от посторонних взглядов со стороны тропы вертикально стоявшим гранитным утесом. Похлопав лошадей по взмыленным шеям, Эмма обратила внимания на то, что животные, ехавшие весь день почти без остановок, очень устали, и подумала, что им с Джоном впредь надо больше думать о своих скакунах. Ночь обещала быть холодной, к тому же стал накрапывать дождь; по этой причине Джон решил развести небольшой костер. Пока он занимался костром и устройством ночлега, Эмма подошла к краю обрыва и с замирающим сердцем заглянула в темный провал пропасти. Поскольку луны на небе не было, разглядеть лежавшую внизу долину ей так и не удалось. Тем не менее Эмме не составило труда представить себе, на какой огромной высоте она находится и сколь глубока зияющая перед ней пропасть. При мысли об этом ей стало неуютно, и она поторопилась вернуться к костру.
Джон уже успел разложить на салфетке купленные Эммой в Каньон-Сити продукты, и они принялись за ужин, состоявший из сыра, пикулей и вяленого мяса. На десерт были вишни и сладкие булочки из тяжелого теста, заставившие Эмму с тоской вспомнить о воздушных пирогах с корицей, которые пекла Уэлкам. Впрочем, Джону еда понравилась; ему вообще нравилось все, что готовила или покупала Эмма.
— Будь у меня все богатства мира, я бы и то не смог пожелать себе лучшего ужина, — сказал Джон.
