Гарсайд рассмеялся, надеясь развеселить своего клиента.

— Переутомились? Это прелестно! Ясное дело, вы утомились, а потому вам надо уехать подальше, чтобы не пришлось томиться в тюрьме!

Джон Уэст нахмурился. Гарсайд тотчас сделал серьезное лицо.

— Извините, мистер Уэст, но чувство юмора никогда не покидает меня. Не стоит расстраиваться. Вы слишком много работаете, и тревоги последних дней тоже не прошли даром. Я далеко не уверен, что О’Флаэрти сумеет припутать вас к этому делу. Объявите, что вы намерены съездить за границу, но, может быть, вам еще и не придется ехать. Я наведу кое-какие справки. Зайдите ко мне опять в четыре часа. А пока что не падайте духом! Нам ведь это не в новинку!

Однако по некоторым зловещим признакам Джон Уэст предполагал, что О’Флаэрти твердо решил «припутать его к этому делу». Накануне он допросил Борова и произвел обыск в доме одного из сбежавших поджигателей. И Джон Уэст сообщил представителям печати о своем намерении повезти Сквирса за границу, где тот надеется завоевать звание чемпиона мира.

Когда Джон Уэст снова зашел к Гарсайду, он застал его в отличном расположении духа: в департаменте юстиции ему твердо заявили, что за недостатком улик О’Флаэрти, по крайней мере временно, отказался от мысли преследовать кого-либо в связи со взрывом бомбы и намерен только во что бы то ни стало добиться запрещения клуба и тотализатора.

Джон Уэст вздохнул с облегчением. Недавнего страха как не бывало. Он хрипло рассмеялся.

— У Дэйва О’Флаэрти пороху не хватит, — сказал он, тряхнув головой и расправляя плечи. — Где уж ему одолеть Джека Уэста. Джек Уэст — сила!

Утром следующего дня Бэдсон, на сей раз в полной полицейской форме, явился в Столичный конноспортивный клуб и вручил судебные повестки нескольким его членам, в том числе самому Джону Уэсту, Фрэнку Лэмменсу и Ренфри.

— Мои враги говорят, что я намерен покинуть страну, чтобы спастись от суда, — сказал Джон Уэст на банкете, устроенном Столичным конноспортивным клубом. — Так вот — никуда я не уеду! Для меня мое доброе имя дороже здоровья. В таинственных намеках, в сплетнях, которые ходят на мой счет, нет ни слова правды. Это гнусная ложь! Теперь все знают, что я не имел никакого касательства к покушению на О’Флаэрти. Все знают, что я никогда никого не подкупал — ни судью, ни кого бы то ни было.

Присутствующие на банкете — спортсмены, служащие тотализатора и клуба, несколько политических деятелей и журналистов — восторженно зааплодировали.

— Я останусь здесь и буду бороться против святош и против правительства.

— Ура Джону Уэсту! Долой святош!

— Но Берт Сквирс поедет за океан и потягается с сильнейшими чемпионами мира в Нью-Йорке, Лондоне и Париже. Будем надеяться, что он вернется победителем.

Гром аплодисментов. Берт встал во весь рост и поклонился.

— Нашего чемпиона в качестве импрессарио будет сопровождать не кто иной, как мистер Барни Робинсон.

Все единодушно захлопали. Пользующийся всеобщей любовью мистер Робинсон, точно боксер после победоносного матча, пожал самому себе руку, после чего произнес длинную речь, уснащая ее аллитерациями, перевранными латинскими цитатами и французскими словечками.

Потом усердно пили за здоровье Джона Уэста, за успехи Берта Сквирса и за многое другое, пока от обильного запаса крепких напитков не осталось и капли.

За два минувшие месяца здоровье Джона Уэста восстановилось. Прежняя энергия, самонадеянность и жажда власти вернулись к нему. Он заботился о настоящем и строил планы на будущее; враги снова почувствовали всю силу его непоколебимой решимости.

Покушение на О’Флаэрти было забыто; оно оставило след только на отношениях Джона с женой: супруги все больше и больше отдалялись друг от друга; Нелли отгородилась от мужа стеной молчания и страха.

