В сущности, Эмма выбрала Джорджтаун именно по той причине, что он своими нарядными, опрятными домиками напоминал ей Галену. Держась обособленно и крайне редко встречаясь с соседями, Джон и Эмма прожили там четыре года. На Роуз-стрит у них был маленький коттедж с зелеными ставнями, белым забором и цветником под окнами. Джон играл роль человека, живущего на проценты с акций горнодобывающих компаний, а Эмма изображала его жену. На самом деле женаты они не были; Джон предлагал ей вступить в брак, но Эмма сказала, что в этом нет необходимости. Она не любила его до такой степени, чтобы стремиться выйти за него замуж, и знала, что Джон тоже никогда не полюбит ее так, как любил когда-то свою жену.

Пока Эмма собирала вещи, Джон сжевал несколько крекеров с сыром и кусок сушеной говядины. Прошлым вечером Эмма сняла с талии узелок с деньгами, но открыть кошель из ковровой материи так и не смогла, поскольку он, как выяснилось, был заперт на крохотный замочек, а Эмма слишком устала, чтобы вскрывать его шпилькой. Впрочем, спешить с этим не было никакой необходимости, и Эмма, так и не заглянув в кошель, положила его в седельную сумку. Несмотря на то, что на ней была нижняя рубашка, кошель основательно натер ей кожу между ребрами, и Эмма задалась вопросом, уж не для того ли, чтобы ей отомстить, Эдди так сильно затянула шарф у нее на талии. Вполне возможно, она догадывалась, что Нед скоро от нее уйдет и что виновата в этом именно Эмма. Она представила себе, как Эдди в распахнувшемся на пышной груди пеньюаре сидит при свете керосиновой лампы за кухонным столом и, хлюпая носом, оплакивает предательство Неда. Уэлкам по обыкновению стоит в темном углу и что-то бормочет о происках дьявола. Возможно, Уэлкам позволит себе посмеяться над Эдди, Но это маловероятно. Уэлкам не из жестокосердных, в этом Эмма не сомневалась. Впрочем, кто может с уверенностью сказать, что скрывается в сердце человека, которого в юности полосовали кнутом, как собаку?

— Быть может, мне удастся застрелить антилопу, и тогда у нас будет свежее мясо, — сказал Джон, не без труда пережевывая вяленую говядину. — Или мы можем поесть в Тринидаде, заказав на обед все самое лучшее. По идее, мы должны сегодня туда добраться.

— Мы не можем останавливаться в Тринидаде. Это неосторожно. Нед обязательно нас там найдет.

Они добрались до Тринидада во второй половине дня, но остановились только для того, чтобы сменить лошадей. Эмма обнаружила неподалеку лавку, где купила сардины и консервированные персики. Кроме того, она приобрела за пятнадцать центов дыню. Потом они вскочили на лошадей и продолжили путь, покрыв до наступления темноты не менее двадцати миль, после чего разбили лагерь под сенью серебристых тополей.

Наутро они тронулись в путь и ехали целый день, сделав одну-единственную остановку у домика с вывеской «Имеется в продаже свежий хлеб». Там они купили свежеиспеченные крекеры и свежее молоко у фермерши, которая, судя по всему, неплохо наживалась на таких, как они, путниках, поскольку запросила за тарелку с шестью кусками пресного печеного теста целых тридцать центов. Они, однако, не стали ставить ей в вину, что она обирает людей, поскольку по этой части у них самих рыльце было в пушку. Наконец на третий день пути они достигли Пуэбло. Эмма едва не падала с седла от усталости; они отвели лошадей на платную конюшню и сняли номер в отеле. Эмма до такой степени была утомлена дорогой, что рухнула на постель, не раздеваясь, и проспала двенадцать часов подряд.