Много любопытных собралось в зале суда, чтобы посмотреть на поединок между правосудием и объединенными силами Уэста и Гарсайда, когда начался процесс Столичного конноспортивного клуба.

— Защитник, разумеется, будет утверждать, что Столичный конноспортивный клуб ничем не отличается от легальных клубов, — начал свою речь прокурор. — Для отвода глаз принимаются всевозможные меры. В прошлом году клуб официально превратился в общество на паях и всем членам-пайщикам были выданы расписки. А недавно в клубе даже стали заниматься политикой. Один из ближайших друзей мистера Уэста, член лейбористской партии, не погнушался участвовать в этой недостойной комедии и прочитал в клубе лекцию о демократическом социальном строе перед слушателями, которые явились в клуб отнюдь не за этим. Но что же им оставалось делать?..

Слова прокурора вызвали смех в зале, и он с удвоенной энергией принялся разбивать все предполагаемые доводы защиты. Но он плохо знал своего противника.

Прежде всего Гарсайд добился того, что дело было отложено на три дня, чтобы дать ему время подготовить защиту. Джон Уэст воспользовался передышкой для подкупа второго свидетеля обвинения, который вместе с констеблем Бэдсоном шпионил в клубе. Подкупленный свидетель согласился опознать вместо Ренфри другого человека и заявить, что не делал ставок у Джона Уэста, а только видел его в клубе, причем должен был указать число и месяц, когда Джон Уэст находился в Сиднее.

Затем Дэвид Гарсайд сотворил чудо: он привел в суд двойника Ренфри.

— Это и есть обвиняемый Ренфри?

— Как будто он.

— Так как же? Он или не он?

— Да, он!

— А вот и не он! Далее: вы показали под присягой, что четырнадцатого августа обвиняемый Уэст принимал пари в клубе и что вы получили от него билет — вот этот: шесть шиллингов против двух на Кисмета. А четырнадцатого августа Уэст находился в Сиднее и не мог принимать пари в Мельбурне.

Джон Уэст вцепился обеими руками в сиденье стула.

— Этот билет получен от Уэста. Я велел одному человеку — его зовут Джек, он работает, кажется, в Королевском театре — пойти в клуб и заключить пари. Он дал мне билет и сказал, что получил его от Уэста.

Джон Уэст откинулся на спинку стула. «Старая песня, — подумал он. — Все ищейки одинаковы: сначала припугни их, потом предложи денег, и они готовы на все».

— Но вы говорили, что в тот день Уэст принимал пари в клубе и что вы сказали: «На Кисмета, Джек, шесть против двух». Это правда?

— Правда. Я сказал: «На Кисмета, Джек, шесть против двух». Джек — это тот человек, который получал для меня билет.

Дэйв О’Флаэрти, сидевший в первом ряду, приподнялся и открыл было рот, собираясь возражать, но промолчал и, весь красный, снова опустился на стул.

— Вы показывали: «Я сказал шесть против двух, Джек, на Кисмета, и Уэст дал мне билет, а я положил билет в карман». Это правда?

— Джек Уэст не давал мне билета. Но это его билет.

Гарсайд почти вплотную подошел к сбитому с толку свидетелю.

— Это ложь! Злостная ложь! Вы показывали, что видели Джона Уэста за стойкой и что он принимал пари.

— Я не говорил, что я видел, как он принимает пари.

Толстый плешивый судья поднял удивленные глаза и пробормотал:

— Свидетель показал под присягой, что пари принимал Уэст и его служащие.

Гарсайд продолжал:

— В протоколе от тринадцатого сентября записано: «В комнате была длинная стойка, а за ней стоял Уэст и еще другие люди и принимали пари».

— Я… я не говорил, что он принимал пари.

— Вы видели, чтобы Уэст принимал хоть одно пари?

— Нет.

Прокурор нахмурился.

— Ваша честь, мне придется просить суд объявить этого свидетеля злонамеренным.

— И вы собираетесь обвинить подсудимого на основании показаний злонамеренного свидетеля? — торжествующе бросил Гарсайд.

— Свое отношение к показаниям свидетеля определит суд, — сказал прокурор.

Судья несколько оживился.