Впервые за две недели Эмме удалось как следует выспаться. Проснувшись после долгого сна, она обнаружила, что находится в комнате совсем одна. Джон, судя по отпечатку его головы на подушке, провел ночь в постели с ней рядом, но поднялся раньше и куда-то ушел. Сапоги Эммы стояли у кровати на полу, а брюки висели на спинке стула. Поскольку Эмма не вставала среди ночи и не раздевалась, оставалось только предположить, что ее раздел Джон. Лениво потягиваясь, она поднялась с постели, раздумывая о том, который сейчас час. К сожалению, узнать это не представлялось возможности, поскольку ни свои собственные часы, ни часы Тома она завести так и не удосужилась. Подойдя к окну и отодвинув штору, она стала всматриваться в залитую рассветными лучами солнца улицу. Ей вспомнился рассвет в прерии, который она видела, когда ездила с Недом в Джаспер. Рассвет в Пуэбло являлся лишь бледным подобием того буйства красок, которое она наблюдала, сидя рядом с Недом в фургоне.

Закусив губу, Эмма разглядывала из окна улицу Санта-Фе. Пуэбло был молодым, быстро развивающимся городом, застроенным новенькими, с иголочки, официальными зданиями из красного кирпича и красивыми каменными домами. На расстоянии квартала от гостиницы высился трехэтажный, облицованный гранитом дом со сложенной из кирпича островерхой башенкой на крыше. Через дорогу возводили деловой комплекс, где должны были располагаться многочисленные офисы. На выстроившихся вдоль улицы через равные промежутки столбах звенели от ветра натянутые как струны провода телеграфных и телефонных линий. Отель, в котором они с Джоном остановились, был выбран из полудюжины других гостиниц по той единственной причине, что не бросался в глаза: он не был самым респектабельным из них, но и не самым захудалым. В шумном, людном Пуэбло Эмма чувствовала себя куда более незаметной, нежели на бескрайних просторах прерии или в заброшенном, пустынном поселке Уот-Чир.

Задернув штору, Эмма спросила себя, любит ли она хоть немного Неда, и если так, то что, собственно, это меняет? Да ничего. Было бы сумасшествием думать, что у них с Недом могло хоть что-нибудь получиться. Да, она позволила себе на время отпустить вожжи, дала чувствам возможность воспарить и даже, когда они в Джаспере сидели за одним столиком в гостинице, попыталась себе представить, каково это — жить с ним вдвоем на ранчо. Но это лишь еще больше осложнило ей жизнь, поскольку сделало ее слабее, лишив необходимых для дела твердости и решительности, что могло поставить под угрозу намечавшийся налет на банк.

К чему лукавить? Она любила фермерское дело. И в юности, когда жила в Галене, и потом, когда они с Томом переехали в Колорадо и обзавелись собственным хозяйством. Джону нравилось жить в отеле, и только по ее настоянию он приобрел домик в Джорджтауне, где она, не имея возможности обзавестись детьми, находила прибежище для своей мятущейся души, выращивая цветы и овощи. Она часами копалась на огороде, высаживая салат, бобы и кукурузу, хотя возможность собрать урожай и воспользоваться его плодами ей представлялась далеко не всегда. Точно так же ей далеко не всегда удавалось полюбоваться на распускающиеся розы, ирисы и анютины глазки, которые она холила и лелеяла в своем цветнике. Но ей нравилось находиться на свежем воздухе и в хорошую, и в дурную погоду, и она знала, что жизнь на ранчо тоже пришлась бы ей по вкусу: в конце концов, наблюдать за подрастающими жеребятами и бычками и ухаживать за ними не менее интересно, чем заниматься цветами и растениями. Понимая все это, она позволила себе в тот вечер на какое-то время расслабиться и немного помечтать, но потом взяла себя в руки и снова стала твердой, как кремень, — ради успеха предприятия, ради себя самой и, между прочим, ради Неда тоже.

Очень может быть, Нед вернется к Эдди. Эмме было неприятно это сознавать, но она понимала, что не имеет никакого права ревновать его к этой женщине. Она вспомнила, как всего несколько дней назад сидела на кухне в «Чили-Квин», наблюдая за тем, как Уэлкам чистит полировочной пастой плиту, втирая в ее металлический остов едкий состав широкими круговыми движениями своей мощной, мускулистой длани. Потом Эмма через открытую дверь бросила взгляд на крыльцо, где Эдди, приникнув к сидевшему на ступеньках Неду, перебирала пальцами волосы у него на голове. Нед ласково ей улыбался. Эта картина, столь привычная для взгляда Уэлкам, вызвала у Эммы приступ острой тоски. Должно быть, Уэлкам что-то такое заметила, поскольку оторвалась от работы и сказала: